какие-то посторонние люди. Я дрался с ними.
***
Я проснулся – звонка не было, осталось послезвучие, и утро было тяжелым. Опять мне снился знакомый сон, что я плыву в полной темноте. Я так привык, что сон кончается ничем, что уже не пугался. Рядом кто-то сопел и ворочался, как боров.
– Таня, отстань! – потребовал я, пытаясь разобраться, что же значит этот сон.
Но дудки – толчки прекратились, зато кто-то задышал к ухо, а потом лизнул в губы. Господи! Совсем забыл! Я сгреб пса в обнимку, и минуту мы катались с ним по постели. Потом я его отпустил. Он спрыгнул на пол и залился лаем. Наконец я услышал ее шаги.
– Ну что проснулся, алкоголик?! Посмотри на себя в зеркало!
Это была она – Лаврова, представшая передо мной в лифчике от купального костюма и в переднике. Я тут же решил проверить, есть ли что-то под ним, он она шлепнула меня по рукам и обозвала идиотом.
– Что с тобой? – спросил я, окончательно просыпаясь. – Ты сменила духи?
От нее странно пахло. Это меня мне еще больше подхлестнуло. Нетрудно было понять, что Лаврова применила тайное оружие соблазна. Наверное, кто-то из приятельниц надоумил, решил я. Тем интереснее будет. Но ошибался.
– Хватит! – громогласно заявила она. – Отныне ко мне притронется только отец моего ребенка!
– Ах, вот в чем причина! – удивился я. – И кто же он?
– Этого я еще не знаю, – ответила она, ничуть не смутившись.
– Похвально, но не дальновидно, – заметил я, сразу переходя в нападение.
Можно было подумать, что я не знал правил игры – неуступчивость была только частью ее глубокомысленного плана, ведь любовь для Лавровой никогда не ассоциировалась с супружескими обязанностями, а вот поддерживать напряженность сексуальных взаимоотношений она умела всегда.
– Я знаю… – затараторила она, – я знаю, что ты любишь сбивать меня с толку. Но на этот раз у тебя ничего не выйдет…
Я сделал удивленное лицо. Излишняя откровенность только растрогала. Мне ли не знать женскую душу? В конце концов Лаврова добровольно приходила сюда, а вся остальная ее жизнь меня просто не касалась. Она сама придумала такие условия и культивировала их, всегда демонстрируя независимость. В данном случае ее эмансипация меня вполне устраивала. Но на этот раз все пошло не так, как обычно.
– Мне надо изменить свою жизнь, – пояснила она, отбиваясь от моих рук.
– Ага…– сказал я, – тогда зачем ты здесь?
Она посмотрела на меня с изумлением и долго соображала, а я подыгрывал ей, корча изумленные рожи и заглядывая в ее зеленые глаза.
– Для того, чтобы ты не опустился окончательно...
Старая песня. Однажды она взялась наладить мое питание, прослышала что-то о русских пирогах, нашла рецепт и испекла. Есть было невозможно. Для пробы я кинул кусок пирога в стену, и он прилип к ней – пирог получился недопеченным.
– Ну если только для этого, – сказал я, – то иди сюда…
Но дудки, она определенно что-то выдумала и не хотела заниматься любовью.
– Не приближайся ко мне. Я слишком хорошо тебя знаю…
– Как хочешь, – сказала я, отворачиваясь и делая обходной маневр.
– Не приближайся!
Но было поздно.
– Массаж мягких частей тела… – объявил я.
Обычно этот прием срабатывал безотказно. Она уперлась руками мне в грудь. Лицо ее выражало отчаяние, и я понял, что на этот раз все очень серьезно. Конечно, я ее отпустил – вид у нее был, как у загнанного зверька. Я вздохнул – утро началось с неудачи.
– Тебе звонил какой-то комиссар, – произнесла она недовольным тоном, отступая на два шага и с победоносным видом одергивая передник. – Что ты натворил?
В ее интонации прозвучала тревога. Я знал, что она привязалась ко мне, но мы никогда не говорили с ней на эту тему. Может быть, это сделать сейчас? – подумал я.
