Тебя посодють, а ты не воруй

   

                                                                                                                                                           Тиана Каракада́


   Если бы Толик мог предвидеть, какие его ждут приключения, то ни за что не пошёл бы в тот день к тёте Маре. Да и пошёл он так, от нечего делать. Впрочем, «нечего делать» было обычным занятием этого двадцатилетнего парня, которое превращало его в рыжего свинтуса: уже нарисовались толстые щёки, округлилась спина и  появились складки на животе.
    Потрепав за уши радостно прыгающего Матёрого, пса злого, но верного, Толик направился к старому ореху, где в тени спасались от июльского зноя дядя Жора и Монтана.
    Этот уголовный тип появился здесь недавно, болтался по посёлку, зависал в кабаках. Он словно сошёл с афиши рок-металлистов: носил джинсы «Montana», фирменную футболку, серебряные перстни, и длинный хвост, который не рискнула отрезать появившаяся в девяностых бритоголовая шушера.
    Подошла тётя Мара с горкой горячих золотистых пирожков, кивнула племяннику:
    – Как раз вовремя. Садись.

    Это была необычная пара, дядя Жора и тётя Мара. Верная жена терпеливо ждала мужа из всех тюрем, какой бы срок ему не светил.
    Однажды в старом альбоме Толик увидел чёрно-белую фотографию, на которой с растущим изумлением узнавал в сногсшибательной блондиночке тётю Мару, а в стройном обаятельном юноше дядю Жору. Снимок был любительским, примерно шестидесятых годов, сделанный на природе, в лесу. Жора в тельняшке сидел на мотоцикле, держался за руль новенького «Восхода», улыбался. Мара, опираясь мягким местом на заднее сиденье, стояла и смотрела куда-то вдаль, словно оценивала выбранный ею путь. Длинные светлые волосы взметнул ветер, но вздёрнутый упрямый подбородок и осколочный взгляд исключали всякую романтику. «Перед первой ходкой» – было написано на обороте снимка. По-видимому, на этом самом мотоцикле они и совершали набеги, ведь свой первый срок парочка заработала вместе. И для Жоры с той поры тюрьма стала вторым домом.

    В девяностые, когда в стране начались неразбериха и беспредел, дядя Жора вдруг остепенился, открыл у себя талант, затем мастерскую рядом с кладбищем, и стал зарабатывать деньги, куя оградки, как для бывших своих коллег по криминальному цеху, так и для их врагов. Поговаривали, что он отошёл от своих прежних дел. Так ли это было, кто его знает, ведь к нему ходило много разного народу, поди, разбери, кто есть кто. Но, что правда, то правда, вот уже сколько лет дядя Жора не был на зоне.  
     
    Толика, парня тихого, безотцовщину, всегда тянуло к этому суровому человеку. Сам же дядя Жора относился к нему ровно, без сантиментов, крутится рядом малец, ну и ладно. Да и любил ли этот уголовник кого-нибудь? Друзей дядя Жора не имел, подельников не приваживал, а женщина у него была одна – его, как он говорил, Маруха.  
    Столько лет прошло, а дядя Жора всё такой же, как на фотографии, стройный, красивый, даже тельняшка как будто та же, только шевелюра да усы стали серыми, под цвет его светлых прозрачных глаз.

    Мара утвердительно кивнула мужчинам, и Толик понял, что она разрешила продолжить разговор при нём.
    – Монтана, говорю тебе, я в завязке! Сердце шалит. – Дядя Жора опрокинул стаканчик красного домашнего вина, закусил брынзой.
    Нервный Монтана аж дёрнулся на стуле, зажестикулировал, пальцы веером:
    – Жора!!! Всё готово, в натуре! Всё складывается. С Машкой я договорился…

    Пьяница Машка был достопримечательностью посёлка. Здоровенный мужичище с бородой, курчавыми волосами до плеч, он не работал, бомжевал, спал, где придётся. Иногда подносил на рынке фрукты-овощи продавцу, иногда помогал разгружать мебель, бывало, и на кладбище  могилки копал. Там и в стакан наливали, и закуской угощали. Но чаще всего он промышлял в питейных заведениях. Наградил его Господь редким талантом пародиста. Стоило назвать Машку чьим-то именем, как смуглый бородач начинал говорить или петь голосом того знакомого, либо известной певицы. Новые люди в посёлке удивлялись, почему он не пойдёт на сцену, в Москву, на что тот отвечал, там, куда его посылают, он уже был. За талант добрые языки припечатали ему кличку Маша Распутина, Машка. Да что Распутина! Он Зыкину копировал не хуже Чистякова. За это наливали и наливали, и не надо было ему большего счастья!

