НАВОДНЕНИЕ

        НАВОДНЕНИЕ

Познакомили Михаила Петрова с Ольгой, можно ска¬зать, случайно. Увидел он ее с подругой у хлебного киоска: те хлеб покупали да булочки для себя, а Михаила не замечали вовсе, не до того им было, таким озабоченным...
Вот тут-то он и рассмотрел ее, свое будущее «счастье». Спокойно рассмотрел со стороны, сам, оставаясь как бы в тени. А она от скромности не страдала, эта светловолосо¬рыжеватая «мадемуазель». Заняла, казалось, все свободное пространство у киоска и все собою лишнее затмила. «Умеет же, бестия, преподнести себя! Может, все рыжие такие?» — мелькнула мысль у Михаила.
А рыжая красавица уже щупала булочки и хлебушек своими цеп¬кими руками, успевая при этом разговаривать и с продав¬щицей, и с подругой, и еще с кем-то. «Строчит языком, как Анка-пулеметчица, — опять подумал Михаил. — И без пуле¬мета такая красавица, любого уложит наповал».
А она крутилась перед ним, словно манекенщица на по¬диуме: то точеную ножку — сюда, то ручку — туда, но все складно получается, не отнимешь, и сложена неплохо, и грудь на месте, и головку красиво держит. В общем, понравилась мужику эта «сорока белобока». А глаз у Михаила был наме-танный, уже давно холостяк и насмотрелся таких «пташек» предостаточно, и пора бы к берегу прибиваться. Годы уже немо¬лодые, вроде и мудрость появляется уже, а все один живет. Тут задумаешься поневоле. «Никуда она от меня не денется, — сделал вывод холостяк, — я ее насквозь вижу, как рентген!»
— бывает такое иногда у людей.
А солнышко смеялось, рассыпаясь в своих лучах: «Герой, однако, ну-ну! — неверное, тоже было не против знакомства.
— Я, мол, в вашу людскую жизнь суетную вообще-то не
3
вмешиваюсь, но вы не знаете порядка, все норовите вспять течению плыть. Жизнь вас учит-учит...»
Через пару дней сидела Ольга дома у Михаила; пришла в гости с внучкой своей, которой и двух лет нет еще, но уверенно все объясняет Михаилу, что-то лопочет, хозяйни¬чает, как у себя дома.
Отвык, видать, холостяк от детей уже, зачерствело сердце, а тут крошка эта навеяла грустные мысли о своих ребятиш¬ках. Они тоже были маленькие, точно такие же, интересные, смешно говорили слова. И невольно Михаил поцеловал ре¬бенка в пушистый височек. Да, жизнь круто берет иногда, того и гляди, растопчет тебя. «Но ничего, держись, Миша, держись, — думал он, — спина всегда должна быть прямой, всегда!» Ольга трещала без умолку. Послушать ее — так все она умеет; и рисовать, и балетом когда-то занималась, и сти¬хи пишет, и детей учит, — прямо цены ей нет, этой красавице
«Ну-ну! — думал хозяин квартиры. — Все ты умеешь, все ты знаешь, но почему одна, сорока белобока?»
Солнце тоже заслушалось, будто знало все о мыслях Михаила, поэтому спряталось сначала за оконную шторку, затем вообще ушло отдыхать за сопки синие.
«Хотела бы ты серьезно поговорить со мной, — думал Михаил, — то ребенка не притащила бы. Хитришь, балерина, ой хитришь». И невольно рассмеялся, дернув рукой, чтобы смахнуть пот со лба, а женщина вдруг отпрянула в сторону, истолковав неверно этот жест, и глазами захлопала. Видно, жизнь ее не очень-то ласкала, и муженек был не подароч¬ком, кулаками учил уму-разуму. Смех и грех! «Суровый, ви¬дать, мужик был, — подумал Михаил, — не таким, как я, тефтелей, — всю жизнь терпел от жены своей. А эта Олечка, видно, на «секача» нарвалась, по своей доброте душевной. Пока меня судьба учила, как вести себя с женщинами, полжизни ушло. Обидно, конечно, — и все же мелькнуло чувство жалости к ней; натерпелась, наверное, и тут же оборвал себя; кто тебя самого пожалеет, олух ты этакий! Больно жалостливым стал...»
