более всего озабочен наш пастор Ион: что бы ни было повреждено, изношено или разбито - будь то посуда, механизм, черпак или старый нож, даже последний несчастный глиняный горшок, - в руках пастора Иона все возрождается к жизни как новое или даже лучше нового. Боюсь, что любой наездник или водитель в наших краях воспримет как личную трагедию, если пастора Иона снимут с должности. Для наших главных дорог он человек незаменимый, всегда готовый подковать захромавшую лошадь в любое время дня и ночи, истинный виртуоз в починке людям износившихся моторов, так что все потом работает как новенькое. И в заключение: истинная правда, что наша церковь пообветшала, хотя мало кто из нас обращает на это внимание, потому что Господь наш воистину велик. Так что не стоит об этом особенно распространяться далее.
Любящий и покорный слуга Вашего Святейшества,
Туми Йонсен из Бруна-под-ледником.
Глава 2
ПОСЛАННИК ЕПИСКОПА. СОКРАЩЕННО: ПоЕп.
Когда в итоге нижеподписавшийся согласился совершить поездку, епископ сказал:
- Главное - желание. Остальное - дело техники.
Для проформы нижеподписавшийся продолжал возражать, ссылаясь на молодость и недостаточно авторитетный вид, против предложения почтенного старца подумать о своем пасторском призвании или же о реформировании христианства в местах, где игнорируется даже слово самого епископа. Ну, какого качества "технику" можно ожидать от невежественного юноши в столь затруднительной ситуации? Что говорить? И что делать?
Епископ:
- Нужно просто говорить как можно меньше. И все замечать. Говорите о погоде. Спрашивайте, какое лето было в прошлом году, затем - какое в позапрошлом. Скажите, что у епископа ревматизм. Если у кого-нибудь там ревматизм, спросите, как он с ним справляется. Не пытайтесь ничего поправить. Это наше дело - Министерства Церковных Дел, - когда мы разберемся, что там не так. Неважно, какие убеждения или басни вам будут излагать - не нужно их переубеждать или пытаться обратить. Пусть говорят, что хотят, - не спорьте ни с чем. А если молчат, то почему? Обращайте внимание на все, имеющее отношение к делу. Я напишу вам краткий план действий. Не будьте ни с кем на короткой ноге - всегда соблюдайте дистанцию. Нас не интересуют забавные истории с запада; здесь, на юге вполне достаточно того, над чем можно посмеяться. Пишите обо всем в третьем лице, в академическом стиле, но - умеренно. Берите пример с магнитофона.
ПоЕп (отсюда и далее именуемый Поеп):
- Если этот пастор ремонтирует старые машины с кастрюлями и забывает при этом хоронить покойников, так что трупы хранятся на леднике - как может ситуация быть еще комичней?
Епископ:
- Мне нужны факты. Остальное - мое дело.
Поеп:
- Следовательно, вас не интересует моё мнение?
- Ни в коем случае, мой дорогой. Нас ни капельки не волнует, что вы обо всём этом думаете. Нас интересует то, что вы увидите и услышите, а не то, что вас там взволновало. Думаете, мы здесь дети и нуждаемся, чтобы кто-то решал, делал выводы за нас или сажал нас на горшочек?
Поеп:
- Что если они все будут мне лгать?
Епископ:
- Я плачу за магнитофонную запись. Лишь бы вы не привирали ради них. Постарайтесь быть как можно достовернее!
Поеп:
- Но как-то же я должен проверять то, что они говорят.
Епископ:
- Ничего не надо проверять! Очень возможно, что вам будут врать. Если они будут высказывать какие-то мнения - еще лучше! Не забывайте, что только немногие люди в состоянии рассказать более, чем крохотную частицу правды, не говоря уж о том, чтобы рассказать ее всю. Произнесенные слова сами по себе уже факты - ложь они или правда. Когда люди говорят, они раскрываются, и неважно при этом - говорят они правду или лгут.
Поеп:
- А если я поймаю их на лжи?