    Монтана резко сгруппировался, поддался вперёд:
    – Знаете, что Ленин сказал? «Мы грабим награбленное»! Правильный был начальник.
    – Хватит базарить. Это не терпилу на гоп-стоп взять. Ты у самого Бабкина хочешь хату вынести.
    Монтана засмеялся:
    – Фамилия у него подходящая, как погоняло, так и напрашивается…

    Толик сидел в полной непонятке, при таком разговоре он присутствовал впервые. В его семье было не принято говорить о том, чем занимается дядя Жора и на какие средства живёт тётя Мара. А тут при нём обсуждали как ограбить, да не кого-нибудь – самого Виктора Витальевича Бабкина, заместителя директора предприятия, на котором работало почти всё население посёлка. Толик слышал, что этот Бабкин был гад, каких мало. Все стонали от его несносного характера. А после развала Советского Союза Бабкин вовсю разошёлся, развил свою преступную деятельность, стал создавать и закрывать на предприятии фирмы, где творились мутные делишки, и сыпались оттуда в его карман украденные деньжищи. Месяцами не получал посёлок зарплату, люди не сводили концы с концами, тогда как Бабкин, по слухам, купил себе самолёт и депутатское кресло. Получалось, если красть по-крупному, то ты уже не вор, а уважаемый олигарх.

    – А украсть у вора  – это кража? – не сдержался Толик.
    – Правильно, брателло, «грабь награбленное»! Только он не вор, он козёл.

    Мара сверкнула глазами на Толика:
    – Ты, сынок, не говори, о чём понятия не имеешь, – и обронила: – Я слушаю, Монтана.
    – Мара, всё на мази, –  залётный повернулся к ней и стал рассказывать, словно ни Толика, ни дяди Жоры здесь не было: – Завтра Альбина, жена Бабкина, свалит на дачу. Я тут с девахой познакомился, которая у них работает, лямур-тужур, в общем. Она отключит хозяйкин телефон, ну, чтобы хмырь этот не смог перезвонить свой жене. Машка звонит Бабкину и голосом Альбины кричит, что грабят дачу, её убивают. Затем получает свой пузырь и убирается ко всем чертям. Он не в курсе. Бабкин, конечно, рванёт к ней, а мы, – тут Монтана посмотрел на дядю Жору и твёрдо продолжил, – мы́ берём его хату. Дверь там типа железная, для лохов, консервная банка, одним словом. А дорогого шмутья*, рыжья** – немерено, и валюты, как у дурака фантиков. Вот замок какой-то новый, я и не видел таких, но ничего, вскроем, для дяди Жоры как два пальца… Да, дядь Жора?

    – Ну, ты и настырный …
    – Настырный – тот, кто хочет стырить, – рассмеялся фальцетом Монтана и довольный развалился на стуле.
    – Соседи? – перебила его тётя Мара.
    – Нет там никаких соседей. Этот Виктор Витальевич выкупил квартиры, занял первый  этаж. Окна выходят в поле. Находка для вора, а не хата. Шо скажешь, дядя Жора?
    Тот разлил по стаканам вино, никого не дожидаясь, медленно выпил, закусил и отрезал:
    –Я завязал.
    – Кому ты…
    – Молчи, Монтана! И слухай сюда! Я сказал, что завязал, значит завязал! И нечего тут ухмыляться! Я Маре обещал. Но было дело, Монтана, и ты крепко выручил меня. И это правильно, что ты мне не напомнил об этом. Может, кто бы и забыл, а я помню. И завтра свой должок верну, пойду с тобой, – голос дяди Жоры окреп и он, глядя жене в глаза, отчеканил: – В последний раз!
    Мара, не отводя взгляда, промолвила:
    – Я так скажу, Жора. Если нельзя не воровать, то тогда – можно.
    Дядя Жора кивнул на Толика:
    – Он с нами пойдёт.
    Толик затаил дыхание, ждал, что скажет тётя Мара. Она же, опустив глаза долу, молчала.