— Поздно уже, — объявила гостья и засобиралась домой. С ребенком на руках вышел их провожать Михаил. Так втроем и дошли до ее дома. Оказывается, Ольга рядом жила. Втроем и зашли в квартиру.
Опять сели пить чай, смотреть телевизор. Внучка Ольги уже спала на диване, подложив ручку под щечку и надув губки: ни забот ей, ни хлопот. Лучше бы и не знать ей их никогда! А луна уже заглядывала в окошко, ехидно улыба¬лась, озорница: «Я — Солнце любви, царица интима. Вы во власти моей и никуда не денетесь! Буду с вами творить все, что хочу!» Вот ведь озорница! Плещет светом волшебным — берите, пьянейте, ласкайтесь, целуйтесь! Ах, озорница!
Хотел Михаил обнять Ольгу, но она ловко выскользну¬ла из рук:
— Не надо баловаться, я вас не знаю совсем! — и серди¬то нахмурила брови. Смотрел на нее мужчина, на ее мило¬видное лицо, на крепкое тело и думал: «И не узнаешь никогда, если будешь вести себя так, но ведь это просто для пробы». Но все же успокоился. И опять пошли разговоры-разговоры...
Разошлись поздно, оба усталые и задумчивые от всего пережитого, от еще неясного нового и от ожидания чего-то еще непонятного, короче, устали друг от друга...
На следующий вечер Михаил навестил Ольгу. Она встре¬тила его прохладно, многое передумала за остаток ночи и сделала для себя вывод. Явно не в пользу гостя. «Видно, мужья ее бывшие лучше меня, — тоже думал гость, — один гулящий был, другой пьяница, но все они лучше меня, так получается?» И воспротивилась душа его холостяцкая: «Рез¬вись, тешься пока, рыбка золотая, но горячей сковородки тебе не миновать. За все каждому из нас воздастся, милая». Но сидел чинно и важно, посуровев лицом, и ни один мус¬кул не дрогнул на лице его.
Так же и расстались — прохладно. Были и следующие вечера, но Ольга вела себя то дерзко, то равнодушно, и ника¬кой близости даже не предвиделось. Странная женщина...
И тогда Михаил спросил ее напрямую: ты зачем, мол, воду мутишь, зачем знакомилась со мной, а? Зачем ко мне в гости приходила, объясни мне, глупому?
Ольга, ни капли не смущаясь, загадочно улыбнулась ему, встряхнув головой, и пряди волос ее растрепались по лицу и плечам. Но все же сказала;
— Посмотреть на тебя просто из любопытства, — и гля¬дело это создание на него совсем невинно.
Чтобы смущение скрыть, Михаил хлебнул из чашки ос¬тывший чай, и поперхнулся:

— Это, ВЫХОДИТ, как в музей приходила, взглянуть на меня, как на экспонат, сравнить с бывшими? Изволь уж ответить.
Ольга не ответила, а стала молча и спешно собираться куда-то. На улице уже темнело. Приятная прохлада сменила жару. В его душе тоже все померкло, омрачилось, но душу-то разглядеть нельзя.
«Ладно, — решил Михаил, — это последняя наша встреча, бог с ней, с Ольгой, но проводить женщину надо. Иначе не по-флотски будет».
На остановке стояли молча — чужие люди, да и только. И что было у них общего? Ничего! Так оно и есть на самом деле. Ольга стала объясняться; едет, мол, к сыну ночевать, там ее ждут... Это на последнем-то автобусе?! Бред какой-то! Кто в это поверит?
«Просто хочет уладить свои дела с бывшим мужем. Или еще кого-то посмотреть, как и меня, — думал Михаил, и на душе у него стало вдруг спокойнее; пусть другого дурачит, пусть там воду мутит. Мне все равно!»
— Да! — вдруг нарушила молчание Ольга. — Не забудь вернуть игрушку, — уже садясь в автобус. — А то внучка спрашивает его, зайчика своего. Передай через подругу мою, только не забудь, пожалуйста!
Неловко стало Михаилу. Ведь видел эту игрушку дома, но все забывал отдать ее. Получилось, что специально держал у себя, чтобы в нужный момент найти предлог лишний раз зайти к Ольге. Вернуть надо обязательно и покончить с этими встречами раз и навсегда.
