Колокол

Петров Борис



Колокол













































Москва 2012

Часть первая.


Вагон вырвался из тьмы туннеля, и легкий холодок обдал мою спину. Довольно опрометчиво было ехать самому, Андрей Иванович будет сильно ворчать, и поделом. Каждый вновь входящий пассажир, каждое движение, каждый взгляд могли оказаться западней. Но для этого надо знать, надо знать. В темноте стекла двери легкая тень самоуверенности проскочила по моему лицу, да, от этого греха я пока еще не освободился, не хочу видеть наперед, хочу играть в судьбу как прежде, как прежде… омут дна начал заволакивать сознание, в голове бил колокол: бом, бом, бом-бом, бом.
Поезд засвистел тормозами, и я вышел. Вбегая по открытому переходу между станциями, поймал себя на мысли, что давно уже не чувствовал себя так спокойно. Будто мне было тридцать лет, дома меня ждала жена, дочь. Дома, дом…
За стеклянной стеной перехода виднелся хвост уходящего поезда, и где-то в нем я отчетливо различал ауру перерожденца, никуда от них не деться, хорошо еще, что они нас так не чуют. Некоторое время еще я наблюдал за стремлением к пересечению уводящих поезд вдаль рельс.
Пора!
Вбежав в закрывающиеся двери вагона, я отметил несколько оценивающих взглядов. В глубине вагона меня пристально разглядывали две молоденькие непосвященные. Да, значит не так уж я и стар, как твердит мне Елена Андреевна, а может, мне хочется в это верить? Ход моих размышлений прервал издалека срывающийся голос.
- Я всю жизнь не болел, не было приступов до девятого года, а вот теперь есть, - вдалеке вагона сидел бомж с огромной клетчатой полиэтиленовой сумкой, которая, судя по всему, была пуста. Бомж был одет в почти новый джинсовый костюм, длинные курчавые волосы не производили впечатления ухоженности, но и не отталкивали взгляд, небритый, смуглый. Характерной вони тоже не было, – не было приступов, что вы смеетесь, все было хорошо, а вот теперь…
Люди улыбались, подшучивали над ним, кто-то даже пытался снять на телефон и почему-то все не решался начать. Но вскоре он перестал их интересовать, тем более что был вполне мирный, с виду пьяный дурак, что с него взять.
Я подошел к нему поближе и встал практически напротив. Он не был пьян, это значительно облегчало задачу. Подойдя вплотную, я пристально начал смотреть в его глаза, пытаясь заставить его бегающий взгляд сфокусировать на моих глазах.
- Моя мама, мама, мама, Валентина Петровка Авдеева-Пушкина. Да, у нее была двойная фамилия до замужества. Я был шестым ребенком, последним сыном. Моя мама, мама, я вырос в Баку, как я хочу вернуться обратно домой… где я, мама, почему я... Что вы смеетесь, не смейтесь… я никогда не болел, не смейтесь, - бомж плакал. Никто уже не смеялся, люди смотрели на нас, многие пересели подальше, не понимая, что нужно прилично одетому человеку, склонившемуся над бомжем.
Я пристальней взглянул ему в глаза и, наконец, он увидел меня. В глазах его был ужас.
- Нет! – вскричал он, - перерожд…
- Колокол, – оборвал его я.
Бомж замер в лице, ужас исчез, появилась тоска.
- Колокол, – повторил я. – назови себя.
- Агафон, - сказал бомж.
- Молодец, что-нибудь вспоминаешь? Что есть ничто, что не есть сущее?
- Священ, кто знает, верен, кто помнит. Да прибудет со мной род мой. Да не будет мне перерождения.
- Молодец, давно ел? – Агафон кивнул. – Давай вставай, мы приехали.
Взяв его сумку, я вывел Агафона на свет.

