Тебя посодють, а ты не воруй

сдерживал дыхание, пытаясь услышать, что делается в квартире. Но словно и не было там никого. В руке неожиданно завибрировал телефон. «Кто это?» – испугался Толик, однако нажал на трубку.

    – Ты что, пацан, уснул? – зашелестел в ухо злой голос Монтаны. – Как  обстановочка?
    – Всё тихо, никого.

    Через несколько секунд из подъезда выдвинулась огромная бесформенная фигура, обогнула дом и устремилась в поле, где её и настиг Толя. Рецидивисты побросали сумки и тюки. Довольный Монтана смеялся, поблёскивая золотой фиксой. Дядя Жора с шумом втягивал в себя воздух и держался за левый бок. Без лишних слов они вновь взяли вещи, часть из которых взвалил на себя Толик, и, то и дело отдыхая, побрели через поле. Но подойдя к воротам кладбища и увидев серые кресты, Монтана, как-то заискивающе проблеял:

    – Может, вокруг пойдём? Ну, его к лешему! Не люблю мертвяков…– Монтану передёрнуло, но дядя Жора был неумолим:
    – Мара сказала идти через кладбище. Обходить далеко, так намного короче, – он пошарил по карманам. – Таблетки, чёрт, забыл.  
    И грабители, неумело перекрестясь, шагнули в царство мёртвых.

    Шли вначале робко, напряжённо вслушиваясь в потустороннюю тишину. Шум далёкой трассы представлялся отсюда призрачным, словно из другого мира. Кладбище было огромным, здесь принимали на постой бывших жильцов не только посёлка, но и двух соседних сёл, поэтому, казалось, дорожка вела в бесконечность. Воры шли молча, иногда меняли в руках поклажу. Луна заливала серебряным светом кресты и памятники. При виде чёрных могил в живых душах поднималась волна жуткого страха, стоило только представить, что лежит под землёй.
    Монтана, хитрая рожа, втиснулся в середину, весь сжался и старался стать меньше ростом. Он шёл, опустив голову, и смотрел только вниз, под ноги. Поначалу Монтана тщетно пытался вспомнить слова молитвы, но думать он мог лишь об одном – поскорее бы отсюда выбраться.
    Толик всё ещё был под впечатлением своей первой кражи. Догоняло раскаяние, и очнувшаяся совесть грызла его неокрепшую душу. «Тебя посодють, а ты не воруй!» – Бился в висках голос Папанова. Осознав себя среди могильных холмиков, Толик почувствовал дурноту. За сегодняшний день это был второй удар по его неустойчивой психике. Он хотел одного – оказаться на своём диване, укрыться с головой и забыть весь этот кошмар.

    А дядя Жора, единственный из троицы, не обращал внимания на кресты и оградки. Его беспокоило другое: кто-то медленно всё глубже вбивал ему под лопатку ржавый гвоздь.
    – Стоп, привал, – выдавил он из себя и сел на холмик свежевырытой могилки, – передохнём.
    – Дядя Жора, вон, уже калитка видна, – недовольно заворчал Монтана.
    – Что, труса празднуешь? Никто  ещё…  не встал из могилы. Сейчас… от-дышу-ссь.

    Монтана достал ворованный виски «Jack Daniel’s», озираясь, сделал глоток и протянул подельнику:
    – На, хлебни.
    Дядя Жора злорадно усмехнулся испуганному Монтане, слывущему обезбашенным рисковым вором, взял бутылку и, вероятно чтобы его добить, громко спросил в сторону могил:

    – Ну, по-кой-нич-ки,  кто третьим будет? Выходи из гроба, давай стакан!

    И в ту же секунду резкий порыв ветра мощной волной прошёлся по верхушкам деревьев; потусторонним шелестом зашептали листья тополей. Где-то далеко протяжно по-волчьи завыла собака.
    И тишина.

    Вдруг из открытой могилы послышались шорох и сопение. Холмик зашевелился, комья сырой земли посыпались в яму, и оттуда показалась дрожащая рука мертвеца, она протягивала гранёный стакан. Жуткий ужас сковал грешные заблудшие души грабителей, когда они услышали замогильный голос:

    – Я… третьим…  буду. …Наливай!

    Толика передёрнуло, холод полоснул низ живота. Словно в замедленной съёмке, он увидел, как завалился на землю дядя Жора, как схватился за голову, страшно закричал и резко замолк Монтана. Самого же Толика вдруг стал разбирать смех. Сначала он хохотнул, всё ещё понимая, что смеяться, собственно, не над чем. Но смех короткими всплесками выдирался наружу, удержать его было уже невозможно. И Толик дал себе волю. Он хохотал, хохотал громко, повизгивая и катаясь по земле. Захлёбываясь, он откашливался, но всё начиналось снова, и он смеялся, смеялся, смеялся, проговаривая лишь одну фразу:

    – Тебя посодють, а ты не воруй! Тебя посодють, а ты не воруй!

    И уже не видел, как из могилы, кряхтя, вылез удивлённый Машка, безнадёжно поискал у Монтаны пульс, взял из ещё теплых рук дяди Жоры бутылку «Jack Daniel’s», налил до краёв дорогого напитка в мутный стакан, который на всякий случай всегда носил с собой, и выпил. Затем пошарил в карманах Монтаны мобильник, набрал номер скорой помощи и вежливо попросил дежурившую бригаду приехать на кладбище забрать покойников. Прихватив бутылку начатого виски и мобильник, ненужный теперь известному вору Монтане, пнув ногой краденые вещи, Машка медленно пошёл к выходу, подальше от своего летнего пристанища – свежевырытых могилок, где он мог спокойно выспаться, откуда никто не гонял его по утрам, и уж точно не мог назойливо просить спеть голосом Пугачёвой.

    Ничего этого Толик не видел, потому что был далеко, в каком-то своём недосягаемом мире, запомнив из прежней жизни одну лишь фразу: «Тебя посодють, а ты не воруй!»


_______________________________

Шмутьё* – добро, вещи.
Рыжьё** – золото, золотые изделия.