Бомбёжка

чтобы по ней проверили факт его гибели, или... "Или" - это была надежда, давно переросшая в полную уверенность, что муж не погиб.

   И в те самые дни, - или около того времени, когда письмо Аделаиды Марковны находилось в военкомате, - туда пришёл и Дмитрий Яковлевич Груздев, старший лейтенант запаса, её муж, её Димок. Невероятно близко они находились в тот момент друг к другу, несмотря на расстояние, разделившее их. Но встрече не суждено было состояться и на этот раз.

   Дмитрий в первом же бою под Киевом был тяжело ранен, но с поля боя его вынесли на следующий день после ранения, когда после одной из успешных контратак нашим удалось потеснить противника и собрать тяжелораненых и убитых. Тем не менее Дмитрий Яковлевич в свою часть больше не вернулся. Его направили в тыловой госпиталь, на восток, а полк в это время попал в окружение и практически весь до последнего солдата был рассеян - мало кто жив остался. Так временный адрес, который он оставлял жене, перестал существовать. Но не только в свою часть не вернулся Дмитрий, он вообще не вернулся в строй - ранение было очень тяжёлым - он стал инвалидом. Около полугода провёл в двух госпиталях, сначала в ближайшем к откатывающемуся фронту, а потом и в глубоком тылу. После выписки он получил назначение в Новосибирск и два года проработал сменным инженером на оборонном заводе. Поиски своей семьи Дмитрий Яковлевич не прекращал, но все его запросы оставались безответными.

    В Киев он приехал сразу же, как только было налажено движение на железных дорогах. И содрогнулся, увидев развалины своего - их дома... Завод, в котором он работал до войны, так же был разрушен до основания. От ураганного натиска врага спасти его не успели. Да что там завод! Склад секретных топографических карт остался в Киеве! Немцы пытались его сжечь, но плотно упакованные бумажные тюки огню поддались плохо... Ему не удалось встретить никого из бывших сотрудников, соседей - война потрудилась, разбросав людей по всей стране.

    Но самая страшная весть ждала его в военкомате, где ему сообщили о том, что его семья погибла в бомбёжке при эвакуации. Он похолодел, дрожащими руками с трудом удерживая списки погибших в том злополучном эшелоне. Четыре родных фамилии подряд! - жена и мал мала меньше детишки... Как жить после этого?

    Дмитрий не мог оставаться в Киеве ни минутой больше - и рванулся куда угодно, лишь бы подальше! Возвратился в Новосибирск и несколько лет проработал на привычном месте, а затем, когда боль от военного лихолетья несколько поутихла, но со здоровьем, напротив, стало похуже, перебрался в Сочи - к морю и к солнцу. Но никогда он не мог забыться настолько, чтобы его не преследовала ужасная картина - его жена и трое ребятишек в огненном аду бомбёжки, а над пожарищем после взрыва кружат и кружат фашистские самолёты, сбрасывают и сбрасывают всё новые и новые бомбы. Он явно слышал и гул моторов, и свист и разрывы бомб - и его обжигало огнём и отшвыривало от жены и плачущих детей взрывной волной. И он никуда не мог уйти от этого кошмара.

    Раны, нанесённые войной, не зарубцовываются.

    Одна из сотрудниц военкомата, через некоторое время после того как там побывал Дмитрий Яковлевич, перебирала почту и наткнулась на письмо, фамилия на обратном адресе которого показалась ей знакомой: "Груздева". Повертев конверт в руках, она обратила внимание на то, что письмо было из Ташкента. Задумалась. Пожала плечами и показала письмо своему начальнику. Вместе они вспомнили, что недавно приходил справляться о своей семье некто Груздев. Подняли документы, сличили фамилии - сомнений быть не могло - "Груздевы". Но тот эшелон, уничтоженный немцами, направлялся на Урал!  Как могли Груздевы оказаться в Ташкенте? Решили, что это однофамильцы, ведь они проверяли - ни в Свердловске, ни в Ташкенте Груздевых ни в каких списках не значилось! Решили, что не надо беспокоить ни фронтовика, ни солдатку из далёкого Ташкента. Ошибка означала бы крушение всех надежд и для одного и для другого человека.

