Бессмертие

Однако, что касается ужаса от приближения этих тварей, то он был несравним ни с чем. Леший судорожно вцепился в бурдюк, и он вдруг лопнул, распространяя вокруг себя крепкий винный  запах. Зловещее движение осьминогов на несколько секунд приостановилось, затем продолжилось. А леший стал тонуть, бестолково размахивая руками и прихлёбывая терпкую водичку. Помочь было некому – богатыри и не думали вылезать из китового чрева, а осьминоги на помощничков мало походили; приблизившись, они стали колыхаться на поверхности совсем рядом с отчаявшимся лешим, которому вдруг захотелось, чтобы его спас хоть кто-нибудь, хоть тварь наипоследнейшая.  Но твари они на то и твари, чтобы нервы на кулак наматывать, но уж никак не обратно. И леший решил утонуть, с мелькнувшей мыслишкой: «Может, хоть тоски этой пьяной не будет…» Мысль сразу же получила  продолжение: «Почему это пьяной? Я что – пьян?» И вдруг -  и в самом деле почувствовал себя хмельным и диким. Тонуть расхотелось, а захотелось драться, и вода перестала казаться совсем уж чужой. Вот кто здесь и был чужим, так это осьминоги. Леший споро подгрёб к ближайшему,  оказавшемуся вдруг при ближайшем рассмотрении  почему-то серой тряпкой солидных размеров, без всяких там инфернальных всполохов, и обхватил его руками, запихав себе под живот. Осьминог вёл себя крайне пассивно, как и должна вести себя тряпка, когда с ней что-то собираются делать, остальные болтавшиеся по близости особи тоже никак себя на предмет активности не проявляли. Леший стал мять  противника, пытаясь разорвать его, как бурдюк, вопил о немедленной выдаче русалки лично ему на поруки, несколько раз соскальзывал с безжизненной тушки, но всякий раз подминал её под себя обратно. Тут наконец раздалось некое утробное урчание, означавшее, по-видимому, китовую отрыжку, и на поверхности моря разом появились богатыри, очумевшие от нескольких томительных часов сидки в утробе чудо-юда, завопили, заулюлюкали, увидев при свете огромной луны лешего верхом на головоногом, разом накинули на них сеть и организованно вдарили размашистыми саженками, что позволило всем быстро покинуть место событий, не встречая, впрочем, никакого ответного сопротивления. Так и подгребли к берегу: горланящий ультраправые лозунги леший верхом на моллюске, и ватерпольная команда бородатых дюжих дяденек в шеломах. Как выяснилось чуть позже, оружие  и кольчуги были оставлены ими в чреве – то ли ввиду непростой  оперативной обстановки, то ли из-за обычного разгильдяйства. На берегу уже дядька озадаченно пнул съёжившегося до презрительных размеров  осьминога и велел затащить его в сооружённый для этой цели острог, потом обратился к лешему:
  -Удачно как  получилось-то…  Ловко  же ты запасом  нашим воспользовался, даром что мы на тебя из-за него в чреве китовом серчали! Всех вражин ведь  умаслил, довёл значит, сердечных, до полной  кондиции ... Им, видать, не много-то и надо-то было, тьфу-ты-нуты. Ну, теперича за черномором дело встало. Он с этими тварями гутарить умеет  даже рта не раскрывая, сволочь эдакая.
  Тут к ним подошёл кот, хмуро поинтересовался:
  -Разрешение на отлов животного имеется?
  После этих  его слов Лёха немедленно предпринял попытку несанкционированного отлупа вопрошающего, однако тот с достоинством удрал.
  Вскоре появился и черномор, и ни в каком-нибудь затравленном виде, что с ним частенько случалось в последнее время, а, гляди-ка ты, с огнём в глазах, подбородок задрат, борода что-то там лихое семафорит. На богатырей даже и не взглянул, а лешего смерил недобро прищуренным глазом и скривился. Затем направился к осьминогу, который к этому времени начал уже оживать, заиграл цветами и красками, завертел щупальцами, превращаясь из тряпки в раскалённый сгусток злобы. Несколько минут черномор постоял рядом с ним, без видимых признаков контакта, затем повернулся к Степанычу:
  -Злится… Голова у него болит.
