Провинциал

они были редки и кратковременны, он с лёгкостью отмахивался от них. Он был настроен гораздо более на мажорный лад, тем более, что здесь увидел другую жизнь и впал в известное искушение. Эта короткая, новая жизнь здесь ломала и корёжила его привычные устои, укоренившиеся с самого детства.

Стоял тогда последний год перестройки – это был 1991 год. Вот уже несколько лет дующий ветер перемен сдувал последнее, что ещё оставалось в этой жизни добрым, нужным и разумным. А вместе с ними и последние надежды на лучшую жизнь, новое окаянное время ждало своего часа, а пока ещё можно было расслабиться и позволить себе оторваться от суровой действительности и предаться некоторой праздности даже таким людям, как этот молодой человек.

Теперь же, освободившись от ощущения полной зависимости от той тяжёлой и однообразной жизни, не сулящей никаких  перемен к лучшему, беззаботно навалявшись под знойным солнцем на пляже, при отсутствии каких бы то ни было мыслей, способных вызвать тревогу или смятение, накупавшись в тёплых водах моря, вызывающих ощущение полного довольствия и счастья. И набравшись теперь более чем достаточно телесных сил, так нещадно расходовавшихся там, в другой жизни, душа, распахнувшись настежь, рванула к новым впечатлениям и к различным соблазнам. И кончено же, поддавшись искушению блажи, он тоже жаждал теперь каких-то романтических приключений, как и большинство отдыхающих тогда. Он был готов к ним в полной мере.

Однако, не всё у него было так хорошо и гладко в этих новых обстоятельствах, было у него и такое, от чего его мутило как с похмелья, и надолго портилось настроение. У него никак не получалось познакомиться и подружиться ни с одной девушкой, того, что он так отчаянно желал. Рассказывает, что познакомится где-нибудь, на пляже, или праздно гуляя в парке,  на улице,  на дискотеке (кафе и бары он не посещал) с девушкой, разговорится, как он обычно, в таких случаях он выражался:  «всю душу выверну, назначу ей свидание на следующий день…». Место, где он всегда назначал девушкам свидания, это уже перешло у него в какой-то автоматический режим, и видимо оно было самым приметным и значимым для него, прочно засевшим в его мозгу, это был памятник писателю С.Н. Сергееву-Ценскому, такой, с пышными усами дядька. В его сознании, с не особенно большими познаниями в области литературы, он ассоциировался не то с персонажем Н.В. Гоголя Тарасом Бульбой, не то с реальным украинским поэтом Т.Г. Шевченко, знакомых ему со школы, находящийся у курортного зала, переименованного теперь в зал филармонии. После знакомства и не продолжительного общения с девушками, при расставании, он им обычно говорил так: «Приходи завтра к памятнику «Тарасу Грыгорычу» к восьми часам вечера», но,  ни одна так и не приходила. Это повергало его в отчаяние. Девушкам, наверное, думалось, примерно, такое. Ну, не ковбой же из Техаса переполненный страстью рвущегося сердца приглашает их на романтическое свидание, и вовсе не он тот, который к ним приходит по ночам под музыку их мечты. Он совсем не тот в их воображении. И сомневались видимо, даже скорее были уверены в том, что не даст он им сто процентов любви и немного ещё. И тем более, он не построит им и замок из хрусталя.