Епископ:
- В отчете никогда не отзывайтесь ни о ком плохо. Помните, что любая высказанная, даже самая заведомая, ложь нередко важней самой искренней правды. Никак не исправляйте и не истолковывайте то, что вам скажут. Это наше дело. Спорящий с ними может в результате запутаться сам в том, что он верит должно быть правдой.
Глава 3
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ СТОЛИЦЫ К ЛЕДНИКУ
Я еду автобусом, все мои вещи - в саквояже. 11-е мая - последний день рыболовного сезона. Это пора года зовется "меж сеном и травой" - когда с точки зрения овец, сено уже кончилось, а трава еще не начала расти. Нередко это самое изнуряющее время для жвачных: в Исландии весна известна как сезон, когда чаще всего умирают и люди и животные.
Немногие путешествующие в эту пору так же ничем не примечательны, скучны и непривлекательны, как и сам нижеподписавшийся. Они робко высаживаются из автобуса в самых неожиданных местах, исчезая в поросшей вереском местности подле дороги, словно живут в болоте. А еще водитель съезжает в сторонку в самом непостижимом безлюдье, выбрасывая прямо из окна какую-то мелочевку - пачку газет, небольшой пакет или посылку, - которая неизменно падает посреди лужи.
Справа вдоль дороги чернеют горы. Здесь и там сугробы на склонах, покрытых увядшей растительностью, заболоченная земля цвета помета между горами и побережьем. Однако необычное сияние, исходящее от бегущих рядом ручьёв и озёр, украшает путь нижеподписавшегося, несмотря на унылую погоду и не очень-то вдохновляющее поручение. В эту пору года солнце стоит высоко - уже нельзя сказать ночью, что темно, но еще не совсем светло. Овцы, тщательно ищущие что-то в торфянике, выглядят вяловатыми, но скоро все переменится к лучшему. С другой стороны, птицы над морем и землёй оживлены по-весеннему, они всегда что-нибудь находят первыми. Гагары, известные северные рекордсмены по нырянию, уже вовсю резвятся на озёрах, так что им там наверняка есть чем поживиться. Лебеди в водоёмах парами, такие ослепительно-белые, или стоят стаями на берегу и чистят свои пёрышки. Одна крячка то и дело носится взад-вперёд между сушей и морем.
Кто-то сказал:
- Странно видеть всего лишь одну крачку; я никогда не видел крачек иначе, чем тысячами.
Тут вмешалась какая-то женщина. Она сказала, что ту крачку послали остальные - убедиться, что земля ещё не ушла под воду.
- Откуда вы знаете? - спрашивает кто-то.
- Это всем известно, - отвечает женщина, - потому что сегодня только 11-е, а крачки никогда не прилетают раньше 14-го, на День Крачки.
Вопрос:
- Кто сказал, что все крачки, кроме этой, прилетают 14-го?
Женщина:
- Так написано в газетах.
Арктический поморник - безобразная птица. В невозмутимом спокойствии он летит словно лист бумаги, подхваченный бурей; крылья его неподвижны. Всю работу за него делает ветер, он только едва шевелит хвостом. Иногда он делает вид, что не может или даже разучился летать; изображает и изображает, пока не упадет вниз совсем - хвост торчком. А на земле ведет себя так, словно крылья у него сломаны или вывихнуты; когда он ковыляет, крылья путаются у него под ногами. Какой смысл в этом кривлянии? Или это все для того, чтобы привлечь внимание самок?
Странно, что все птицы летают по-разному. Ведь воздух один и тот же, место и время - те же самые. Я слыхал, что крылья всех самолётов рассчитываются по одной и той же формуле, в то время как для крыльев каждой птицы - формула своя. Несомненно требуется нечто большее, чем просто изобретательность, чтобы обеспечить крылья каждой птицы уникальной формулой для полёта, да еще бесплатно. Однако возможно, что никогда не существовало птицы, которая летала бы так правильно, как летает самолёт. И всё-таки птицы летают лучше самолётов, если только они вообще летают. Может быть все птицы несколько неправы, потому что не существует универсальной формулы для их крыльев, - точно также, как все романы написаны плохо, потому что универсальную формулу для написания романов никто не смог найти.
