Бессмертие

практически в первозданном виде. Да и строилась она не простыми умельцами,  а лесными братьями, которых потом позвали помочь и в возведении Китеж-града, и обратно в Лукоморье они уже не вернулись – по упорно бытующим слухам, души их так и остались в том городе… А избу они действительно сотворили на славу – раскорячилась милая, как могла, поскрипела-постонала углами – да и осталась в порядке. И бабке тоже ничего не сделалось – так, струхнула для порядка, но в руки в себя взяла быстренько.
  Богатыри в этот роковой вечер расположились в прилеске, наплевав на очередные закидоны  опостылевшего чуда-юда; кроме того, их обеспокоило беспрецедентное количество дефилирующих у морской поверхности осьминогов, и дядька принял мудрое тактическое решение побыстрее смыться на бережок.  Оттуда-то они и были сметены всем кагалом  в море, прямо в гущу нешуточной битвы меду осьминогами и дельфинами. Дельфины пытались пронзать своих противников клювами, как-то изловчались подрезать их плавниками, те же в свою очередь дожидались своего шанса, чтобы стремительно обхватить гибкие стремительные тела противников щупальцами с ядовитыми присосками и утащить их под воду. И в самом центре этой смертельной свары покачивалось на волнах чьё-то тело, в которое вцепились два-три осьминога, а несколько дельфинов отчаянно бодались с ними, пока другие подпирали опутанное щупальцами тело снизу, не давая голове окончательно зарыться в морском бездушье. «Кирилл….это же Кирилл…» - пронеслось в голове у дядьки, и он сразу же что-то отчаянно завопил, отплёвываясь от лезущей в лицо солёности, и размашистыми саженками поплыл к нему. Он не вполне понимал, что вообще происходит, но твёрдо знал лишь одно – Кирилла надо спасать. Чьё-то щупальце обхватило его  ногу, но сползло вместе с сапогом. Тут он вспомнил про нож за голенищем, и жутко обрадовался, когда обнаружил его в оставшейся обувке, и почти немедля ловко всадил его в появившийся прямо перед ним глаз диковинного творения неизвестно из какого мира. Пострадавший осьминог тут же окутал себя чернилами и исчез куда-то  в бок. «Братушки!» - задыхаясь, не дуром возопил Степаныч. – «Спасай Кирюху! Бей гадов!»
Такой клич, естественно, не мог быть не услышан. Богатыри ринулись за  своим предводителем. У кого-то в руках оказался тесак, у кого-то нож, но большинство были безоружными. Вот кто-то первым добрался до опутанного щупальцами Кирилла, успел пару раз взмахнуть тесаком – и  исчез, безнадёжно выпростав вверх руки….  И другого постигла такая же участь. Но вот кто-то (неужели опять-таки Лёха?) оседлал дельфина, взмыл с ним над водой и живым тараном обрушился на ближайшую тушу трёхсердечной загадочной твари, оставив её покоиться распластанной тряпкой на поверхности. Новая тактика ведения боя оказалась действенной и вскоре Кирилла удалось отбить от осьминогов и, бережно поддерживаемый дельфинами, он был таки доставлен на берег… Наступал рассвет, красивейший рассвет над багровым морем. Богатыри, вышедшие на берег, не досчитались восьмерых. Не было с ними и Лёхи. «Как?» - отчаянно вскричал дядька, и кто-то ответил, как видел Лёху падающего с дельфина. Степаныч долго жевал губами, крепко прикрыв глаза, потом глухо сказал: «Кирилла к яге надо отнести… Если он ещё живой, конечно». «Эй, смотрите! Вверх смотрите!» - вдруг раздался чей-то отчаянный вопль. Сверху на них надвигалась какая-то неуклюжая и кособокая карусель, состоящая из странного вида  будто бы недоделанных монстров: у одного были разных размеров крылья, отчего он поступательно вращался