Страна нерожденных детей

расставлены ящики, на которых разложены потрепанные книжные томики, старые лампы, поношенная обувь, обтрепанная одежда, какие-то замки, блеклая посуда, неновые инструменты, даже ржавые гвозди. У ящиков стояли и сидели люди, переговаривались между собой, лениво провожая взглядом прохожих, с надеждой подавались вперед, вставали, если кто-то останавливался у их ящика.
Я был бдителен, как и учил Иннокентий, заметил, что какой-то молодой парень идет за мной, замедляя и ускоряя шаг точно так, как делал я. Позже к нему присоединилась очень пожилая женщина, она сильно хромала, но не отставала. Я испугался, ускорился, торопясь покинуть этот рынок, попасть опять в цивилизованное место, где люди одеты аккуратно, где есть машины.
Я миновал железнодорожный переезд, как полагается, на зеленый сигнал, дошел до пешеходного перехода, который мне показывали на карте. Парень исчез, отстал или свернул где-то раньше, а женщина упорно преследовала, неотрывно глядя на меня. Пройдя по переулку, я свернул во дворы невысоких желтоватых домиков, постоянно ускоряя шаг, но она не отставала.
Нервы сдали, увидев впереди станцию метро, я перешел на бег, услышав сзади истошный, полный отчаяния вопль:
- Сыночка!
Я оглянулся.
Женщина, протягивая ко мне руки, тоже попыталась бежать, но споткнулась, упала, ударившись лицом о низенький заборчик у края газона, из ее носа брызнула кровь, она не шевелилась.
Я в нерешительности остановился. Как себя вести. Надо, конечно, помочь, но как быть с предупреждениями Иннокентия?
Я был в смятении. С одной стороны, нас с малолетства учили – ты должен помочь любому человеку, если это не угрожает и не представляет опасности для тебя, это закон, это правило, это естественно, потому что завтра тебе может потребоваться помощь. С другой стороны, странные речи моего проводника о каких-то «разведениях» в этом трудно понимаемом параллельном мире, живущем по каким-то нелогичным диким законам.
Я стоял и смотрел на лежавшую женщину: старая черная юбка, когда-то сиреневая, а теперь блеклая с подтеками блузка, серый платок, из-под которого выбивались неровно окрашенными, с проступающей сединой, волосы, ногти на вытянутых в мою сторону руках грязные, неровно обломанные, на запястье синяк. Неужели это создание может представлять для меня опасность? Я не верил в это. Воспитание взяло вверх над инстинктом самосохранения, и я шагнул к неподвижному телу, наклонился, вдохнул несвежий запах прелости и пота, попытался перевернуть ее на спину. Это усилие незамедлительно отозвалось во мне пониманием, что я обязан ей помочь, во чтобы это не стало. Меня даже поразила ясность и непоколебимость этого понимания.
- Давай, парень, вот беда-то, что ж она так со своей ногой разбежалась, - услышал я над плечом мужской голос, к моим рукам присоединились еще две, на которых были нанесены синие рисунки каких-то женщин с рыбьими хвостами. – Эх, Петровна, куда ж ты разогналась. Давай, парень, туда к скамейке ее тащи.
Мы с трудом протащили грузное тело к деревянной, покрашенной зеленой краской скамье у одного из входов в дом. Моя преследовательница была без сознания, ее голова безвольно раскачивалась из стороны в сторону.
- Надо врача вызвать. Это страховой случай, - обратился я к мужчине в черной майке и растянутых спортивных штанах. Его истощенное тело, напоминавшее обтянутый кожей скелет, было все заполнено неимоверными синими рисунками. На верхних фалангах пальцев правой руки значилось имя Коля.
- Ты о чем, парень? – он хрипло рассмеялся. – Ты думаешь, у Петровны страховка есть? Ну, ты даешь! Давай, передыхнем и наверх ее оттащим, к ней, на второй, там у нее всегда стаканчик лекарства найдется. Сразу очухается.
Я благоразумно решил разговор не поддерживать, чтобы не выдать полное не понимание происходящего и сути речи неожиданно появившегося помощника.