Глава 4
ВЕЧЕР У ЛЕДНИКА
Мы у ледника; водитель говорит, что мне сходить. На прибрежной стороне дороги, перед зеленеющим холмом в поле перед домами проплешина из гравия. На ней стоит старый обветшалый сарайчик из проржавевшей жести, площадью два на три метра. Он заперт. Вечер; между уступами гор таится туман. Рядом с сарайчиком - другой признак человеческого присутствия: прогнившая деревянная лавочка из трёх досок, вкопанная в землю у его входной двери. Нижеподписавшийся садится на лавочку, ставит саквояж рядом с ней и достаёт карту. Вершины гор разрезают туман, наиболее густой в тех местах, где, согласно карте, должен быть ледник. Моросит мелкий дождик. В сумерках холм сияет зеленью, там и сям из него выступают узлы лавы.
Снова постучав в дверь, я заметил над ней доску; буквы на доске давным-давно были аляписто выведены сажей или дегтем и, хотя они совсем выцвели и расплылись, на потемневшей древесине все еще можно было прочесть: РЕМОНТ ПРИМУСОВ ЗДЕСЬ.
Узенькая дорожка к дому священника полукругом огибала холм. Рядом с дорожкой стоял на привязи телёнок, весьма неухоженный, со впавшим животом, страдающий от дизентерии, с перекошенной мордой и рогожкой на лбу, с уныло опущенной головой, молчаливый. Посетитель останавливается на вымощенной дорожке перед дверью.
Своей торцевой частью дом смотрел в сторону моря, а поле тянулось до самого края утеса, над которым носились птицы.
- Вы епископ? - спросила женщина, вышедшая навстречу из двери.
Поеп:
- Боюсь, что нет. Но я привёз письмо с юга.
Женщина:
- Тогда вы - всё равно что епископ. Мы получили телеграмму о том, что вы едете сюда. Пожалуйста, входите. Однако пастора нет дома.
Внутри дом напоминал лабиринт, составленный из многих элементов; в длину здание, обшитое древесиной и ржавой жестью, оно смотрело на запад и восток; боковые окна и дверь были обращены к морю. Далее, за домом тянулся ряд покосившихся хибар, переходящий с бесконечную череду домиков из торфяника, обветшалых или полуразвалившихся; наиболее отдалённые из них сливались воедино с холмом, зеленеющим за полем. Этот тип архитектуры, сарай за сараем, очень напоминает метод размножения кораллов или кактусов. Женщина пригласила меня в дом, а сама куда-то скрылась.
Я сел и приготовился ждать. Все двери были распахнуты настежь, впуская внутрь сырой сквозняк; звуки зябкого карканья морских птиц на утесе наполняли дом. Входная дверь покосилась на петлях, дверь в гостиную раскачивалась в проходе под ветром и пронзительно скрипела. Давным-давно стены комнаты были окрашены светло-голубой краской; но местами краска облезла, обнажая предыдущую тёмно-красную покраску, а кое-где из-под этой тёмно-красной покраски выглядывала наружу ещё более ранняя, ядовито-зелёная. В гостиной стоял стол необыкновенной длины с деревянными скамьями во всю длину с обеих сторон; и сьол и лавки были изготовлены из грубоотёсанной древесины и сколочены вместе четырёхдюймовыми гвоздями. Мебель в комнате состояла из комода с выдвижными ящиками, письменного стола и конторки, - всё это вполне готово к выбросу на свалку; трудно даже представить, что случилось когда-то с ящиками от комода, так как они все отсутствовали.
Когда эмиссар епископа просидев так около часа, его начала пробирать сырая прохлада. А что оставалось делать? Возможно, он должен был пойти поискать эту женщину, сказать ей, что он
