Доля казачья 12. Выселки

наш клад. Только даётся он хорошим людям: добрым и честным, именно такими вы и должны быть в жизни. Тогда клад вам и откроется,  только чистым людям.
  Доброе лицо дедушки, сияет своими голубыми, небесной чистоты, глазами. Сейчас они разгорелись юношеским задором.
    - Может и не даться клад, если вы к нему с плохими мыслями подойдёте: и такое в жизни бывает. Но отрыть его надо обязательно: для вас казачат, моих внуков, это много значит.  Вся ваша жизнь будет у вас,  как на ладони, когда к кладу подойдёте. И если где-то в вашей жизни  у вас, всё же ошибка вышла, то тогда, вы это почувствуете сами.  Поэтому старайтесь, мои внучата, и живите мои милые, за всех нас живите. А клад, он и сам будет рад вам открыться: и он давно ждёт вас.
  Лишь бы кедр наш уцелел, его ещё Василий Иванович, мой дедушка посадил. Он так и сказал тогда:
    - Это веха в жизни всего рода Бодровых: уцелеет он, значит, живы и мы будем, берегите его.
  Не дожил дед до окончания своего срока выселок, что-то плохо ему стало прямо на лесной деляне: кольнуло сердце. Застонал он, и потихоньку присел на ближайшее поваленное дерево: - Тяжко мне.
  Не надо врача, не суетитесь: знать и мой час пришёл. Не суетись Роман, это уже ни к чему, всё без толку будет! Положите меня под кедр умирать, я свой дом вспомню.  Пусть и меня кедры простят, не душегуб я какой, а жизнь наша такая. И всё же она интересная, хотелось бы ещё пожить. И дожить до хороших времён: ой, как, хочется!
Тут и кукушка неизвестно откуда взялась, и села на соседнее дерево: деловито поправив свой застиранный сарафан. Улыбнулся через силу Григорий Лукич, и тихо её спрашивает.
    - Кукушка, кукушка! Сколько мне жить осталось.
  А та старается, бестия,  отсчитывает ему года, и дедушке легче стало на душе.
    - Я всегда знал, что ты лукавишь, и нас обманываешь, но ты хорошее дело делаешь, иначе и жить бы не стоило. Я люблю вас всех! - и рука его безжизненно упала на мох, как на самую мягкую в мире постель.
  Так и похоронили его там,  на выселках, где только его душа, и освободилась. Присела она на ветки дерева, и тоскливо смотрела на плачущих людей, а их очень много было. Трёхкратно отсалютовал ему комендантский взвод охраны, уже как истинному герою - казаку. А казаки наши, все его поцеловали на прощанье. Со слезами на своих затуманенных глазах.
    - Прощай наш атаман, один из лучших сынов Амурского казачества. Без тебя пусто стало в нашей жизни, невосполнимая потеря у нас!
Сейчас дедушка был негласно свободен. И поэтому, был достоин всех этих и других почестей, как истинный герой. Хотя он довольствовался и здесь, в этой нелёгкой жизни: самым и самым малым..
А бумага о полной его реабилитации придёт намного позже, через многие годы. Всего лишь невесомая и серая бумажка, а за ней золотая душа человека, которого уже давно нет. И напрашивается, простой, но очень трагичный вопрос: за что он страдал, и погиб.
  Нет человека! И никак его уже не вернуть: очень обидно, до слёз! Через сорок лет мы, любимые внуки его, отроем тот заветный дедушкин клад. По - другому у нас всё не получалось. Все мы были уже взрослыми людьми, обременённые своими и общественными делами.
  Не было уже того могучего, нашего заветного кедра, от него остался только грандиозный по размеру пень. А вокруг его два молодых кедрёнка весело штурмовали такое влекущее своей лазурью небо. Наверно его внуки, как и мы, новое поколение.  Нашли мы и камень, который столько ждал нас, и наконец-то дождался внуков. Но и он молчун не выдержал: его северная сторона, покрытая мхом, вся увлажнилась.
    - Родненькие вы мои! – может, нам показалось, а может,  всё это звучало в наших душах.
    И камень не выдержал: вот тебе и «бессердечный, как камень». Напрасно так говорят, напрасно!
  С восточной стороны мы копали там землю, и всё происходило, как на кладбище. Может быть потому, у нас так ассоциировались все чувства, что тоскливо смотрел на нас ещё крепкий фундамент нашего родового дома-гнезда.  Но дома уже давно не было, и вот эта гулкая пустота и навевала нам кладбищенскую тишину. Скоро лопата уткнулась во что-то твёрдое, это была крышка сундука, всё, как в романах о пиратах. Только у нас, день был на дворе и светило яркое летнее солнце.
  Вместо тёмной ночи, да ещё, редко выглядывающей бледной и окровавленной луной, в романтических произведениях.
  Окованный железом дубовый сундучок сохранился в самом лучшем виде. Видимо, дедушка наш знал, что делал и дуб выбрал не напрасно. Даже время не смогло источить его доски, сундук гудел под нашими руками, как настоящий бубен. И создавалось такое впечатление, что он стал крепче.
  Крышка его легко открылась и мы увидели там медный кувшин, древней работы то ли  маньчжуров, то ли  гольдов. Скорее всего, первых, а, сколько ему было лет, никто того не узнает.
  Под залитой воском горловиной оказался кусок холста, и далее мешочек, который весил довольно прилично. Неужели золото, и дедушка наш ничего не сказал об этом, - разом подумали мы, многие из его внуков. Нет,  не такой был он человек: тут что-то другое.
  Там  чинно, лежали четыре серебряных Георгиевских Креста, и множество медалей, его и Луки Васильевича -  целая коллекция. А на самом дне сундучка лежал самурайский меч Сэцуо Тарада, подарок Луке Васильевичу. И великолепно сохранившийся именной маузер Григория Лукича. Золотая пластинка на нём гласила:
    - Лучшему командиру, Красной Армии,
    -  Григорию Лукичу Бодрову!
                                      Командарм Михаил Блюхер.
                                                                      1919год.
Значит,  ценили деда нашего, дороже буржуазного золота.