развито только одно место. Он вообще болен. Как я с ним живу! Если бы какая-то другая, она бы с ним давно развелась. Но я-то терпелива. Может быть, в целом свете. Может быть, мне нет равных. Мужчин я не люблю, просто ненавижу.
— Я устаю, я так устаю, — твердит Мариам, — у меня ничего не получается. — Она удручена. — Возможно, я вообще ставлю не на ту лошадку...
— Еще немного, и дело выгорит, — утешает Тертий, как человек, который ради славы готов влезть в любую шкуру. — Мы создадим неповторимый шедевр...
Вся его писанина сплошное салиромание.
— Ах, мои бедные ноги! Я каждую ночь пробегаю больше, чем вы все за целую жизнь.
— Не устроить ли нам сегодня ночь стихов? С выпивкой и женской борьбой?
— Нет сил, я не верю. Однажды ты уже не веришь. Тебе все равно, словно ты мягкая, безвольная подушка. Тебя положат, и ты лежишь...
— Предположим, я скажу тебе одну вещь, как ты ее воспримешь?
— Вдруг я тебя послушаюсь...
— Анга — дура... — сообщает Тертий.
— ..?!
— Вы его пожалейте, он несчастный человек, — просит Анга.
— ... только об этом не подозревает, — замечает Леонт.
— ... как же он обходится? — спрашивает Хариса.
— Содомические наклонности... Лучше в ладошку, — соглашается Тертий.
Хариса вопросительно молчит.
Мариам поясняет:
— Нет, он не “кока” — за совращение несовершеннолетней...
— ... через простыню, — кается Тертий.
— ... и фроттаж... — добавляет Мариам.
— ... и початок кукурузы...
Вялая челюсть от удовольствия описывает дугу — воспоминания свежи — еще бы: трое детей, жена и хитрая любовница — жизнь не блещет разнообразием.
— А я учусь манипулировать Леонтом, — признается Хариса.
— И что же? — хором спрашивают Мариам и Тертий.
— Иногда я его оставляю в дураках...
Он выключается, как приемник, как старый, изношенный граммофон.
В глубине деревьев, за спиной жены, кто-то делает ему знаки. Он приглядывается и узнает Тамилу.
Чтобы подойти к ней, ему приходится пересекать площадку перед домом, полную всех этих самых... эгрегор...
Данаки удивленно провожает его взглядом. Даже Платон отрывается от Саломеи — невольный предатель.
— Он еще здесь? — спрашивает у высокой женщины с маленькой головой.
— Леонт! — восклицает Саломея.
Она порывается бежать следом — огорченный козленок.
— Я собираюсь за него замуж... — радостно сообщает женщина.
Вместо Тамилы Леонт видит Мариам.
— Анастасия весь вечер ищет тебя, — говорит она. — Что ты там ей наобе..?
— Наверное, мороженого, — шутит Леонт.
— Тамила ей все рассказа...
Леонт подмигивает Платону. Он никак не может вспомнить, что ему надо сделать. Несомненно, что-то важное, от чего зависит, как кончится этот вечер.
— Послушай, — спрашивает Платон, когда Мариам замолкает, — у тебя неприятности?
“Мне надо у нее что-то узнать, — вдруг вспоминает Леонт, но что — не помню?”
Мариам внимательно изучает его лицо.
— Я должен... — говорит ей Леонт.
— Да, я знаю, — говорит Мариам. — Я знаю. У тебя есть дочь?
— Да, точно, — сбивается он. — Я ее еще не...
— ... ищет тебя... бедная девочка... так счастлива...
Его затягивают против воли, сталкивают со ступеней...
Кто-то из двоих: Мариам или Тамила, забирает портфель с деньгами.
Там, в глубине, под плоскими камнями и “рубашками” гранат. Смотрят вверх, как звездочеты. Кинет кто-нибудь наживку. Актинии не в счет. Приятно болтаться на леске, хотя и не воспринимают полноценной рыбой. Быть съеденным ею же самой — по кускам, сантиметр за сантиметром, и при этом пытаться плыть, виляя обрубком. Не дождешься жалости рыболова.