вокруг своей оси,  у другого из судорожно открытой пасти не виднелось ни одного зуба, у третьего не было ног и хвоста, четвёртый вроде бы всем был хорош, но какой-то не страшный – так, дракоша из мультика. Было их, однако, несколько десятков, и все одинаково тоскливо то ли угрожающе выли, то ли жаловались на судьбу. «Срамота…» - процедил дядька. – «Кирюха, их видимо, здорово там всем причесал…» И вздрогнул, представив нашествие на Лукоморье не этих жалких уродцев, а бесчисленных осатаневших демонов. Однако, насколько всё же опасны были и эти твари? Вот одна из них отделилась от общей кучи и спикировала вниз, целя на одного из богатырей, однако промахнулась метров на пять, долбанулась беззубой мордой о землю, заскулила, завыла, заметалась в корчах, а потом и затихла. Богатыри взяли на руки Кирилла  и, выставив по бокам заслоны, вооружённые подвернувшимися под ноги каменюгами и обломками деревьев, понесли его к избушке яги, опасливо поглядывая на кучу-малу,  трепыхавшуюся над ними. Вот одна из тварей сделала попытку поудачней, и один из богатырей едва успел отпрянуть в сторону, не позабыв, впрочем, огреть тварь дубиной по хребту. Этого, однако, оказалось достаточным, чтобы контрафактный монстр  грохнулся на землю и затих. У избушки богатыри озадаченно остановились, глядя на её разудалый вид. «Эй, бабка!» - устало крикнул Степаныч, единственный, казалось бы, не замечая раскоряченных  куриных ног. – «Ну-ка, принимай своего любимца. Кажись, живой ещё» . Медленно, очень медленно стала раскрываться, очевидно, всё же перекосившаяся дверь, наконец в образовавшуюся щель выглянула старушечья голова, зыркнула глазами по сторонам, охнула, увидев Кирилла, и тут же зашумела: «Что стоите, аспиды? Дверь отворяйте, лап еловых тащите  да ко мне его поднимайте, бестолочи!» И вскоре лежал уже ни живой, ни мёртвый юноша – да какой там юноша, мужик уж лет тридцати! – рядом с полатями, на которых прикорнула почти бездыханная русалка. Долго смотрела на них яга, пока наконец не выдержала и не зарыдала в голос... И сумрачно стоял снаружи дядька Степаныч с пустыми глазами, понимая, от  чего воет старуха.  
Глава 2
  Черномор  лежал в развороченном им муравейнике. Он уже смутно помнил и беспрецедентный в своей жизни неуправляемый  полёт, и падение аккурат в большую кучу чего-то довольно мягкого. О том, что он угодил именно в муравейник к ненавистным ему маленьким проворным тварям, он осознал довольно быстро: муравьишки споро облепили его с головы до ног и начали своё подлое копошение во всех черноморовых частях  лица и тела. Спутать эту пытку с чем-то другим было невозможно. Однако он даже не сделал ни малейшей попытки встать на ноги и отряхнуться, стремясь покарать при этом как можно больше обидчиков. Он продолжал не шевелясь лежать, уставив выпуклые блестящие глаза в ещё ночное небо, и ни о чём не думал. Когда зуд в теле и лице стал почти нестерпимым, он лишь несколько раз чихнул, и догадливые твари перестали залезать к нему в нос. А потом зуд стал слабее, и он вдруг ощутил себя частью  большого неведомого ему мира, покой которого он нарушил и теперь настал черёд расплаты. «Ну и пусть жрут…» - вяло пронеслось в голове, и он впал в оцепенение, уже почти не обращая внимание на облепивших его муравьёв, которые что-то там с ним делали. А потом перед немигающими глазами поплыли картинки воспоминаний, много картинок… И на всех он был уже старый, одинокий карла, не любящий никого и не любимый никем, лишь подчиняющийся чьей-то  злой воле взамен за право летать, за право властвовать над другими….
