Депресука или Чужие-Близкие.

могло. Неказистый, с неровными краями и расплывшимся по поверхности кремом, но очень вкусный и нежный, не чета магазинным безвкусным красотам. Игорь не заметил, как за считанные минуты смел отрезанный кусок, такой вкуснотищи он давно не пробовал. Сидевшая рядом в кресле Эльвира Юрьевна наблюдала за ним с неподдельным восхищением. Ей это нравилось. Нравилось видеть, как Игорь уплетает приготовленный ей торт.
Игорю вдруг стало немного неудобно от этого. Он вдруг осознал, что все это не для него предназначено. Даже этот вкуснейший торт Эльвира Юрьевна готовила для кого-то. С любовью готовила, он поэтому и вкусный такой. С огромной, нежной и, скорее всего, настоящей любовью. Не для Игоря уж точно, а для кого-то другого. Того, кто не пришел. А Игорь сейчас нагло ворует эту любовь.
Да и вообще вся ситуация казалось Игорю жутко неудобной. Не так он себе все это представлял, когда решил зайти и извиниться. Хотя он её вообще никак не представлял себе, но всё равно, это должно было быть как-то по-другому.


— Ну не молчи, Руденко! — Эльвира Юрьевна прервала его раздумья слегка нервным но добрым смехом, — а то я тоже стесняться буду, у меня гости знаешь ли очень нечасто бывают. Вообще практически не бывает их, кому охота к злобной Депресуке ходить.
— Откуда вы.... — Игорь стыдливо отвел взгляд от учительницы, — это не мы вас так назвали.
— Да ладно. — Эльвира Юрьевна вновь рассмеялась, — это даже нормально, люди всем всегда дают прозвища. Слышали бы вы, как вас преподаватели в учительской называют. Да и я же сама знаю, какая я и кто. Не переживай. Я, считай, сама себе эту кличку и дала, заслужила.
— Нет, не заслужили...
— Вот только не ври. Заслужила! Я сама себя такой сделала, сознательно. — Эльвира Юрьевна сделала большой глоток шампанского, практически осушив бокал и продолжила, — просто однажды решила никого больше не впускать в свою жизнь, закрылась. Вот и пришлось стать Депресукой, тенью, чтобы никто даже не думал ко мне лезть.
— Зачем?
Эльвира Юрьевна отвела глаза в сторону, Игорю показалось даже, что в них блеснули слезы. Было непонятно, для чего этот разговор. Ведь этой красивой женщине он не очень-то и приятен, он мучает её. Но и не высказаться она не может, ей это очень нужно.

У Игоря тоже было такое один раз, когда молчать уже не было сил. Человеческий мозг рождает порой слишком много мыслей и слов. Так много, что хранить в себе их уже просто невозможно. Они начинают бить через край, выплескиваться наружу и задевать окружающих. Можно как угодно стараться сдерживать их в себе, все равно не получится. Пока думаешь, чувствуешь, пока ты переживаешь хоть за что-то, пока ты просто живешь, у тебя ничего не получится. Однажды всё это вырвется из тебя и накроет с головой того, кто сейчас с тобой рядом. Только легче обычно не становится ни на йоту. Просто потому, что даже близким твои слова и мысли часто не нужны, у них свои девать некуда, они такие же люди, и им также приходится думать, чувствовать, жить. Тут не до чужих переживаний, свои бы сдержать.
Игорю в этом плане повезло, Вареник был хорошим другом, он умел слушать и не отмахивался от чужих переживаний и мыслей. А вот у этой прекрасной женщины, похоже, никого такого в жизни не осталось, и видимо Игорь зашел вовремя, держать в себе свои чувства, мысли и переживания сил у Эльвиры Юрьевны не осталось вовсе. Она и так слишком долго справлялась одна.

