оказалось – туманности это не поубавило, а, наоборот, прибавило. Дворники размазывали по стеклу содержимое баллончика, от чего оно оказывалось мутным, и все за ним виделось не в резкости. Спасибо турчанке: в «бардачке» нашелся рулон бумажных полотенец. Я протер, как мог, тщательно «лобовуху» снаружи. Потом – изнутри, потому что, пока сидел и соображал, выключил вентилятор «печки», чтобы от стекла не дуло холодным воздухом в лицо. «Надо трогаться, иначе зависну до солнца». Я рассчитывал, что поток воздуха при езде подсушит стекло, а изнутри чтобы не запотевали стекла – оставлю приоткрытой форточку. «Скоро потеплеет», - обнадеживало подсознание.
И я тронулся. Через каких-то несколько километров, стекло уже не искажало внешнего вида. Вот-вот из-за горизонта выглянет солнышко. «Куртка у меня теплая, свитер теплый, перчатки зимние – все нормально». Единственное, что досаждало – мерзли ноги, и особенно, коленки. Но у меня в сумке есть плед, который я брал в дорогу на случай, если по дороге в Германию, в автобусе будет холодно. Это был опыт, приобретенный в коммерческих поездках в Польшу. Когда сидишь у окна, даже в теплом автобусе все же не жарко. А когда я уезжал, было двадцать восемь мороза…
Сознание вытащило из небытия автовокзал, «юных ментиков, браво и бескомпромиссно тянущих свою лямку», замерзающую «бомжиху»… «Женщину», - поправился я, ощутив подобие легкого неудобства перед ней. «Может, ее уже и в живых-то нет?»
Джинсы, обтягивающие на изгибе ноги, настывали, и коленки уже промерзли настолько, что было невмоготу. В первом же «кармане» я остановился и достал из сумки плед. Сходил в туалет – холод стимулировал повышенное желание посетить это заведение. Размялся немного. И когда сел в машину и накрыл ноги пледом, ощутил почти что состояние счастья. Вот оно: «все познается в сравнении». Вспомнил Пушкина, и улыбка сама собой появилась на лице: «Ай, да Дёнька, ай, да сукин сын - пледик взял с собой. Молодец!»
Уже позади был Нюрнберг, навеявший воспоминание о Второй Мировой, о процессе, виденном не раз в многочисленных кинохрониках, которые сопровождали ежегодные празднества победы. Солнце нагревало металл кузова, и от этого в машине стало тепло. Плед лежит рядом на сидении. Я еду без перчаток, без куртки. На спидометре – сто тридцать, и вторая полоса – моя. Рядом по третьей полосе с шумом меня обходят немцы. Километров под двести скорость. Иногда приходится кого-то обгонять и мне. Я высовываюсь на третью полосу, и они терпеливо ждут, пока я совершу опережение более медленно едущего участника нашего совместного предприятия. Мы – в едином организме автобана, а вернее, мы и есть этот единый организм – Е51.
Часа через два после Нюрнберга случилось то, чего я больше всего боялся – «страхи нечестивых сбываются». Четыре часа в пробке. Все мои надежды по теплу добраться до Франкфурта на Одере провалились. Четыре часа пришлось двигаться по принципу: третий день – четвертый километр, нервничая вначале и надеясь на скорый конец задержки. Через час я уже тупо газовал и тормозил, газовал и тормозил, по два-три метра продвигаясь к отдалившейся на необозримый срок цели, и завидовал тем, кто мчался со стороны Берлина за высокой металлической перегородкой. В воздухе барражировал полицейский вертолет. Прилетал и улетел вертолет с красным крестом. По всей видимости, впереди случилась авария. «Дай бы бог, без человеческих жертв», - подумалось мне, и мысль, обнаружившая свою собственную аналогию, снова услужливо подсунула мне эпизод на Центральном вокзале. «Наверно, сработало слово «жертва». А может, вся эта напряженная обстановка, связанная с моей общей тревожностью? Трудно сказать. Времени для размышлений предостаточно. А мотивы… «Наивный ты. Если бы сейчас загорал где-нибудь на Мальдивах… О-па… Эка понесло тебя, брат. На машину более-менее толковую денег не нашел, а туда же… Мальди-ивы…»
Через три часа я впервые увидел немецких полицейских. С любопытством смотрел на их форму. «Почему не видел? Не думаю, что не обратил ни разу на них внимания за неделю пребывания в Германии. Просто, видимо, им не нужно шакалить на дорогах, как нашим, - подумал я, отводя взгляд от пристально взглянувшего на меня полицейского, – От греха подальше».
С правой стороны автобана стояло несколько изувеченных автомобилей, два грузовика с прицепами-площадками и кран, непонятно каким образом сюда добравшийся: разве что по «встречке». Суетились люди в комбинезонах, полицейские, люди в штатском. Вся атмосфера тревожности как-то начала рассасываться, сменилась на любопытство вначале, когда проезжал место аварии, и переросла затем в чувство извечной грусти по поводу бренности человеческой жизни, чьим заложником, как ни крути, являюсь и я.
Снова «защелкали» последние цифры на спидометре, но прежнего удовольствия от движения по автобану, от сменяющихся видов, от периодически появляющихся перспектив, когда несешься вниз с высоченного холма, от солнечной теплой погоды уже не было. Стало смеркаться. Я снова сидел в куртке, в перчатках и с пледом на коленях. Уже включены фары, и габариты впереди идущего транспорта представляют собой красный движущийся поток. «Видимо, не зря дороги ассоциируют с артериями».
Стрелка «топлива» неуклонно приближалась к «резерву». Надо было куда-то заворачивать, во избежание вынужденной остановки. Я свернул в первый попавшийся «городок» - так я назвал для себя АЗС с разветвленной инфраструктурой всякого рода необходимостей.