    Так сотрудники военкомата оставили в живых надежду Аделаиды Марковны.

    Шли годы. Новый город и новая работа поубавили у Дмитрия Яковлевича боль утраты. Этому способствовало и то, что он встретил тихую и скромную женщину, с которой судьба свела его на новом повороте. Года два он не решался даже смотреть в её сторону. Помог случай, разговорились, присмотрелись друг к другу. Её звали Татьяной Михайловной. Двое детей. Похоронка на мужа. Погиб в 1943 году при форсировании Днепра, т.е. спустя два года после того, как ранение вышибло из седла Дмитрия Яковлевича примерно в тех же краях... В свою очередь, и он рассказал о себе и своей семье. Горе сблизило их. Стало ясно, что и Татьяна Михайловна заметила его, но виду также не показывала - смущалась.

    Когда он предложил ей жить вместе, она всплакнула и согласилась. Шумной свадьбы, естественно, не было, но знакомые порадовались за них. Он заменил отца её детям, и они привязались к нему, семья получилась крепкая. Родились ещё двое - жизнь не останавливалась, несмотря ни на что. И всё, казалось наладилось.

    Но в один прекрасный день у продмага Дмитрий столкнулся с женщиной, по всему было видно, отдыхающей на одном из местных курортов. Он учтиво посторонился, не желая беспокоить её, но она вдруг схватила его за плечи и изумлённо воскликнула:

 -  Дмитрий! Да ты ли это? Живой??! Что ты здесь делаешь? Да знаешь ли ты, что у тебя жена в Ташкенте мается одна-одинёшенька, и дети ждут, не дождутся!

    Он был оглушён. Он узнал женщину: это была Анастасия Васильевна, их киевская соседка из далёкой довоенной молодости. Помнится, даже бывали у них. Она с его Делей, кажется, даже даже учились вместе, только на разных курсах. Но при чём здесь Ташкент?

 -  Я... здесь... Я...
 -  Вижу, что - ты! Вижу, что - здесь! Но почему? Но почему, скажи на милость, ты - здесь? Почему жену с детьми не ищешь?

    Отшатнувшись от Анастасии Васильевны, Дмитрий Яковлевич растерянно проговорил:
 -  Да как же так? Какой-такой Ташкент? Я своими глазами списки видел... Там их имена... все четверо... Они же погибли!
 -  Э-э-э, да ты, я вижу, сам на погибшего похож. Они все живы и здоровы, и тебя в Ташкенте дожидаются! А старший твой, Антон, уже курсант военного училища. Вроде, на связиста учится. И младшие чуть ли не отличники в школе. А ты - здесь!

    Он не мог прийти в себя от такой новости. Хотелось что-то сказать, молчать было неловко, но он словно языка лишился - и к груди прижимал дрожащую руку. От холода на сердце, казалось, стучали зубы и на ресницах выступили росинки...

 -  Постой, постой, - вдруг спохватилась Анастасия Васильевна. - Да ты, я вижу, и в самом деле ничего о них не знаешь? Не знаешь?
 -  Не знаю. - Упавшим голосом выдохнул Дмитрий Яковлевич.

    Домой к нему Анастасия Васильевна не пошла, хотя он и пригласил её, чтобы поговорить в присутствии жены. И они уединились в ближайшем скверике. Анастасия Васильевна рассказала потрясённому Дмитрию Яковлевичу всё, что ей было известно. А когда сказала, что Аделаида Марковна до сих пор не верит в его гибель и по-прежнему ждёт его, несмотря на похоронку, он не выдержал, заплакал беззвучно... Тихо и с острой болью, без слёз и всхлиповыний. Это был внутренний плач. Плечи затряслись, свело скулы - и вся жизнь показалась одним сплошным горем. Потом он спросил:

 -  Какая такая похоронка?
    Анастасия Васильевна отпрянула.
 -  Как это - "какая похоронка"? А какие похоронки с фронта приходят, не знаешь? Вот и на тебя пришла, голубчик ты мой. Ещё в начале войны.