Достав носовой платок, промокнул кровь под носом пострадавшей, свежего кровотечения не было, но меня пугал проявляющийся отек на лбу, который вспухал с каждым мгновением. Явно нужен был врач, но, что я мог сделать?
- Ну, парень, погнали, - разрисованный мужчина подхватил женщину под одну руку, кивнул мне. Я обнял ее за спину, закинув себе на плечо ее правую руку. Мы с трудом оторвали тело от скамейки и медленно двинулись к дверям дома. В прохладе подъезда наша ноша начала проявлять признаки жизни, перебирать ногами, открыла глаза, повернув голову в мою сторону. Ее немного приоткрытый рот, дыхание, которое меня обдавало сладковатым тягучим ароматом, ее неподвижный напряженный взгляд, неотрывно изучавший мое лицо, придавали ей несколько безумный вид.
- Ты не исчезнешь? – шепотом спросила она.
- Вы мне? -  я решил, что у женщины начинается бред, вызванный, скорее всего, сильным сотрясением мозга.
- Я тебе, я тебя там, на толкучке, сразу распознала. Ты только мимо прошел, а меня, как волной, обдало. Такой жар и так защемило, даже вздохнуть не смогла – сбылось.
Она опять закрыла глаза и уронила голову мне на плечо, от этого прикосновения мне тоже показалось, что какая-то теплая волна пробежала внутри груди, что-то кольнуло, отпустило и не ушло, зацепилось – что-то необъяснимое, но очень приятное и спокойное.
На втором этаже мужчина порылся свободной рукой в огромном кармане юбки женщины, вынул ключ, отпер дверь, обитую потертым искусственным материалом.
Мы шагнули в прихожую – жутко тесное и темное помещение, пришлось идти боком, в маленькой комнате, где стоял полумрак, несмотря на разгар дня – окна были грязны, мы опустили тело на истертый, чем-то закапанный диван. Разогнулись, я облегченно вздохнул и чуть не поперхнулся тяжелым, пропахшим пылью и затхлостью воздухом.
- Ща, подлечимся,  - потирая руки, мужчина выскочил из комнаты.
Я подошел к окну, попытался его открыть, но щеколды, казалось, прикипели, не поддавались, наконец, я с ними справился, потянул створки, разрывая какие-то грязные бумажные полоски, наклеенные по периметру рам. Посыпалась пыль, полетели обрывки бумаги, зашумела листва клена, растущего за окном, защебетали птицы, детский голос закричал:
- Чур, не я! Ты- вода!
В комнату ворвалась жизнь.
Мужчина вернулся в комнату с бутылкой и стаканом, который быстро наполнил и поднес к носу женщины, та встрепенулась, очнулась, сделала глоток, но тут ее глаза натолкнулись на меня, она отстранила руку мужчины:
- Не хочу, - выпрямила спину, попыталась встать, но безвольно откинулась на спинку дивана.
- Твое дело, - мужчина одним глотком опустошил стакан, приложил руку ко рту, сморщился, выдохнул, аккуратно поставил бутылку на пол, - ну, я пошел, ты уж держись, Петровна. Если что, звони. Бывай, парень, - он протянул мне руку, пожал мою, резко развернулся и ушел.
Она заговорила почти сразу, как мы остались одни, а я стоял спиной к окну, чувствуя, как свежий ветерок треплет волосы на затылке, слушал и не знал, как мне к этому отнестись, что мне надо сделать.
