«Указку» я у Кетаусова предусмотрительно отобрал и забросил за гранитно-ажурную парапет Фонтанки.
Самого взрыва я не видел, и вначале даже не понял, что произошло, только оглянулся. Зеленая крыша цирка приподнялась в воздух. Она висела над городом на фоне голубого неба целую минуту, а потом рухнула. И только тогда раздался грохот. Площадь Белинского заволокло пылью и дымом. Покосившийся шпиль Симеоновской церкви сиротливо торчал над пальмами, указывая дорогу к спасению. И я побежал.
– Давай сюда! – крикнул кто-то из-за большой кучи битого кирпича, поросшего все той же стелящейся травой. Я узнал Луку по его красной шапочке «карапуза», которая маячила сверху.
Я пересек дорогу и вскарабкались к нему. Он снова дал две короткие очереди в сторону развалин.
– Я уже полдня партизаню, – похвастался он, грозным взглядом обозревая улицу.
– По-моему, война кончилась, – заметил я.
– Жаль! – сказал он, садясь на кирпичи. – Я бы еще повоевал.
В глазах его горел азарт. На нем был армейский разгрузочный жилет, в карманах которого торчали магазины.
Поднимая тучу пыли и обрывая жесткие стебли травы, мы скатились прямо на Лиговский.
– Армейские посты стоят в центре и на мостах, – пояснил Лука, а эти… – он показал в сторону переулка автоматом, – эти спрятались в метро. Кстати, Смольный был захвачен, но мы его отбили.
И он рассказал мне, что сразу после того, как мы с ним не по своей воле расстались на Невском, его вынесло с первой волной нападавших на Дворцовую площадь, где он едва не погиб, потому что стреляли со всех сторон. В конце концов он очутился в Александровском саду, откуда вели огонь армейские части и полицейские. К счастью, он столкнулся с танкистами, с которыми мы с Лехой разговаривали утром, и это спасло ему жизнь. Ему сунули в руки автомат, и он стал добровольцем.
– Материала на полжизни! – похвастался он. – Но ты же сам понимаешь, что это все не то.
– Не то, – согласился я, догадываясь, на что он намекает, конечно, на Девяткино.
Вначале восставшие пытались прорваться к Зимнему и к Бирже, но их отбросили к Мойке. А потом, когда положение стабилизировалось, всех добровольцев посадили на машины и повезли на подмогу защитникам Смольного. Но они опоздали. У центрального входа первую машину сразу подожгли, а машину, в которой находился Лука, обстреляли из легкого оружия, и двое добровольцев были убиты. Луке повезло – он сидел у борта и успел выскочить из кузова прежде, чем огонь из Смольного перенесли на их машину. Их осталось человек пятнадцать, из которых четверо были ранены. Командовал шустрый лейтенант, с которым мы беседовали утром. Они окружили Смольный и стали ждать, когда придет подмога. Хлыстов было много, но они не предпринимали никаких активных действий. Наконец приползли два танка и пару залпов. После этого добровольцам осталось только войти в Смольный. Лука даже побывал в кабинете у Курдюмого. Конечно, он его не обнаружил ни живым, ни среди убитых членов правительства, большую часть которых успели вывезти по Большеохтинскому мосту. Сам мост, кстати, отступающие, опасаясь преследования, взорвали. За одно взорвали и мост Александра Невского. Танки уползли в сторону площади Восстания, где неожиданно появились хлысты и обращенные. А о добровольцах забыли. Лука решил обследовать окрестности, услышал выстрелы и пришел нам на помощь, как оказалось, вовремя.
– Ну, что будем делать? – спросил я.
– Как что? – удивился Лука, – выполнять задание.
– Чье? – удивленно спросил я.
– Это неважно, – ответил он, – главное, чтобы было интересно.
– Ты думаешь, мы сможем прорваться в Девяткино?
– Ага, вот, где твой вход! – обрадовался он. – Тем более! Я там каждый куст знаю!
