некоторые неизменные состояния, но если тебя удовлетворяет такое объяснение, то — конечно.
Прекрасно! Ты меня обнадеживаешь. Я-то думаю, что живу гораздо примитивнее.
Если бы все было так просто, человечество в два счета разгадало бы Величайшую из Загадок. Среди наций нет выделенных. Для ориентирования в жизни вполне достаточно земной информации.
Человек склонен оставлять следы.
Главное — не событие, а предтеча.
Внешнее приспосабливается к внутреннему.
Мягкий регтайм доносится из глубины дома.
Леонт так поглощен Откровением, что механически следует за беспрестанно оглядывающимся Платоном, держа в руках портфель с деньгами.
Платон что-то бормочет, не очень заботясь, услышат его или нет:
— Солнышко, голубка, ангел... — и радостно и беспомощно улыбается.
Толстый нерасторопный друг.
— Не пускай, не пускай! Влюбится, дура, так и ходит за всеми... —внезапно слышит Леонт и невольно оглядывается.
— Вблизи Земли время течет медленнее, — говорит кто-то вкрадчивым мужским голосом.
Кошечка.
Мягкие, вкрадчивые лапки. Мурлыканье на глинистом берегу. Тихая, зеркальная вода и шумные голоса застолья за камышом. Сгорающие листы записной книжки в чьей-то ладони. Когда еще такое случится и будет иметь следствие вполне очевидных событий, да и произойдет ли? Ошибаться, сотни раз тыкаться в ничто, как котенок, как слепец. Искать черепки, половинки по свою сторону барьера — прекрасно, если осознавая хитросплетение — время вложено во время, как зеркало за зеркало. Доводить до абсурда, экспериментировать — сознательно или вслепую (слов ровно столько, чтобы уметь приблизиться, а в крайнем, редчайшем случае — понять), постигать ритм на уровне интуиции, позвоночного столба, раскручивать свой вихрь и возбуждать третий глаз —занятия для чокнутых и отрешенных, — не приводящие ни к чему конкретному, а возбуждающие любопытство, как порок? Разве это не ответ? Разве это имеет смысл и ведет к какой-то явной или неявной цели? Да и сам ты — чья цель? Неизвестно. (Душа для внутреннего употребления.) И для самой ее же, не играющей однозначной роли. Но от этого не более чем небезрадостная, неочевидная и поэтому затуманенная, сокрытая вытканной изнанкой, в которой доступны оборванные нити — без связи и смысла, один цвет переходит в другой без видимой гармонии, без логики, без надежды на понимание, на решение — в бесконечность, неповторяющееся, архисложное, непостижимое, но приводящее (не в конечном итоге и не в результате) всего лишь к промежуточным находкам (период ты нащупываешь с трудом, потому что задача многовариантна не только по плоскостям, а тебе надо разбить ее на понятные куски, иерархию, подчинительность), обращенным только лично к тебе. Вот это твоя жизнь. Но и не обольщайся, что она твоя, потому что с некоторого момента ты чувствуешь, что начинаешь растворяться во всем этом и принадлежать не самому себе, — а “Нечто”. Вот здесь ты и попался и, чтобы сохранить себя, опять убегаешь в... строишь гипотезы о... думаешь, как... потому что сознание ограничивает и притупляет, потому что неосознанно подпадаешь под привычное, или указанное, или законопослушное — вот удел шарахающихся. Какая разница, в чем купаться?
Леонту кажется, что он одновременно ловит слова со всех сторон. У него совсем мало времени. Практически нет — даже обернуться.
В ушах раздается щелчок, и Леонт слышит:
— Для перемещения достаточно изменить пространственно-временные характеристики объекта, — сообщает все тот же голос.
— Сила в неспешности, — подсказывает еще кто-то.
— ... и естестве... — вторит баритон.
— ... главное — легкость в глиссандо...
— ... не справится... не справится...
— ... не будем усложнять...
Леонт застывает, превращаясь в слух.
Уходящее в шепот:
— ... самые мрачные фантазии Брейгеля-я-я-я... —невообразимы-ы-ы-ы... но... справедливы до безобразия...