    Всю жизнь Мара любила только своего мужа, но Толик, ребёнок покойной сестры, для неё, бездетной, был вместо сына. Он рос на её руках, был добрым и ласковым. Мара содержала его, покупала мальчику дорогие вещи, и, может быть, поэтому Толик никогда не задумывался о будущем, не строил планов, а жил, словно плыл по течению. Ему не было нужды идти работать, благо понятие «тунеядец» ушло в историю. Уже, будучи совершеннолетним, он остался один в большой маминой квартире, но благодаря тёте, вёл безработную и беззаботную жизнь, дни напролёт читая любимые книжки. До сих пор тётя Мара берегла это уже выросшее дитя. Его будущее и даже будущее его внуков она обеспечила. И речи быть не могло, что бы втягивать ребёнка в свои дела, но что-то, что-то в словах мужа её встревожило. С трудом подняв взор свой, она увидела глаза мужчин: азартные, бесовские залётного, настороженные Толика, поймала отрешённый взгляд мужа. Помедлила и молвила:

    – Толя, постоишь на стрёме, – и совсем обыденно, словно о будничном: – поможешь вещи перенести.
    Тётя Мара тяжело поднялась и, глядя сверху на мужчин, приказала:
    – Пойдёте по кладбищу. Мэрс, Монтана, поставишь у мастерской Жоры. Погрузишь свою долю, и гуд бай!
    Тот встрепенулся:
    – Через кладбище?! Мара! Я мертвяков боюсь!
    – Не съедят тебя! Так короче. На кладбище вас искать не будут.
    Мара направилась в дом и, не оборачиваясь, поставила точку:
    – Я всё сказала.
    И Монтана сник.

    На другой день всё шло как по писаному.
    Монтана сам проследил за нужной квартирой. Он видел, как подъехала новенькая чёрная бэха, вышел похожий на борова Бабкин, недовольно брюзжа, отпустил водителя.
    Опытный Монтана, чтобы не дать вмешаться случаю, не ушёл, дождался ночи. Около двенадцати, как договаривались, нарисовался Машка, вскоре из темноты вышли Жора и Толик. Монтана осклабил зубы в охотничьем азарте.

    – Один. В квартире больше никого. Держи, братан. – И Монтана протянул мобильник. – Когда позвоню,  скажешь, как тут обстановка.
    Толик взял модную тогда редкость – мобильный телефон.
    – Потом рассмотришь. Нажмёшь на зелёную трубку.
    – Знаю. У меня есть, – Толик старался не выдать волнения.
    – Ну, смотри, не проколись. – Монтана набрал нужный номер, протянул свой телефон Машке, в другой руке тот уже держал презентованную бутылку водки. – Помнишь, «Альбина», что говорить?
    Послышались длинные гудки, и презрительный развязный голос недовольно выдавил:
    – М-да, алле?
    И Машка запричитал голосом Альбины:
    – Витя, Витя! Нас грабят. А-а-а! Всё выносят! Я наверху, в спальне! Идут сюда! Приезжай скорее! Я боюсь! Помоги-итее!!! Вииитя-ааа!
    – Звони в милицию, дура!
    – Сам дурак! – крикнул с обидой Машка и отключился.
    Через минуту из соседнего подъезда уже выбегал водитель Бабкина, тут же послышалось, как на первом этаже захлопнулась дверь, и, сопя и чертыхаясь, тяжёлой тушей скатился сам Виктор Витальевич.

    Дождавшись тишины, все разошлись: Машка, прижимая бутылку со своим счастьем, быстро растворился в ночи, дядя Жора и Монтана нырнули в подъезд, а Толик затаился под густой ивой. С самого начала его била дрожь, а мозг отказывался понимать действительность. Неужели, это он, Толик, пошёл на преступление и стоит сейчас на стрёме?! Тем не менее, начинающий воришка внимательно осмотрел двор. Ни души. Люди семейные уже погрузились либо в свои сны, либо в сериалы, а молодёжь, как всегда в субботу, зажигала на дискотеке. Толя