Это и вправду целый город. С огромными территориями стоянок, с гостиницами, кафе, ресторанами, магазинами, туалетами, душами, автомастерскими и еще какими-то зданиями и сооружениями, о назначении которых я даже не пытался догадываться. Да и некогда мне было. Удивляло количество колонок. Их, наверное, десятка три – не меньше. И только на пяти из них стояли машины.
Наивный человек, я решил, что только на этих колонках есть топливо. Ну а как я мог тогда рассуждать? Постсоветское пространство в этот момент, словами нынешнего поколения, «колбасило» со страшной силой. Перебои с топливом случались часто. И где мне, не имевшему опыта общения с заграницей, кроме чуть лучше чувствовавшей себя Польши, осознать изобилие в полной мере.
Я пристроился за одной из машин, и стал ждать, когда она заправиться и уступит мне место у пистолетов. Минут через пять выключил двигатель, и стал уже нервничать. Но тут увидел как к ближайшей колонке подъехала машина. Водитель вышел, вставил шланг в горловину бензобака и ушел. Минуты три еще стоял я и ждал божьей милости. И вот пришло озарение: я – лох. Мне как-то обидно вдруг стало за себя, за свою страну, где-то вдалеке, как щенок, «переедающий червяка», бьющуюся в конвульсиях политического, и как результат, экономического кризиса. Я завел машину, сдал назад, и причалил к свободной колонке. «Будь что будет». Вставил пистолет в бензобак и пошел искать, где можно заплатить.
Кассир быстро сообразил, что мне нужно, и я уже через пару минут сидел за столиком и пил кофе, полностью осознав систему здешнего сервиса. Обида на огромное количество непорядочных людей, повыползавших на свет в трудный для огромной страны период не давала покоя. Они как гиены на своем пиршестве разрывали ее на части, тянули все, что плохо лежит, обремененные только мыслями о наживе. Я на какое-то время ушел в себя, в свой внутренний диалог, где моим оппонентом был я сам. Одна сторона меня – обличающая, другая – оправдывающая. Прокурор и адвокат. Я говорил себе, что я умный человек, что зарождается новая иерархия, что это неизбежность любой перестраивающейся системы. Но совесть как завзятый прокурор изобличала естество социальных катаклизмов, и вся естественность аргументов о восстановлении нарушенного гомеостаза нашей распроклятой умирающей и возрождающейся системы, ей были до одного места.
Допив кофе, я вышел из здания. Согревшись в помещении снаружи и чашкой кофе изнутри, мне уже не было так зябко. На табло колонки обозначились мои пятьдесят литров топлива – до Варшавы, наверное, хватит. Я завелся и направился в сторону автобана и темноты озаряемой фарами ночи. Гостеприимное место, приютившее одинокого в этом огромном мире путешественника, уплывало в небытие бессознательной памяти, чтобы, может быть, когда-нибудь вернуться короткой вспышкой ностальгии по уходящей жизни.
Мой курс – на Берлин. Немного не доезжая, я должен повернуть направо – к Франкфурту на Одере, переехать мост и оказаться в Слубице, на территории Польши, где в гостинице меня уже должен ждать брат. Я вызвонил его еще от Татьяны, сообщив, когда там буду.
По моим подсчетам с преодолением границы, где я собирался вернуть кое-какие деньги за приобретенный товар (президентский налог на добавленную стоимость), у меня займет около двух часов. Согретый горячим напитком и уютом кафе на заправке, я чувствовал усталость: сознание изменилось – бодрость покинула меня, и ей на смену пришло отстраненное состояние. Я уже вел машину автоматом, думая о переходе границы, о том, что еще ехать через всю Польшу, о брате, который подменит меня за рулем.
И вот, наконец, указатель поворота на Франкфурт – поворот направо. Я инстинктивно обрадовался: еще какой-то час и я – в Слубице. Мое состояние сознания выхватило большими буквами написанное слово «FRANKFURT» и… проворонило маленькими - «am Main».
Вот уж поистине, как гласит восточная мудрость, - когда приходит судьба, слепнет зрение. Радость встречи с братом, предвещавшая конец вселенского одиночества, окончательно убаюкала бдительность: не случилось осознания того, что, спускаясь вниз, и все более вписываясь в круг дорожной развязки, я нырнул под мост, и, фактически, ушел влево. Судьба сыграла со мной злую шутку, ввергнув в состояние сознания, позволившее сделать такую нелепую с точки зрения логики ошибку.
А не было логики. Она куда-то испарилась. Или затаилась где-то в глубинах полусонного царства психики. Да и не важно, что там и как произошло во мне. Не важно, где случилось короткое замыкание, вырубившее в нужный для судьбы момент всю систему нормального восприятия действительности. Факт оставался фактом: я ехал в противоположную сторону от Франкфурта на Одере – во Франкфурт на Майне. Но я еще об этом не знал. Я еще пребывал в состоянии эйфории от скорой встречи, от того, что верну где-то около ста пятидесяти марок на границе, а еще от того, что скоро – Польша, ставшая роднее после поездки в Германию, потому что с братьями славянами можно было довольно сносно общаться. Все мысли приближали к дому, и, казалось, ничто не может разрушить этот внутренний комфорт, образовавшийся во мне после того, как я повернул.
За окнами проплывали в отдалении огни населенных пунктов, мелькали высокие заборы, ограждающие на поворотах те из них, которые слишком близко расположились у автобана. Впереди текла красная река габаритных огней. На душе – спокойно и умиротворенно.
Через пару часов, когда я выскочил, наконец, из затяжного подъема на один из достаточно высоких холмов, передо мной расстелилась бесконечная перспектива, мерцая огнями на десятки километров. Автобан уходил бело-красной полосой,