    И тут она сама полностью осознала, что у Дмитрия новая семья, что у него нет прежней жизни, и что у него совершенно всё по другому, не так как прежде. И она протянула:

 -  Похоронки-то не зря приходят...
 -  Ты о чём?
 -  Ты же другой теперь... А того Дмитрия давно уже нет, права похоронка...

    Он смотрел на неё с удивлением, с нескрываемым непониманием в растерянном взгляде.
    А она запричитала:
 -  Господи, боже ж ты мой, что же теперь будет? Да как же ж ты теперь жить-то станешь? Как же это так - две семьи получилось? - И тут она громко расплакалась.

    Он не утешал её. Сидел и отрешённо смотрел на свою авоську. Зачем она у него в руках? Кажется, в магазин шёл. А зачем? Зачем ему в магазин идти, глупость такая...

    Возвратившись домой, он, что называется, с порога рассказал всю историю от начала и до конца. Татьяна Михайловна окаменела. Только и успела подумать: "Ну, вот и всё. Конец нашиму житью-бытью...".

    Она проплакала всю ночь, вжавшись в подушку. Оба не спали. А утром, как ни в чём ни бывало, спокойно сказала: "Ты, Дима, поезжай к ним".

    Он вздрогнул и ответил:
 -  Поеду.
    И снова острая боль полоснула его сердце; он не понимал, отчего так спокойно жена говорит эти слова. А с другой стороны, ведь она о ....жене говорит. Одна жена предлагает поехать к другой жене. И обе - законные. Он, выходит, многожёнец? Разводов-то никаких не было!..
 
    Долгих два месяца он собирался с духом, наконец решился. На вокзале сказал провожавшей его Татьяне Михайловне, выглядевшей вполне спокойно:
 -  Я скоро вернусь.
    Татьяна Михайловна ничего не ответила, лишь порывисто обняла и, круто развернувшись, быстро пошла, почти побежала с перрона. Дома оставались четверо детей, их брать на вокзал было ни к чему.

    Дорога до Ташкента была тяжелее всех прошлых дорог Дмитрия Яковлевича. Колёса катились не по рельсам. Нет. Острые и холодные диски давили нервные струны, натянувшиеся от Сочи до Ташкента. Во многих местах струны были разорваны и неловко связаны, а потому стальные колёсные диски стучали по узелкам: "Таш-кент - же-на! Таш-кент - де-ти!" - и стучали всё быстрее и больнее: "Таш-кент, жена и дети, Ташкент жена и дети - Ташкентженаидети..." Боль не отпускала.

    Ехать Дмитрий Яковлевич решился не сразу. Но письмо написал уже на следующий день, благо Анастасие Васильевне адрес был известен. Носил письмо в кармане недели две, потом опустил в ящик - и долго стоял, прижавшись к нему лбом и обхватив руками. Отослал письмо, словно из груди вырвал, судорожно и поспешно.

    И получил ответ, похожий на короткий вскрик, заглушённый взрывом авиабомбы. Засобирался суетливо, но оправдательных слов Татьяне, жёнушке своей милой, не говорил. Голова шла кругом.

    Теперь он ехал к жене, а жена провожала его.

    И вот он, Ташкент.

    Аделаида Марковна сначала крепилась и не плакала, но когда он сказал, что хочет взглянуть на детей, она так разрыдалась, и так это было похоже на истерику, что он забеспокоился не на шутку.

 -  Но ведь они ничего о тебе не знают! Я ни словом не обмолвилась, что ты жив и объявился... Ведь у тебя семья... - И она снова зашлась в рыданиях.
 -  Но они родные мне!
 -  И те родные, в Сочи?
 -  Да.

    И снова были рыдания. Наплакавшись, она замолчала, и он сидел молча. Потом Дмитрий Яковлевич снова заговорил о детях, - их детях.

 -  Мне бы хоть краем глаза посмотреть.
 -  Идём.

    В школе, на переменке она подозвала ребятишек, а смотрел со стороны и это была настоящая пытка и для него, и для неё. Аделаида Марковна каждому вручила по гостинцу якобы от приехавшего издалека родственника. Им, естественно, до родственников не было никакого дела. "Мам, а