Что-то лопается и несется с затухающим рокотом, булькая и перекатываясь.
Все, поздно!
Стены выпячиваются парусом, сжимая пространство до такой степени, что Леонта, откуда-то из позвоночника, захлестывает неимоверный ужас не только быть раздавленным, но еще нечто невообразимое, что сидит в нем гораздо глубже сознания; если бы не спина Платона и его нашептывание: “Прелесть... ненаглядная...”, он бы в панике обратился в бегство. Сквозь вспученную поверхность проступают блестящие бисерные капли. “Хлоп!!!” — стены лопаются беззвучно, как гнилой картон, и оттуда в узость раскачивающейся ловушки брызгает свет — настолько режущий, что Леонт невольно закрывает глаза и кидается прочь.
Голос Платона теперь слышится, как сквозь глухую кирпичную стену. Он достигает то степени грохота, то снижается до шепота и похож на шелест волн, в котором не больше смысла, чем в завывании ветра или застывших скалах.
Леонт открывает глаза и видит, что все пространство перед ним заполнено серыми полупрозрачными шарами с бахромой, свисающей и шевелящейся, как щупальца. Шары скользят над брусчаткой, легко и беспрепятственно погружаются в стены домов и так же свободно пронизывают его собственное тело.
— Вот она — прана, — подсказывает кто-то. — Для тебя мир устроен — так.
— Понимаю... — отвечает Леонт.
— Что же ты ищешь? — спрашивает кто-то.
— Если бы я знал... вероятно, — вход...
— В рамках линейного поля невозможно выразить то, что нелинейно и непредставляемо человеком. Поэтому довольствуйся суррогатом собственных домыслов.
Ты не должен испытывать тоску по другому — это иссушает и делает зависимым. Твой мир ничем не хуже любого иного. Если зависимость здесь, то в той же мере и там. К чему создавать проблемы? Тебя вообще ничто не должно волновать. Гармония — наилучшая защита и одновременно познание. Закрепление информации с первого раза —основная задача, переработка ее и доведение до логического осознания — вспомогательная. К тому же, практически, ты уже все знаешь, но не можешь вспомнить — стоит только показать...
Дорога сворачивает. Теперь он скользит какому-то туннелю с низким сводчатым потолком, где все пространство тоже кишит шарами. И постепенно издалека начинает узнаваться нарастающий голос Платона. И когда он достигает невыносимой тональности, Леонт затыкает уши.
— Это непостижимо, — твердит, оборачиваясь, Платон, — мне кажется, я никогда не был так счастлив...
Леонт делает шаг, еще один. Брусчатка прокручивается под ногами.
— Знай, что Сущность равнодушна к твоим чувствам.
— Знаю... — отвечает Леонт.
— Отношение Божества к пастве — вот ее уровень...
— Догадываюсь... — говорит Леонт.
— Ты сам научишься, день за днем...
— Я чувствую...
— Фиксация и убежденность — большего не надо.
— ... не отставай... не отставай... — бубнит Платон.
Леонт вымученно улыбается.
Страх безотчетен. Ему можно только повиноваться. Кажется, он сам знает, когда отпустит. Труднее всего сохранить равновесие духа.
Ласковая, нежная пленка на пути. Руки погружаются в густое месиво. Сбоку — коридор с рядами вздернутых алебастровых рук. И резкий, громкий звук — “жик-жик!!!”.
Курс несколько ускорен, — пугающе нежно шепчет Мемнон,— но у меня нет другого выхода. Я и так нарушаю все правила. Я обязан подготовить тебя, прежде чем что-то может случиться. Перестройка сознания — это постижение мозгом другого опыта, более невероятного, расширяющего и уводящего из мнимого или реального. Разницы нет.
Почему меня сегодня все предупреждают?
Потому что ты попал в сплетение страстей.
Почему?..
Молчи! Ни слова! Главное — изменить течение событий.
Если я не сойду с ума, то, считай, ты почти достиг своего, — шепчет Леонт.
У тебя достаточно иммунитета, чтобы противостоять информационному и эмоциональному удару. Но лучше помолчи!