– Какой комиссар? Ах… да!.. черт!
Я сразу все вспомнил: и гулянку, и людей в капюшонах, и Мирона Павличко. И утро было окончательно испорчено. Сразу заболела правая рука, которую ночью парализовал человек в капюшоне, затылок налился тяжестью, а содранная кожа на костяшках правой кисти стала кровоточить. К тому же меня почему-то беспокоила левая бровь. – У нас есть кофе?
– На кухне, – мотнула она головой, все еще испытывая ко мне раздражение. – Остальное ты все сожрал! – Она фыркнула и ушла, оставив мне шлейф своего странного, возбуждающего запаха.
И тут я еще кое-что вспомнил и с опаской отправился на кухню, полагая увидеть полный разгром. Но к моему удивлению кухня имела свой обычный вид. Мало того, диск-юла, которым вчера пугал меня Мирон Павличко, лежал, как обычно на столе, а на нем стояла турка. С замиранием сердца я заглянул в шкаф: моя черная кружка с золотым знаком скорпиона стояла, как и положено, на месте. Теперь я был уверен, что и чайная червленая ложка не пропала, а мне просто все приснилось. Бывает же такое.
– Кстати, – крикнула Лаврова, – я нашла нож в коридоре. Ты что швырялся им в дверь?
Я окончательно запутался. Мне не хватало воображения. Значит, Мирон Павличко все же был. Или не был? А этот диск-юла? Бред какой-то. Идиотизм. Раздвоение личности. Приснится с перепою. Я взял диск и бросил его в мусорное ведро и решил больше на эту тему не думать. Бог с ним, с Мироном. Потом решу, подумал я.
Кофе мне пришлось молоть самому. День только начинался, а дышать уже было нечем. Вместо привычных туч, на небе сиял голубой простор, и в кухню даже сквозь шторы вползала жара. Месяц май – начало сухого сезона и новых мучений.
Я взглянул на себя в зеркало – морда перекошенная, справа вся синяя, слева – добавилось рассечение над бровью – торчали ниточки швов, сквозь которые проступала запекшаяся кровь, а на губе неизвестно откуда взялась свежая болячка. Оказывается, меня вчера еще и зашивали. Но это были не самые яркие воспоминания. Помню только, что в кабинете врача мы выпили весь медицинский спирт и раздавили какой-то столик, на который уселся Леха. Ну да, чего ему еще делать, этому Лехе?
Я был собою недоволен и не мог понять причину недовольства. Обычно после пьянки я не испытывал ни душевных, ни физических мук. Жизнь казалась такой, какой она есть. Подумаешь какой-то стеклянный столик. Так чего же волноваться? Лаврова уселась смотреть телевизор. А я полез в ванну – слава богу, вода оказалась немного теплее обычного. В этот момент в дверь забарабанили.
– Открой! – крикнул я. – Видишь, я в мыле!
Даже не ухом не повела. Неужели я вчера себя плохо вел? Нет, не помню. Обычно я очень культурен. Пришлось вылезти из ванны и обвернуться полотенцем.
– Он что, звонка не видит? – удивился я, направляясь в прихожую и оставляя за собой клочья пены и мокрые следы.
Росс уже стоял перед дверью, навострив уши и готовый защищать свой новый дом.
– Скажи, что мы никого не принимаем! – крикнула она мне вслед.
Пионов ворвался, как метеор. Вид у него был такой, словно его всю ночь черти гоняли: большое черно-серое лицо было растерянным, длинные волосы торчали во все стороны, седые пряди в медной бороде позеленели, ноги были вымазаны глиной, а на правой ноге (штанина была оторвана) красовалась повязка с запекшейся кровью.
– Вы что в канале купались? – спросил я, намекая на Обводной канал, который уже лет сто никто не чистил.
– Люся пропала! – выдавил он из себя и, не дожидаясь приглашения, поперся в комнату. Плюхнулся на диван, который чуть не развалился под ним.