Лука хитро посмотрел на меня. До него дошло. Он кое-что сопоставил: например, летчика Севостьянов и Девяткино, а также смерть Тани Малыш. И улыбнулся. Улыбка у Луки была нехорошая – волчья, а глаза колючие и пустые. Надеюсь, он оценил мое невозмутимое лицо, но промолчал. Опыт подсказывал, что таким людям нельзя доверять – слишком они были непредсказуемые, но выхода не было. Я так и не понял, пошутил он или нет насчет задания. Впрочем, из центрального района можно было выбраться через Охту или Выборгский район. Но, судя по всему, Литейный мост тоже был взорван. И как бы в подтверждение моим умозаключениям над Арсенальной набережной взметнулся гриб взрыва и через секунду донесся звук.
Я удивился тому, что он вчера напился, а он открылся передо мной совершенно с другой стороны.
– А я как раз праздновал развод, – словно угадывая мои мысли, объяснил Лука. – Я только одного не пойму. Сотни тысяч лет черные ангелы не трогали человечество и не вступали с нам в контакт, а теперь стали появляться то там, то здесь. Мало того, я полагаю, что это восстание – их рук дело.
– С чего бы это?
– Мне кажется, где-то там, – он потыкал пальцем в ватное небо, – ведутся переговоры, а восстание всего лишь давление на наше правительство.
– Глобализация, что ли? – сообразил я.
– Ну да, только в галактическом масштабе. Нас куда-то хотят втянуть, поэтому и восстание. Разве так они делаются? Ты же знаешь?
– Знаю, – согласился я, вспомнив нашу российскую историю и историю этого древнего города. – То есть ты хочешь сказать, что восстание – это несерьезно?
– Конечно, несерьезно. Имитация. Я думаю, что за всем этим стоят черные ангелы, а за ними еще кто-то. Только вот как до них добраться?
– Всего лишь надо смотаться в Девяткино, – напомнил я.
Но в Девяткино мы так и не попали, хотя стремились туда всей душой и всевозможными путями.
– Да… – согласился Лука даже как-то равнодушно и вдруг закричал: – Эй!.. брось… Брось, говорю!
Грабили больницу на Лиговском. Мы как раз проходили мимо. Из центрального входа появились два мужика, которые тащили большой ящик. Невдалеке стояла грузовая машина, и еще двое наклонились через бортом, чтобы подхватить ящик. Мы застали их врасплох. Размахивая автоматом Лука кинулся к машине. Я за ним.
Двое бросили ящик на асфальт и прыгнули в машину, а те, что были в кузове, спрятались за награбленным оборудованием. Машина резко взяла с места и, ломая молодые деревья и проломив ветхую ограду, скрылась в переулке.
– Фу… – произнес Лука, вытирая со лба пот, – власть ослабла и все полезли, как тараканы... – Куда?! Куда?! – снова закричал он и побежал за человеком, который вышел на крыльцо с большим мешком на плечах. Увидев нас, он пустился бежать вдоль корпуса, явно намеревался свернуть за угол.
Мы – следом. За углом стояли трое: тот, что с мешком, и еще двое, и у всех в руках было оружие. Даже у того, с мешком.
Не знаю, кто кого напугал. Мы застали их в тот момент, когда они грабили грабителя. Один бил его прикладом допотопной берданки по голове, а второй стаскивали с него мешок. Грабитель же отмахивался от них бандитским обрезом. У высокого апоплексического типа старика, который отбирал мешок, в руках был полицейская дубинка.
– Стой! – закричал Лука. – Руки!.. Руки вверх!
Мешок упал на землю. В нем явно что-то подозрительно звякнуло. Все замерли. Грабитель воспользовался тем, что старик апоплексического типа отвлекся на нас, и так его ударил по голове, что тот упал, а сам пустился наутек. Второй, раздосадованный этим обстоятельством наставил на нас свое оружие и закричал:
– Разорву гадов!
– Кирилл Васильевич! – крикнул я, – мы свои!..
Должно быть, они сидели в засаде. Ждали грабителя с мешком, а тут мы к ним, как снег на голову.
– Не знаю никаких своих, – буйствовал сторож. – Я своих за сто метров узнаю. Бросай оружие и руки в гору!
Лука передернул затвор.