  Дядька сердобольно покачал головой:
  -Ишь ты… Передай ему однако же, пусть русалку немедля возвращают. Он хоть главный у них, или так – мелочь?
  -Да уж не последний, - бросил через плечо карла. – Ну-ка, пожди немного…
  Черномор на какое-то время впал в ступор. Осьминог, видимо, окончательно придя в себя, ярился нешуточными всполохами, от которых Степанычу становилось всё гаже и гаже на душе. «Эхма, выпить бы сейчас ядрёной… Тьфу ты, довёл-таки, гадина. Сам атавизм, и к атавизму склоняет»  Наконец, выйдя из транса, колдун заговорил:
  - Он этого так не оставит. Грозится войной, если немедленно не отпустите. Про русалку же открыл мне, что это не ваше дело, стоеросовых.
  Показалось ли дядьке, или карла и вправду злорадно дёрнул уголками рта? На всякий случай Степаныч решил обидеться.
  -Ты, чума бородатая, не очень-то тут резвись. А этому накажи, что сейчас опохмелять  его будем. Лёха!
  Черномор засуетился, замер, и на этот раз в отключке пробыл подольше. А потом вроде бы как уже и очнулся, но всё равно глаза продолжал бездумно вперёд таращить. Степаныч это, однако, подметил.
  «Не время ли тянет, холера? Что-то нечисто тут, ох нечисто…» Дядька насупился, ещё суровей гаркнул:
  -Лёха!!
  Черномор разом очнулся:
  -Ну-ну, брось шуметь-то… Согласен он. Подожди только ещё немного.
  -Чего ждать-то, старый? Пока она там не задохнется совсем? Я тогда этого болезного  в бочку с вином  упакую и в море выброшу, ясно-нет?
  Черномор вдруг как-то надулся, и рядом с дядькой неожиданно материализовался кащей, а следом и водяной, оба в свою очередь надутые, только у кащея это выходило с несколько виноватым видом, наверное, из-за излишней напряжённости желтоватых зрачков. Водяной же – волосато-зелёный, большой, шумный – чувствовал себя прекрасно.
  -У-ф-ф… Здорово, витязь, давненько ведь не виделись, а? Хо-хо! Всё шумишь, всё стращаешь? Пустое это, пустое! А давай-ка мы с тобою пображничаем, как в старые весёлые времена, помнишь, не подзабыл ишо?
  «Эка, кого принесло! С чего бы это вдруг?» - зашевелилось у дядьки. – «И кащеюшка с ним, хотя издавна они друг дружки поодаль держались…»
  Кащей взирал на переливающегося  в фиолетовой ночи осьминога с брезгливой миной и казалось, что-то обдумывал. Наконец, обратил усталый взор на Степаныча. И тут же перед последним предстал из ничего богато сервированный стол с белой скатёркою. За столом восседало нечто женское из личной гвардии водяного, но явно не из последнего набора – посмотреть на что было.
  «Так…» - продолжало ворочаться в потяжелевшей голове предводителя. – «Спелись. А силушка-то  у них откудова на это взялась, а?» Впрочем, ноги во время этих рассуждений уже сами несли Степаныча за стол, что его удивило и обрадовало одновременно, поскольку вообще-то он был настроен на гораздо более длительные и утомительные рефлексии с непонятым исходом. А выпить вдруг захотелось … ну, прямо-таки невтерпёж захотелось, вот прямо-таки разорвёт его, если немедля не выпьет.