Таким я его еще не видел. На него было жалко смотреть. Мне показалось, что он даже стал меньше ростом, а огромный живот опал. Взгляд у него был, как у бездомной собаки, и даже вечная перхоть на плечах приобрела какой-то подозрительный зеленовато-бурый цвет из-за мелкой ряски. К тому же от него скверно пахло, и мои дрессированные муравьи старательно обходили его ноги. Однако Пионов все еще был таким массивным, что комната съежилась, а все предметы в ней стали миниатюрными.
– Вы должны мне все объяснить! – потребовал он, нависая надо мной, как Кавказ над Прометеем.
– Должен? – удивился я, стоя перед ним с полотенцем на бедрах.
Почему-то я думал, что у этого слова другое понятие. У меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о Мироне Павличко. Неужели комиссар спрашивает меня и о нем?
– Пожалуйста… – попросил он чуть ли не со слезами, – мне не до этикетов.
Лаврова возмущенно поднялась и, вильнув задом, ушла в другую комнату. У нее под передником действительно ничего не было. Хорошо еще, что Пионов в этот момент страдальчески смотрел на меня.
– Ладно… – согласился я и пошел в ванную, чтобы надеть халат. – Что случилось? – Я вернулся и присел напротив.
К этому моменту Росс уже успокоился и молча грыз собственную лапу, улегшись в углу на подстилке.
– На Витебском у нас была рядовая операция – ловили очередного маньяка. Вашего мы, кстати, поймали.
– И кто же он? – не удержался я.
По тому, как он поморщился, я понял, что это несущественно.
– Какой-то совсем дикий хлыст...
– Не может быть… – произнес я, но сразу замолчал, видя, что Пионов заводится.
– В общем, она с напарником стояла у мужских туалетов. И все, больше ничего! – произнес он с отчаянием и уставился на меня, словно я был должен ему что-то объяснить.
– Что значит, все? – спросил тогда я.
Для полицейского в ранге комиссара он оказался страшно бестолковым. Похоже, дело дошло до мистики.
– А то, что Акиндин больше ее не видел!
Шрам на голове налился багровым цветом. Казалось, Пионова хватит апоплексический удар.
– Но должно было произойти еще что-то? – стал выпытывать я у него.
– Ты знаешь его, заставь дурака богу молиться…
– Дальше… – терпеливо потребовал я.
– Дальше? Дальше ее не нашли. Обыскали район, прилегающий к кварталу, и даже канал…
– Но так не бывает, – заметил я.
– Бывает, – произнес он с отчаянием.
Видать, Пионова действительно переклинило, раз он лишился способности логически рассуждать.
– А что сделал Акиндин?
– Он на пять минут отошел отлить.
– Во сколько это было? – спросил я.
Я почему-то подумал, что Акиндин тоже пропал, но не успел об этом спросить.
– Без четверти час, – ответил он.
– Ба! – воскликнул я, и он с надеждой посмотрел на меня.
Я быстро прикинул время начала редакционной пьянки, время наступления второго дыхания и время последней Лехиной драки. Когда он выбрался из трюма фрегата, в Петропавловской ударил полночный выстрел. Потом мы с Лехой философствовали, потом я сам дрался с каким-то странными грабителями, от которых пахло навозом и которых принял за инопланетян, а потом на трезвую голову решил, что ошибся. Мне понадобилось еще часа два, чтобы добраться домой, где я беседовал с человеком, который пропал год назад – Мироном Павличко.
– Кто-нибудь видел людей в капюшонах? – спросил я.
– В капюшонах? – С минуту он с изумлением смотрел на меня и тупо моргал ресницами. – Точно! – Он с такой силой ударил кулаком по журнальному столику, что одна ножка подломилась.
Лаврова заглянула к нас и истерическим жестом прижала кончики пальцев к вискам, словно у нее заболела голова. Я так посмотрел на нее, она предпочла убраться от греха подальше. Кстати, она так и не переоделась. Впрочем, на ее зад можно было любоваться часами и в любых ракурсах.
– Было донесение! Собака постовой! Сгною! Я его с напарником поставил блокировать выход через багажную. Он упомянул о человеке в плаще.
– Но мало ли людей ходят в плащах? – многозначительно возразил я.
–