Спустя несколько дней в таком  плачевном состоянии на него и наткнулся кот: облепленного муравьями, деловито и неустанно строящих вокруг него новое жилище. Сам кот в момент большого взрыва спал под дубом, чего уже давно не делал, а тут – на тебе – возьми да и приспичь! Чудом, другого слова и не подберёшь, чудом не задели его ветки рухнувшего великана, когда он, ошалелый, смотрел сквозь них на невиданное зарево, а потом в страхе куда-то бежал, смутно сознавая присутствие вокруг летающей нечисти, пока наконец не свалился в ямину прямо на кащея, перепугав того до смерти и не менее перепугавшись и сам…  Там и лежали они, обнявшись, неведомо точно, сколько времени, утешая друг друга своей присутствием, пока наконец кот не перестал дрожать и не отважился выбраться наружу.
Оцепенев, некоторое время он вращал своей ушастой громадной головой, оценивая масштабы разрушения, и не сразу заметил, что сверху на него пикирует какая-то кособокая дрянь. Когда же он всё-таки её приметил, то бежать уже было поздно, и он лишь прижался к земле, ощерил пасть и злобно зашипел, проявляя вызванные потрясением дремавшие до этого в нём долгие века бойцовские качества. Тварь, однако, неуклюже шлёпнулась в трёх метрах от него да так и осталась лежать со скособоченной шеей и недоделанной тестообразной харей с едва различимыми контурами глаз и рта. Кот подошёл к ней, осторожно тронул лапой, а потом  треснул изо всех сил с размаху по этой харе, да так, что оторвал её от уродливого туловища, и покатилась она по кочкам да ямкам, оставляя после себя мерцающий зелёный след… Немного успокоившись, он тут же заметил другую пикирующую тварь, оскалил пасть и приготовился было к мщению, однако вовремя заметил, что тварь была скроена получше, с зубатой пастью, и уверенно неслась прямо на него. Взвизгнув, котяра рванул прочь, спиной чувствуя приближение упыря и не зная, куда и бежать-то от неминуемой лютой смерти, когда в воздухе над ним что-то просвистело и  позади раздался грохот от падающего большого тела. Обернувшись, кот увидел тварь, бившуюся в корчах, пронзённую насквозь копьём. Из-за переломанной надвое ели вышел богатырь  с усталым и злым  лицом, угрюмо крикнул коту :
-Ты там поосторожнее с ними, котяра… Они разные бывают. Из наших кажный день кто-нибудь да гибнет… В избушку торопись, к яге, там тебя не достанут.
И ушёл обратно в переломанный лес.
К избе кот добрался без приключений; та уже прекратила корячиться и твёрдо стояла на обеих куриных своих ногах. Дверь на его призывное утробное мяуканье открылась не сразу, и заспанная баба-яга, казалось, совсем была ему и не рада. Запрыгнув внутрь и получив хорошую оплеуху от яги за излишнюю прыть, кот, не успев даже обидеться, вдруг увидел лежащего на ёлочных лапах Кирилла и замер, уставившись на него. Это действительно был Кирилл. Тот, из Залукоморья: 30-35 летний мужчина с усталым запавшим лицом, с глубокими морщинами на лбу и щеках и твёрдым подбородком с ямочкой. Легко было представить, глядя на это лицо, как на щеках появляются другие ямочки, когда их обладатель улыбается. Сейчас же ему было не до улыбок. Мокрая голова металась в бреду  из стороны в сторону, всё более проминая под себя ёлочное изголовье, сухие губы невнятно бормотали короткие фразы, иногда произнося  отчётливо для чужого слуха: «Китеж… Православие… Энергия самомохранения нации…» - и далее полубезумное: «Кто я?... Кто я?... Кто ?.... Кто?... Отец  и мать мои, где вы?... Сестра моя, где ты?...» Слушать это было почти невыносимо.
-Эй, остроухий, чего уставился? – вдруг накинулась на него яга. – Ступай-ка лучше да разыщи мне черномора с водяным, третий день о них ни слуху ни духу. Вон, съешь пирожок, и ступай. Это последние, нового-то урожая поди и не будет уже.
Кот насупился.
-Спасибо тебе бабуся, спасибо тебе, ягуся, за угощение, но… Я лучше здесь голодным посижу.
-Что, аспидов боишься? А ты не бойся – я тебя невидимым сделаю. – Яга смотрела на него почти ласково.
Кот подозрительно смерил бабку взглядом.
-Это за что мне почести такие? Подвох какой