— Зачем закрываться?
— Просто чтобы больше никто не сделал больно.
Эльвира Юрьевна поднялась с кресла, подошла к столу и наполнила свой бокал шампанским наполовину. Затем, посмотрев, что в бутылке практически ничего не осталось, плеснула в бокал оставшееся и, прихватив пустую бутылку, удалилась на кухню. Через несколько секунд она вернулась уже с новой, еще нераспечатанной бутылкой игристого вина и протянула её Игорю.
— Открой, будь добр, а то я с первой намучалась, еле под бой курантов успела. — Она снова рассмеялась, очень нежно, хоть и слегка нервно, — и себе тоже налей, — она придвинула к Игорю пустой бокал, стоявший на столе. — Сегодня праздник, можно немного. Только никому, договорились?
Принимая из её рук бутылку, Игорь успел на мгновение взглянуть ей прямо в глаза. Грустные, смертельно уставшие и тоскливые глаза. В них была жизнь, всё ещё была, но разглядеть её в синей пучине тоски и грусти не мог никто, да и не пытался. Игорь разглядел, он увидел. Она живая!
С минуту Игорь неумело возился с бутылкой вина, открывать шампанское ему еще не приходилось, не доверяли. Фольга отрывалась кусками, проволока никак не желала отпускать пробку, но долгожданный хлопок и искрящийся миллиардами сумасшедших пузырьков напиток наполнил и его бокал. Эльвира Юрьевна уже вновь была в кресле по другую сторону стола. Дождавшись пока Игорь справится с бутылкой и наполнит бокал шампанским, она подняла свой бокал и, слегка улыбаясь, сказала:
— Ну, с Новым годом Ру... прости, Игорь! С Новым годом, Игорь!

Следователю обо всем этом Игорь разумеется рассказывать не стал. Ни о сути их беседы, ни уж тем более о том, что выпивал в гостях у учительницы вино. Не нужно было этого знать никому, так он тогда решил и менять своё решение не собирался.


Вопросов следователь задавал много, очень много. Он просто стрелял очередями вопросов. Но очень быстро Игорь понял, что все эти вопросы направлены лишь на то, чтобы поймать его, Игоря, на какой-нибудь лжи, найти нестыковку в его рассказе. Но все выстрелы уходили в молоко. Ну не за что было зацепиться, Игорь не врал, и желаемых следователем нестыковок не обнаруживалось. Все было ровно, гладко и слишком просто, а, значит, подозрительно. Ну не верил следователь, что все может быть так ровно, опыт не позволял. Он не верил даже не по долгу службы, а просто потому, что был обычным человеком, а люди в правду верят очень редко.

Люди все время строят из себя борцов за правду и сами же в неё не верят. Ну просто она, эта самая правда, все время выглядит как-то угловато, что ли, неказисто и некрасиво, часто просто подозрительно. Ложь всегда прекрасна, всегда. А вот правда — нет. Ложь она потому красива, что мы её делаем такой, приукрашиваем, наряжаем, тщательно продумываем имидж, стараемся. А правда — она сама по себе, такая как есть, побитая и оборванная, часто противная сама себе, но, дура, честная. И толку от этой правды, если она такая никому не нужна? От нее вроде как должно становиться легче на душе и чище, но хрен там! Даже этого обычно не случается. Даже нашей совести эта дурацкая правда не нужна, даже ей от нее становится стыдно и неуютно. Так что люди не любят правду, она слишком подозрительно и неопрятно выглядит, отталкивающе.

Глядя на нищего, например, или пьяного человека, мы не видим его два высших образования и высокий интеллект, не видим исключительную порядочность или богатый внутренний мир, нет. Мы видим нищего и пьяного. Так и с правдой, она может и хорошая, честная баба, но переспать тянет с шикарно обольстительной ложью.