– Не стреляй! – крикнул я ему.
– А-а-а!!! – заходясь в гневе, орал сторож.
– Кирилл Васильевич, ты что, не узнаешь меня? Я к Бондарю с Лехой Кругловым часто приходил.
Я знал его. Он подрабатывал – служил сторожем в медицинской академии, пил горькую и отличался вспыльчивым нравом особенно, когда был под мухой или когда ему надо было опохмелиться. А пьян Кирилл Васильевич был всегда. Однажды они с Лехой употребили спирт, который Бондарь обтирал руки после своих манипуляций с трупами. Возник скандал. Оказывается, Бондарю выдавали спирт раз в три месяца, и он его отчаянно экономил, сливая обмывки назад в бутыль. Леха расстроился и ушел в редакцию, где мы с ним и с Забирковичусом в тот день здорово врезали, а Кирилл Васильевич обиделся – вытащил все предохранители из всех холодильников и подался домой. К вечеру стало пованивать. К нему пришли полицейские. Кирилл Васильевич с ними подрался. Учитывая его возраст и плохое здоровье, ему дали только пятнадцать суток. Но, похоже, воспитательные меры на него совершено не подействовали.
– Не знаю никакого Леху! – кричал он. – И тебя тоже!
– Смотрите!.. – крикнул Лука. – Стой!.. Я кладу автомат на землю.
– Это правильно, – одобрительно произнес Кирилл Васильевич, сверля нас глазами, но берданку свою не убрал. Ее круглое отверстие маячило перед моим носом. – Вы холуи аль нет?
– Какие холуи? – спросил я, боясь только одного, что у Кирилла Васильевича не выдержат нервы.
– Как какие? – с подозрением переспросил он. – Известно, какие – те, что на нашу земную власть руку подняли.
– Да никакие мы не холуи… – хотел обидеться Лука, но Кирилл Васильевич аж побледнел от гнева.
Таким я его еще не лицезрел. Видно было, что власть над беззащитным человеком придавала ему силы. Глаза его побелели, а губы затряслись от беженства.
– Я вас сейчас застрелю! – пообещал он, – а потом буду разбираться.
Старик апоплексического типа, который до этого лежал без движения, зашевелился.
– Генка, вставай! – Кирилл Васильевич пнул его. – Обыщи этих голубчиков, и их сведем в комендатуру.
Дело принимало плохой оборот. Я знал, что если Кирилл Васильевич представит нас грабителями, то нам даже наши редакционные удостоверения не помогут. В лучшем случае просидим в обезьяннике до конца восстания, а в худшем – и гадать не хотелось.
Дед Генка подошел и поднял с земли автомат. Потом обыскал нас. Личные вещи его не интересовали. Он заставил Луку снять жилет с магазинами и важно влез в него. Лицо его стало просветленным. Такие лица бывают у людей в храмах. Но он не знал, как обращаться с автоматом. Взял его под мышку и придерживал рукой. Потом он связал нам руки. Веревку он снял с мешка.
– Кругом! – скомандовал Кирилл Васильевич.
– Ты что, не узнаешь меня? – предпринял я последнюю попытку.
– Много вас здесь ходят, – ответил он с насмешкой.
– Мы журналисты, – напомнил ему я.
– А мне без разницы! – многозначительно произнес Кирилл Васильевич. – Хоть и журналисты. Перед законом все равны. Шагом марш!
Что нам оставалось делать? Мы направились по 4-й Советской к выходу из парка, в котором стояла больница.
– Они думаю, – говорил он деду Генке, шагая вслед за нами, – что журналисты не бывают мародерами. Еще как бывают, – и в сердцах ударил меня прикладом по спине.
– Слушай! – остановился я. – Сейчас отберу ружье и накостыляю.
– Иди! Иди! Там разберемся! – потыкал он меня еще раз, но уже не так агрессивно.
– Может, он не врет? – предположил дед Генка.
– Как это не врет?! – удивился Кирилл Васильевич. – Ты же видел, они хотели отбить своего.
– Видел… – признался дед Генка. – Только что-то здесь не то.
– Сведем в