Дверь автобуса захлопнулась, и опять стало легче на душе. А Ольга даже не обернулась, не сочла нужным. «Да катись ты по Малой Спасской! — думал Петров. — Веселее катись!» И бодро двинулся домой. «Спина должна быть прямой, ина¬че пропадешь», — твердил он себе упорно.
Дома согрел чайник и стал осмысливать все за чаепити¬ем. Пряники жевал автоматически, и все думал; «Да, проле¬тел ты, военный моряк, как фанера над Парижем, — и усмех¬нулся невесело. — Казалось, что все тебе доступно, что она уже твоя, чувствовал, когда увидел ее первый раз, что никуда она не денется. Была такая уверенность! Казалось даже, что близость какая-то духовная наблюдалась между ними. Но, видно, показалось. Бывает! А дальше что? Да ничего! Ехать надо к другу старому, флотскому».

Был ТОТ недавно у Михаила в гостях, тоже холостяка, вот и пригласил в гости, ведь рядом живем, всего полсотни километров друг от друга, а не виделись больше десяти лет. Бывает вот так в жизни. Разметало их в жизненном море; вроде и рядом, а не видно друг друга. Так и барахтаются оба по одиночке, борются неизвестно с кем и с чем, а время влечет их все глубже, пока пучина старости не накроет их обоих. А ведь подводниками служили и легководолазную подготовку проходили, и через торпедный аппарат во время учебных тревог выходили. Но жизнь — это тебе не служба, порой в баранку человека гнет и ломает, да в кружке воды утопит. И моря не надо. Кто думал тогда, что жизнь на граж¬данке у бывших подводников так сложится. Молодыми были, самоуверенными, красивыми и сильными. Кто бы сказал тогда, что так вот жить будут, то долго бы смеялись они, ох и долго!
Чай уже остыл, пряник недоеден, складка кожи глубоко залегла у переносицы; «Ох, Петров-Петров, часто стал ты за¬думываться! — уже корил себя Михаил. — Пора и на покой, время уже позднее, а звезды-то как высыпали, перемигива¬ются, что-то шепчут ему. Наверное, многое знают, но сказать не могут. Звезды — тайна всей нашей жизни, вечная тайна...»
Утром поезд, ритмично и весело выстукивая на стыках рельсов, увозил его к другу. Михаил мало обращал внима¬ния на попутчиков. У всех своя жизнь, вот и суетятся, а он спокоен, удивительно спокоен, давно надо было навестить друга, вот и было бы легче на душе.
Доехал быстро, вроде сел только, а уже и выходить надо. К поселку вела тропинка, шла она через лес и раскисла вся после дождя. Приходилось осторожно ставить ноги, чтобы не залезть по колено в грязь. Наконец выбрался на дорогу. Дома вдоль нее сгрудились в кучку, как грибочки, и сол¬нышко высвечивало их с радостью, как своих шаловливых детей, и приводило их в порядок после дождя. Подсушивало, подогревало. Видно все в природе учтено и всему внимание оказано.
«Опять я в философию ударился, — замедлил бег своих мыслей Михаил, — завидуешь рыжим да конопатым, им-то солнышко больше всех внимания уделяет и помогает им. Тогда и мухоморы, получается, лучше всех должны быть, раз
7
ОНИ самые яркие из грибов, но ведь ядовитые, а стало быть, несъедобные. Тоже путаница выходит. Но это для нас, а не для природы, у нее порядок везде...»
Сергей встретил Михаила радостно;
— Вот не думал, что ты в гости заявишься! — и засуетился весело, не зная, куда посадить Петрова, чем угостить его.
— Да не суетись ты! — успокоил его Михаил. — Не сбегу я никуда. К тебе ехал, дружище, только долго собирался очень!
Как и во всякой холостяцкой квартире, здесь был свой порядок, свой колорит, понятный только хозяину. Может, и беспорядок для других, но не для хозяина.
Рога изюбра были на видном месте, да шкура медведя на полу. И все остальное в том же духе, все говорило о том, что здесь живет промысловик-охотник, а под окном стоял грузовик ГАЗ-66 — это все что надо для охоты, для жизни.
Сергей сильно изменился. С годами как бы осел на ноги, стал ниже ростом, но шире в плечах, появилась и седина на висках, а на загорелом лице — морщин много, что придавало лицу суровость. Но стоило ему улыбнуться, и вся суровость исчезала