Тотемное божество язычников — качающаяся скала. Не своротишь. Висит над петлей дороги под свинцовым небом. Раскопанная стоянка неандертальца. Не хуже, чем на Огненной Земле.
Отлив — жирных чаек. Помечают круглые валуны. В лужах маслянисто-рыжие стебли. Кому же запах йода? Разумеется, человеку. Вышагивает. Меряет. Набрал один. Подпрыгивая, выжимает. Виляющая дорога, блестящая вода — справа или слева, в зависимости от того, в какую сторону ехать (!), пучки жесткой травы. Под горою — целый поселок на окатанной гальке. Если бежать, прямого пути не бывает — болота и кочки. Вокруг, вокруг, по дуге. Сюда только за грибами. Кладбище с железными воротами и десятком могил — покойников нет с последней войны. Горы слежавшихся сапог в брошенном складе, армейские койки. Вечный свист ветра в провисших проводах и кустиках. Рубленное осколками оружие и пробитые каски. Когда-то в тех ячейках... Скалы, вода, мох... пурпурные ягоды под занавес лета. Снежник до следующей зимы, похожий на измельченное стекло. Тогда зачем войны? Вписываются — ничего не поделаешь. Общая картина. Принадлежит вечности. Опять не то. Слишком конечное и ясное понятие, а так не бывает. Качнемся в другую сторону. Писать карандашом или маслом — тоже варварство. Мысленные тыканья, доводящие до отчаяния. Стучание в стену. Говорение взахлеб. Блуждание по относительности. Чередование ясности и хаоса. Знакомо... каждый... Ничего нового... Элементы возрастного, профессионального нигилизма или наивности. Выберем “золотую середину” — стиль поведения, анализа, образчик человеческой глупости? Вот она — плоскостность чувств, восприятия. Ограниченность? Возможно. Раздвигание иррациональности? Перевод в осознаваемое, привычное в итоге? Вечные оковы — трущее железо. Кто скажет: “Да!” и уподобится объективному, хотя бы части Бога? Все — в начале, и никто — в конце. Ибо опыт ломает кости и выбивает из рядов. Дело времени. Готовы сложить головы, но никто не делает последнего шага, а может, предпоследнего или предпредпоследнего. А... Вот в чем ловушка — в неверии. Отсутствие убежденности, которой может и не быть, — обыденное явление, как тупичок. Теперь ищите следующий —бездонно, вечно.
Не нравится. А кому? Такова условность. Ничего не попишешь. Сиюминутные выгоды кажутся выигрышем. Укравший бумажник уже нищ.
Куда все?.. Проклятое время — готовит к медленному уходу. Штопает носки на подъеме ног — нет большего залога. Невозвратное ценнее с каждым днем. Зрелость — как камень, слишком цепкое сознание. Каждый философствующий мечтает о бессмертии. Удовольствие от свободного брожения, брюзжания. Типичная маска и слюна. Кончит в канаве шизофреником?!
Даже наедине — не одинок. Всегда кто-то второй-третий. Заставляет прислушиваться, вертеть головой. Невольно чего-то ждут — денег и удачи или вдохновения и полета? По утверждению Чорана*. (* Эмиль Чоран – французский философ, род. В 1912 г.)
И та собака на обрыве, разве не бескорыстие Знака? Занимательна лишь интерпретация. Разберись в чужой судьбе! Борьба крайностей. Повод для ничегонеделания или ипохондрии. А может быть, — для новых теорий? Скалы такими и останутся, только чуть-чуть треснут от морозов и воды. Почему же такая тяга? Потому что —многомерность. Совершенная незавершенность. Чуть-чуть отступил —можешь спрятаться. Варьируешь только сознанием, никаких ног. За любой гранью тебя уже не видно. Падаешь вдоль гигантской кроватной плоскости. Переменил вектор — зеркальный гребень, как рассыпающийся пучок. Угадай! Всего-навсего удовлетворение любопытства. Картинки, картинки, точечные всплески в темноте —сплошное заигрывание. Интересно, наступает ли пресыщение, подобное земному?
”Бродящие структуры” не умеют слышать, — вдруг напоминает о себе Мемнон.
Для чего же они?
Хотя бы для утехи твоих желаний... Баланс форм...