Мдамс надо бы его помыть и переодеть, смотримся наверно забавно, франт и бомж. Завтра, небось, в сети появится, что, дескать, очередная причуда, хотя может никто меня и не узнает, по-крайней мере не поверят, что я общаюсь с простыми смертными. Ох, как мне это надоело все.
Отвел я его к красотных дел мастерицам, после долгих уговоров хозяйки «отделать» этого овоща до фрукта, отправился в ближайший торговый центр, благо размеры Агафона мне были известны более чем кому либо.
Через час меня ждал вполне себе приличный буржуа этакого владимирского разлива. Даже девчонки в салоне начали на него по-другому смотреть. А ведь и правда, Агафон был не плох собой, когда был помыт, пострижен и побрит. Костюм сидел как влитой, прям, бери и под венец веди «женишка».
Агафон немного ошалело смотрел на себя в зеркало. Память возвращалась, но видимо годы скитаний давали о себе знать, и он не мог себя пока принять в новом облике. Интересно, понимал он, в каком он сейчас времени?
Агафон себя не узнавал. Подойдя к зеркалу, он пару раз дотронулся до отражения, чем ни мало позабавил девушек.
- Вот, - говорю я, - видите, как выглядит мужик, когда за ним женщина ухаживает. Какой красавец, а? Золотые у вас ручки, красавицы вы мои! – похвалил я девушек. Девушки зарделись и застенчиво взглянули на новоиспеченного красавца. – Ну, любви вам, дочери, Агафон, попрощайся.
Агафон смущенно отвесил поклон до земли, девушки ответили ему тем же, после чего все дружно рассмеялись.

Небо уже заволакивала серая мгла смрада выхлопов и сумерек, когда мы потчевали себя разносолами в ближайшем трактире. Через полчаса должен был приехать Дима и забрать нас.
Агафон, освоившись в новом облике, уже вполне прилично управлялся с хитрыми приборами. Да, это тебе не деревянной ложкой щи хлебать, подумал я, наблюдая, как он виртуозно одним ножом снимает мясо с куриных ножек.
- Николай Борисович, скажите, а давно ль солнце перестало светить домовым подворным, сколько вёсен прошло с последнего удара колокола?
- Агафон, ты задаешь такие вопросы, на которые и сам Первый Потомок, вряд ли ответит. Солнце как было, так и есть, мы не властны над ним, оно наша надежда, оно и наша погибель. Колокол уже не бил тысячу лет, да и есть ли он с нами, Хер знает.
- Что Вы такое говорите, Колокол был и есть, он есть Солнце, есть Вода, есть Земля, есть Огонь…
- Да, да, - перебил я его, - а также есть я, есть ты, есть они, все есть сущее и несущее, все есть живое, и вся есть нежить. Эту мантру я знаю, но думал ли ты, что есть ты сам? Давно ль рука не тянулась хоровые писать?
- Давно, Николай Борисович, ой как давно. Не время сейчас, искусство разводить, надо людей поднимать, надо порядок ставить!
- Порядок ставить, ха, Ленин лаптевый! А зачем? Вот скажи мне, мил человек, что непосвященным наш с тобой порядок, а что кодяроп перерожденцев? Какая разница, кому служить, ярмо от хозяина не меняется, ярмо и есть ярмо. Тяни себе, да не думай.
Я принял величественную позу и продекламировал:

Пузо набито,
тревога забыта,
совесть спит,
голова не болит!

- Не твои ль слова, поэт ты наш, афинский?
- Ну не афинский, - обиделся Агафон, - прошу не путать, тот так и остался непосвященным, я ему даже завидую отчасти. А слова эти мои, что уж таить, только это я не в себе был, болел я терпимостью, узколобостью.
- Не обижайся, все было верно для своего времени. Я тоже иногда завидую, но что есть, того не изменить, что сыграно, обратно не вернуть. А, смотрю, память к тебе вернулась, где ты сейчас, понял, наконец?
- Да как не понять, на хабарской земле, во времена темные, бестолковые. Затянуло страну путина простолюдная, перерожденная,  утонула земля наша в бессердечии и бездушности…
- Ну-ну, запричитал, ты резюмируй, где ты?
- В постдумном нью-феодализме сердца мира.
- Вот-вот. Тебе друг мой, лексикон надо бы подтянуть, выбился ты из обоймы. Твои речи хороши лишь для театров и ярмарок шутейных. Нынче новый язык, простой, обломанный, бездушный. Завтра начнешь вникать. Давай по последней, а то чую, Дима уже близко.
Мы выпили по рюмке осветленной браги, и пошли на выход, где нас ждал здоровенный рыжий детина, с суровым лицом, но по-детски добрыми глазами.
- Ну, Дима, знакомься – это Агафон, нашли все-таки, нельзя терять кадры, нельзя. Полвека искали.
Дима дружелюбно сжал ладонь Агафона в приветственном рукопожатии так, что захрустели кости. Я ему погрозил пальцем, он смутился и пробасил:
- Андрей Иванович ждет нас. Ох, и сердит он, прям как туча, разве что молниями не бросается.
Этот может и молнией садануть, если захочет, подумал я и слегка поежился.
- Поехали Дим, время позднее, видишь, небо все заволокло. Скоро горгульи домой потянутся. Агафон, ныряй в колесницу.
И мы двинулись на огромном черном сарае, поднебесной сборки, в сторону подземного города.