  Что он и сделал, не обращая внимание на притихший поодаль товарищей – как затмение какое на него нашло.  Но товарищи недолго пребывали в состоянии  печальной покинутости, провоцирующей мысли о предательстве: быстро их вдруг окружили опять-таки невесть откуда взявшиеся почти небезобразные женщины с кубками, очевидно, предназначенными для полного сокрытия их изъянов, и богатыри, морально уже подготовленные к падению видом хмурого, но не отказывающего себе ни в чём за столом Степаныча, тут же дрогнули. Нет, не забылись ни в ком старые весёлые времена, ждали своего часа – и вот вам, пожалуйста – дождались! Когда очнувшийся на бережке  леший поднял голову с тут же возникшей мыслью о встрече со своей подругой, то увидел он нечто совсем другое, а именно развесёлую вакханалию с явно начинавшими проступать признаками членовредительства. Выпадали из общей картины только  черномор, парящий над осьминогом с разверстыми руками,  кащей с водяным, хоть и сидящие за столом, но всем видом своим  ясно показывающие, что они здесь ни при чём, ну, и ещё дядька, который, зачумлено уставившись перед собой, всё порывался встать с места и никак почему-то не мог.  На какой-то миг картинка вдруг застыла перед глазами лешего в редком пароксизме откровения, обычно вызываемого шоком, и он ясно увидел чёрное поле, связующее собой осьминога и черномора, оно тянулось дальше, охватывая и кащея с водяным, и лёгкую жёлтую беспомощную дымку, дрожащую вокруг дядьки и его сподвижников, увидел леший и себя,  жалкого и не вызывающего сочувствия, со стороны как бы распятого в чернильной кляксе.
Он застонал. «Помогите!» - тоненько вытянул он. –«Они ведь убьют её!»
  И тут же увидел Кирилла.


Глава 7

  Он неуверенно шёл по избеганному им вдоль и поперёк берегу, и было видно, как ему трудно идти. За ним бежала яга, но почему-то  всё никак не могла его  ухватить и утащить обратно в избу. При его приближении черномора само собой сдуло вниз, осьминог перестал яриться, хотя и не совсем остыл, кащей с водяным заметно поскучнели, а дядька наконец-то с шумом выбрался из-за стола  и дико заорал:
  -А-а-а! Измена!
  От этого крика разом очнулись и богатыри, бросились было к оружию, сконфузились и бестолково сгрудились в кучу, не зная, что им, собственно, делать. Гетеры испарились.
  -Идёт, глядите-ка… - поприветствовал мальчика черномор. – Чё тащишься-то, а? Эту силу тебе уже не одолеть!
  Мальчик молчал.
  Тут к ограде с осьминогом  прыжками кинулся Степаныч, сжимая в руках подобранную корягу:
  -Сейчас, гадина, сейчас я с тобой за русалку поквитаюсь, да и за нас за всех!
  -Остынь, заполошный! – заорал на него черномор, несколько, впрочем, перепугавшись. – Забирай свою русалку, вон она, боле уж никому и ненужная! Всего-то пользы от неё и было, чтобы человеческое у ея забрать да супротив сопляка вашего применить!
  Здесь он осёкся и воровато глянул на мальчика. Кирилл, казалось, никак не обратил внимания на сказанное колдуном, он смотрел в море.Там появился прозрачный светящийся в уже рассветных тенях шар, который  сам по себе плыл по воде, и в нём недвижимо висело тело обнажённой женщины, без всякого хвоста и чешуи.
  -Вона, вон она! – опять прорвало черномора. – Забирайте, коли сможете!
  Мальчик осторожно пошёл к воде, сделав всем движение рукой, чтобы оставались на месте.
  -Куды, окаянный! – завопила бабка. – Тебя земля не держит, куды ты в воду-то суёшься!
  Но с места и она не тронулась. А Кирилл подошёл к зыбкой границе двух стихий и как-то невесомо переступил её. И пошёл дальше,  оставляя  за собой лунные впадины  следов. Он дошёл до поджидавшего его светлеющего шара, сделал пас руками, после которого оболочка разом исчезла, и женщина упала ему на руки. Кирилл донёс её до берега, и там, остановившись ещё в воде, позвал лешего:
  -Забери! Не удержу…
  Леший засуетился, подбежал к ним, неловко протянул руки, перехватил тело, едва не уронив, но не уронил, прижал к себе и понёс, понёс куда-то, наверное, и сам не зная, куда… Но вот споткнулся, подставился под уже протянутые руки богатырей, и опустил женщину на траву. Она не дышала. Всё в ней было от прежней русалки, кроме изящных, трепетных ножек. Дядька стоял уже рядом с мальчиком, который, выйдя на берег, казалось, повзрослел сразу на несколько лет.
  -Ты… как это