— Ну, чего говорят? — Вареник подлетел к Игорю с вопросами, как только тот вышел из кабинета директора, — нашли Депресуку?
— Нет. — Игорь подошел к окну и швырнул портфель на подоконник. — Они и не ищут, похоже. Ждут, пока я им скажу или признаюсь в чем-то.
— А есть в чем признаваться? — Вареник явно нервничал и переживал за друга, — чего вообще говорят-то?
— Ничего не говорят, — отмахнулся Игорь, — спрашивают только одно и то же по сто раз. Зачем приходил? Что делали? О чем разговаривали? Не убивал ли случаем? Не маньяк ли ты, Игорек? Задолбали!
— Найдут? Как думаешь? Может, уехала куда?
— Не знаю. Некуда ей ехать было. Не к кому. Пошли, покурим.
— Не, мы сейчас с Рыжим на гаражи свалить решили с уроков. Пошли с нами.
— Да я домой пойду лучше. Директор отпустил все равно, да и родаки волнуются. А ты чего вдруг с Рыжим-то скорешился? Вы ж терпеть друг друга не могли, а теперь друганами стали, смотрю.
— Дык в ДК тогда на Новый год и пересеклись, вот. Ты же не пошел, а мне чего одному тусовать, стремно было, там не местным быстро навалять могут, сам знаешь. Ладно, Игорян, полетел я. Дела.
— Смотри, Рыжий чувак мутный, подставить может, охренеешь потом. Че вы там, в гаражах, творите? Они там клей и бенз нюхают, мне парни рассказывали.
— Да нормально всё. — Вареник махнул рукой. — Никто ничего не нюхает. У Рыжего гараж от деда, вот и тусуем там, нормальная тема, заходи, если что, гараж сто четырнадцатый. Ладно, бывай!
Вареник схватил свой портфель и быстрым шагом направился к гардеробу. Глядя на удаляющегося по коридору друга, Игорь вдруг почувствовал обиду. Подленькую, завистливую обиду. Даже ревность. Они с Вареником всегда все делали вместе и хорошее, и плохое. И отвечали потом за это тоже вместе, как и положено лучшим друзьям. А теперь Вареник вдруг нашел себе нового друга, и между ним и Игорем явно проступило отчуждение. Эльвира Юрьевна так тогда и сказала, чужие-близкие. А еще обиднее было понимать, что это Игорь сам и оттолкнул от себя друга.


Бутылка шампанского в ту ночь закончилась очень быстро. Эльвира Юрьевна говорила без остановки и пила, именно вино и помогало ей говорить, помогало рассказать о том, что накопилось, открыться практически постороннему человеку, еще совсем пацану. Игорь тоже пил, но пил мало – выпитая ранее водка все еще имела действие – он больше слушал, лишь изредка спрашивая о чем-то. Он узнал многое о жизни этой женщины в ту ночь. О сложной, во многом ему еще непонятной жизни. Узнал, как она вдруг превратилась в неуспокоившийся призрак всего потерянного, в Депресуку. Для Эльвиры Юрьевны, хотя и для Игоря тоже, это был тяжелый рассказ.


Когда-то давно Эльвира Юрьевна еще не была Депресукой. Не была угрюмой тенью, с которой окружающие старались не общаться, словно боясь заразиться её тоской. Да что общаться, на нее и смотреть-то старались как можно реже, один взгляд на нее мог лишить желания жить. Пятнадцать лет назад она такой совсем не была и не стремилась стать.
Впрочем, она и Эльвирой Юрьевной тогда еще не была, не успела привыкнуть, что к ней будут обращаться по имени-отчеству. Эля была обычной девушкой, на вид совсем ещё девчонкой, несмотря на возраст, только что окончившей педагогический университет и одновременно с этим ставшей замужней женщиной. Вот так всё сразу: красный диплом и кольцо на безымянном пальчике. У Эли тогда вообще всё быстро происходило, она так жила, во всём всегда первая, старалась успеть абсолютно везде.
С распределением ей тогда повезло, осталась работать там, где и училась, в Ленинграде. Директор школы, в которой она проходила практику будучи студенткой, сразу заприметил перспективного специалиста и сделал всё, для того чтобы заполучить его себе. Так Эля сразу стала классным руководителем оравы из тридцати учеников.
Дети в молодой Эльвире Юрьевне души не чаяли, они по-честному, дети ведь по-другому не умеют, любили её. И она отдавала себя им полностью, без остатка. Днём и ночью она занималась только ими, своими детьми, своим классом. Это была самая взаимная любовь. На любовь к мужу Эли не хватало.
Поначалу супруг не просто терпел, он всячески поддерживал Элю и помогал. Понимал, старался понимать, что работа ей очень важна, что она с