... чувствую себя переполненным, как бочка с дерьмом...
Было бы глупо отказываться от того, что тебе подносят под нос. Молчи, ты все испортишь!
... методы несколько жесткие, но я начинаю привыкать...
Приготовься — когда “развернется” пространство, ты почувствуешь себя скверно, а впрочем, я не знаю, что случится ... и
И Леонт с размаху налетает на Платона.
Кажется, что Платон уперся в стеклянную стену.
Перед ними на лужайке Анга — со всей кавалерией, пехотой и двумя тяжелыми бомбардами. Сердце ее черно. Лекиф, со злорадно выглядывающим духом Ксенофанта, в обнимку покоится в ее правой руке, в левой же — за карапакс — щит черепахи.
— Я чувствую, вы спелись! — восклицает она.
— Только не надо драматизировать... — предупреждает Платон, — я отлучался по надобности. — Он нервно проверяет одежду ниже пояса.
— Боже! Я так и не научила его застегивать штаны, — со вздохом апеллируя, кажется, к одному Леонту, произносит Анга, — и это отец двух моих детей. Как ты их воспитаешь? Но теперь этому —конец!
На самом деле — он человек, который всего лишь три раза в день чистит зубы.
“По крайней мере, он дважды спал с ней, — невольно думает Леонт. — Но она не похожа на холодную женщину”.
— Я знаю, дорогой, что тебя трудно переубедить, — продолжает Анга. — Но я не думала, что это относится и к Леонту. — Она невинно улыбается и делает знак — Ксенофант вылетает из керамического горлышка и зависает над бомбардами.
— Я проходила обряд потения у кроу и знаю, что такое принцип Паули, — с гордость сообщает Анга. — Все остальное — пшик, ничто, месиво! Сведенборг давно все предсказал. Сордуз пилозус!
— Узнаю свою жену, — констатирует Платон. — Помешана на этом цинике.
— Да, это она... — соглашается Леонт.
— А вы сомневаетесь? Сведенборг!..
Анга приосанивается и выставляет ногу вперед.
— Пожалуй, — миролюбиво кивает Леонт.
— Не делай из нас идиотов! — отрезает Платон.
— Это правда? — спрашивает Леонт. Черт! Ему кажется, что экскурсия по туннелю затянулась.
— Не верь ей! — предупреждает Платон.
— Великий мессир прав, вы оба пройдохи. Плюсна и два камушка —вот и весь разговор!
— С какой это стати?! — кипятится Платон.
— Постой, постой, — говорит Леонт, — Как же ты с ним встречалась?
— Еще чего? — Анга усматривает в его вопросе подозрительную заинтересованность. — Не уподобляйся Ламброзо — грязью не отмоешься.
— Это необычайно важно, — объясняет Леонт.
— Так я тебе и выложила! Держи карман шире! Друзей не предают!
— Сегодня утром? — спрашивает он настойчиво.
Анга поворачивается, задирает юбку и показывает зад:
— Видел?!
... I mi son un che, guando
Amore spira, noto ed in guel modo
Che detta dentro vo significando*
(* Вдохновляемый любовью,
Я говорю то,
Что она подсказывает мне.)
— Я сам выбираю ей нижнее белье, — стыдливо признается Платон, —у меня совершенно нет вкуса...
Леонта разбирает смех — он начинает кое о чем догадываться. Но Платон, Платон — он-то абсолютно не подготовлен.
— В третьей корчме налево? — спрашивает Леонт.
Ксенофант хихикает и оглядывается на хозяйку. Она шипит, как гейзер.
— Не корчи из себя Мюнхгаузена! — напирает Платон.
— Точно! — не может удержаться Леонт. — Но я знаю, что это не мессир Эммануэль!
Фитили едва слышно потрескивают.
— А кто же? — с подозрением в голосе спрашивает Анга.
Леонт больше чем уверен, что ей плевать на объяснения. Разъяренные глаза пылают неукротимой ненавистью, а из ноздрей клубится знакомый дымок.
— У него бильярдная лысина, — спрашивает Леонт, — и он в деревянных сабо?
Анга молчит. Сомнения еще не разлагают