* * *

Андрей Иванович сидел у окна и смотрел, как светящаяся гусеница медленно ползла в сторону стольных горгульих угодий. То и дело слышался вой колесниц вурдалаков, что пытались обогнать время для господ своих. Каждый вечер он смотрел на эту картину, и каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: кто есть тот, кто есть?
- Андрей Иванович, Дима приехал, - тихо сказала Елена Андреевна, пытаясь доложить, но и не потревожить размышлений отца.
- Все трое?
- Да, все трое на месте. Вы уж не серчайте так на Николая, все же получилось как нельзя лучше.
- Я не зол на него, просто старческая слабость видимо, боюсь я Лена, понимаешь, боюсь. А Николай верно сам поехал, он единственный, кто еще видит мир как есть.
Я стоял в гостиной, жмурясь от яркого света. Елена Андреевна посмотрела на меня сурово, потом приветливо кивнула Диме и направилась к Агафону, который никак не мог понять, почему мы ехали вниз под землю минут десять, а очутились на мансарде купеческих хором.
- Агафон, присаживайтесь, - сказала Елена Андреевна, указывая на стул возле массивного резного дубового стола, покрытого льняной скатертью. – Сейчас чай пить будем, вот уже и самовар поспел.
Комната была просторная и уютная, вся мебель была деревянная, дубовая. В шкафах величественно стояли многотомные издания ручного переплета, на окнах висели красивые вышитые занавески, единственно портили вид рамы и картина за ними, указывая всем своим видом на всю старомодность интерьера по сравнению со скачками цивилизации.
- Присаживайтесь, - сказал Андрей Иванович, и мы сели за стол. Елена Андреевна попросила Диму помочь ей поставить самовар и разлила чай. Минут пять мы молча пили крепкий чай вприкуску с заварным печеньем.
- Рад тебя снова видеть Агафон, - сказал Андрей Иванович после молчания.
- И я очень рад вернуться, Андрей Иванович, – сказал Агафон. – Как пропал, не знаю.
- Ну не впервой это, никто тебя и не обвиняет.
- Я готов начать работу.
- Завтра все, завтра. А сейчас всем спать. Николай, зайди ко мне в кабинет.
Все пожелали друг другу спокойной ночи и удалились по комнатам. Елена Андреевна показала Агафону его новую келью и еще раз сверкнула на меня своими серыми глазами.


- Николай, - Андрей Иванович как будто задумался на мгновение, подбирая слова, - ты нарушил устав.
Я молчал, ожидая долгой нудной наставительной речи, что мы должны придерживаться Правил и прочие правильные слова. Мне было уже достаточно лет, чтобы я сам это понимал и относился к подобным разговорам спокойно. Но былая горячность не позволяла мне тихо слушать нотации, и я ерзал на своем стуле, надеясь на скорое окончание тирады.
- Но я тебя не виню, - неожиданно сказал Андрей Иванович, что у меня даже глаза немного округлились. – Нам уже давно было пора форсировать события. Конечно, ты знаешь, что время в нашем случае относительно, и хороший момент можно упустить и вернуть в одночасье. Но. Но, времени у нас уже нет. Скоро Поворот, поэтому нам надо начать действовать.
- Так ведь все готово, Андрей Иванович. Люди