- Я всегда знала, что они меня обманули. Я ни разу не сомневалась, что ты жив, я верила, и даже во сне верила. Я все глаза проглядела, я в каждого все эти годы всматривалась, все боялась тебя пропустить, хотя, как я могла тебя пропустить. Я все это время твердила: Димочка, пусть все в твоей жизни сложится хорошо! Пусть ты, будешь счастлив! Я не могла не верить, что ты придешь! Этого не могло бы ни за что быть! Я же тогда на восьмом месяце была. Ты так сильно пинался, ой, как пинался! – она прижала руки к животу, прикрыла глаза, на секунду замолчала, раскачивая головой. – Я все твердила, Димочка будет сильным богатырем! Потом эта машина, я даже ничего не поняла. Я же в коме почти год пролежала, они мне потом сказали, что тебя спасти не удалось, что сильный удар был, что они сделали все, что было возможно. Не верила я им, ни одной секундочки не верила. Я все эти годы ждала этой минуты, когда ты придешь. Отец твой сбежал. Нашел себе другую, еще пока я была без сознания. Врачи же ему сказали, что даже, если выживу, то двигаться не смогу. Я долго не ходила, пять лет лежала, но я знала, что мне надо встать. Я тайком от них ночью училась ходить. Они запрещали, они боялись за позвоночник, не верили, а я верила. Я все ночи училась, я орала, но ходила. Меня никто из соседей по палате не выдал. Терпели, не спали. Я им объяснила, что мне очень надо, мне надо тебя искать, ждать, сыночка моего. Потом костыли. Пенсия, инвалидность. Потом даже устроилась тут у метро в баню кассиром. Потом выгнали, там все изменилось, баню переделали в дорогую, зачем я им. Вот, сыночек, так вот моя жизнь прошла. Теперь на толкучке продаю всякие вещички, из дома таскаю, да не нужны они никому. Так и живу. Ты расскажи, как ты живешь? Как ты? Кому тебя отдали тогда? Не верили же, что я выживу.
Что я мог ей сказать? Я упорно молчал? Что же рассказать этой несчастной женщине, которая увидела во мне какой-то призрак из своего прошлого, про параллельный мир, про страну неродившихся детей, про то, что я «выкидыш», я и сам-то это узнал несколько часов назад, я и сам-то еще все это не успел обдумать, понять до конца.
- Что ж мы тут? Пойдем, я тебе чаю сделаю, у меня даже печенье есть, - она, придерживаясь за спинку дивана, встала, опираясь о стену, пошла из комнаты, я послушно последовал за ней.
На кухне она включила газ под чайником, поставила на стол тарелку с какими-то желтоватыми сухими кусочками запеченного теста, чашки, вернулась к плите, качнулась, прикоснулась к чайнику, вскрикнула, схватилась обожженными пальцами за кончик носа и тряхнула головой, будто отгоняя боль.
Я смотрел на эту картину, как завороженный. Это не могло иметь логического объяснения, кроме одного, в которое она свято верила.
Вот значит, как выглядит женщина, которая по законам этого мира называется моей мамой, которая в силу случайности не смогла меня выносить, которая была без сознания, когда там у нас в Центре воспроизведения заполнилась очередная барокамера.
Она  подошла к столу, начала наливать воду в чашки, потом со стуком поставила чайник на стол, сделал пару шагов и, обхватив меня, прижалась, терлась щекой о мою грудь, гладила меня по спине, всхлипывала, мелко дрожа всем телом.
- Что ж ты молчишь, кровинушка моя! Что ж ты молчишь?
Неожиданно я понял, что я должен сказать:
- Не волнуйтесь, у меня все хорошо. Меня хорошо содержали, я теперь стал известным ученым.
- Что ж ты ко мне на вы? Димочка, но нельзя же так.
- Меня Вадимом зовут.
Она отстранилась, посмотрела мне в глаза:
- Хорошее, красивое имя, но я тебя Димой назвала, я тебя так назвала, когда ты еще тут был, - она положила руку на свой живот. – Ты мне расскажи про своих приемных родителей.
Я догадался, что меня спрашивают про спонсоров.
- Они хорошо ко мне относились.
- Они живы?
- Нет.
- Ты, когда дома будешь, поклонись от меня их могилке. А у тебя дети есть?
- Скоро полу…,  - я спохватился, - нет пока.
- А жена?
Я растерялся, это слово не всплывало в нашем разговоре с Иннокентием.
- Или так живете, без регистрации?
Теперь стало понятно:
- Скоро будет. Ее Владой зовут.
- Сильно любишь?
Опять тупик. «Сильно» - это хорошо по отношению к слову «любишь»? Попытался быстро продумать логику такого словосочетания. Если любовь – это то, что позволяет им выбирать пару, то, скорее всего, сильно – это хорошо.
-