Связь тех шагов по песку с “сейчас”?
Ты задаешь слишком земные вопросы. Дай Бог разобраться в повседневном.
Зачем же тогда ты мне нужен?
Затруднение может носить характер формы телефона или цвета лампы, гудения ЭВМ или мерцания экрана. Сюжет всегда порождает каркас —таково свойство мира. Лишь чувства, возбужденные новой формой известных истин, пробуждают “нечто”. Страх — тоже “кривая дорожка за горизонт”. Страх ломает барьер. Если простить себе “опыт”, можно двигаться куда угодно. Единственное — надо “платить” отсутствием оболочки и части личности на первом этапе. Дальше я не заглядываю. Дорога дальше — уже бездна без возврата.
Разве ты знаешь, в чем выиграешь? Привыкаешь к собственным слабостям или свойствам? Одиночество — результат селекции верховного первоначала — земной вариант иеромонаха, каприччио собственной души.
Выигрывают как раз в качестве. Поощряют “неожиданным”, входящим в три понятия: вода, огонь и воздух. Есть еще запах, звук и мысль. Но последнее не улавливается, не магично и не обладает необходимым свойством для нечувствительной натуры. Чаще всего —вода и огонь. Последнее бывает фатальным. Вода же “сдергивает” якорь без последствий — и называется это Знаком. Только водить надо умело, не поражая центра, а лишь цепляя за него, оставляя то немногое, что целостно, для маневра.
Знак в Знаке порождает Чудо. Просто Знак — прост и ненавязчив. Но существует еще и промежуточный вариант.
Если все называть обыденным языком, никто не поверит.
Выплывает только тот, кто находится в реке. Оставшиеся толпятся на берегу. Иногда прогуливаются, делая вид, что самой реки нет. Иногда “тонут”. Но все без исключения — знают!
Можно ли переплыть реку?
Можно. Но не сразу. Стреноженность воображения — главная забота сознания. Возвращаться — тоже надо уметь. Одновременное пребывание “здесь” и “там” — длительный процесс. Каждое предыдущее поколение для последующего глубоко заблуждается; и это имеет свое отражение в совершенствовании Сущности через опосредствование. Это и есть гибкость человечества, его бессмертие.
Город слеп. Стены глухи и высоки. Окна задернуты железными шторами. Мощеная улица упирается в зенит.
Не надо оглядываться — неприлично.
Где-то позади, словно в другом мире, остаются зеленая площадь под платаном и высокая гостиница, торчащая, как сверкающий маяк.
Не отсюда ли выходит рыжебородый Ксанф?
Анастасия пропадает за порталом далекой церкви. Яркое платье мелькает, как цветок.
“Мне только снится, — убеждается Леонт. Я один, совсем один”.
Распахивается глухая калитка. Там, где чернеющие стрехи, — как изваяние, человек под капюшоном. Янтарные четки висят на запястье. Глаз не видно.
Качает головой, губы шепчут; и Леонт догадывается — дальше, дальше, бежать, бежать, без оглядки...
Bilocatio?*
(* От лат. bi – два и locus – место, пребывание в двух местах одновременно.)
Стоит быстро оглянуться — еще кто-то третий, старый спутник, спекшийся каблук, прячется в косых лучах светила. Приятель не от мира сего. Верный маразматик из “посередине”, ни то ни се, простофиля — не уберечь друга! Напрягает волю. Выискивает ходы. Ставит диагнозы. Вечный оппозиционер. Бескомпромиссный спорщик. (Тоже ошибка, но тактического характера.)
Прочь, прочь (от жизни?!) — по дороге, на которой нет следов, по которой никто не ходит по своей воле.
Леонт заглядывает в окно: Кастул предается любви с женщиной. Белоснежное тело и сутана. Испуганное лицо набожника — не застрянь. Косноязычие — признак отсутствия широты. Где же Пеон или Аммун?
Глазу — знакомые формы, как душе — приятный комфорт. Все равно не убежишь, не прыгнешь выше головы. Мысли однобоки, как раздавленный апельсин. Несчастлив, потому что думаешь?
...Слишком много яркого цвета, слишком правильные формы, слишком выписаны контуры — город в двух координатах. Нарисован и вставлен в