Поведал он и такой эпизод из своей жизни на отдыхе. Познакомился он с очередной интересной и красивой девушкой на пляже, всё шло хорошо, разговорились о душе, море, жизни –  всю душу вывернул ей -  это у него,  видимо, от отчаяния, уже стало такой поговоркой.  Она же с интересом слушает, а затем и спрашивает меня – продолжает дальше рассказывать, будто жаловаться на такую свою неудачливость, молодой человек, что я читаю? - говорю ей, что ничего я не читаю, некогда, работы много. А  чем занимаешься после работы, чем увлекаешься? – говорю ей, и увлекаться мне не когда. Не гонять же мне по крышам голубей – иронично добавляет какой-нибудь остряк из компании, желавший так с ехидцей пошутить. Так, вон о какой ерунде спрашивает, продолжает молодой человек, не обращая внимания на шутника. И что за дело-то ей до этого  – продолжает как-то  обиженно и раздражённо,  говорил будто вслух размышлял. Ему казались нелепыми  и ненужными все их вопросы, будто эти незнакомки его, так потешаются над ним, видя его замешательство. Но не смотря на столь тяжёлые, и прямо таки удручающие обстоятельства он, не оставляет надежды на успех, и упорно продолжает знакомиться с ними, – рассказывая и дальше про то, как не получается у него взаимопонимания и контакта с ними. В ту эпоху, это, видимо, ещё имело какое-то значение. Тогда, ещё, кто-то, что-то читал. Ему видимо, встречались те, желавшие в нём видеть начитанного джентльмена, а не деревенского олуха.  А девушке той, вроде как, оказавшей  какой-то интерес к его личной жизни,  он ответил так, что после работы, он занимается скотиной и огородом. И  то, что, всё это, ему чертовски надоело, и вся радость в жизни только в том, что в выходной напьёшься. И на этот раз всё кончилось тем же, назначил он ей свидание, так же, как обычно, всё у того же «Тараса Грыгорыча».  И  она, не найдя в нём героя своего романа, хорошо подумав,  решила, что нет романтизма и прочего, ну, может быть ещё и  меркантильного интереса…, поэтому, так же, как и все другие до неё, как он их всех обиженно называл – стервуга, не пришла. Да, конечно,  он не забрасывал девушек ни цветами, ни комплиментами, ни цитатами из модных песен или стихов, об этом он просто не догадывался, ну, не морочил им голову всякой ерундой. И не был он, ни пижоном, ни ловеласом – таким проворным малым с подобающим сленгом, чарующим иных девушек. Предлагал, иногда в качестве прелюдии к предполагаемому роману распить дешёвый портвейн, на что-то большее не хватало ни средств, ни фантазии, предшествовавшая жизнь намертво заземлила его и не способствовала большему развитию воображения. Надо полагать, что ему не попадались добрые, отзывчивые, романтичные феи, попадались ему, всё больше, злобные, циничные, меркантильные стервы.

Закончилась история трёхнедельного  отдыха этого молодого человека тем, что, уже и, не надеясь на успех, в голову всё лезли мысли о скором отъезде, а так не хотелось, хотелось побыть здесь ещё какое-то, хоть самое малое время. Действуя, всё так же, как в автоматическом, запрограммированном режиме, он всё же  познакомился у санатория «Северная Двина» с девушкой, явившись туда не то на танцы, не то просто так, бесцельно шатаясь там в санаторном парке. Он ей понравился сразу: светловолосый, загорелый, широко улыбающийся. И  как обычно, на завтра, не изменяя сложившейся уже традиции, следуя всё тем же алгоритмом действия, хотя уже без особой охоты теперь, предполагая, что закончится всё тем же, ни чем, назначил ей свидание всё у того же «Тараса Грыгорыча». Но девушка, лишённая всяких предрассудков, ответила ему  неожиданно смелым порывом, не нашла нужным вести пустопорожние разговоры, слишком далеко уводящие от главной темы, как это делали её предшественницы, нашла в нём, наконец-то героя своего, пусть не продолжительного, но долгожданного романа. И сказала ему, так капризно, томно, и настойчиво будто приворожённая, что не пойдёт она туда, к какому-то «Тарасу Грыгорычу». А чтобы он завтра сам пришёл к ней, вечером, в этот  санаторный парк, где запах магнолий, вечерняя прохлада и тихая, южная ночь, так кружащие головы и волнующие сердца молодых людей жаждущих томной услады и романтических приключений,  не удручённых ещё житейскими невзгодами и не отягощённых неосуществимыми амбициями. И предупреждала его, чтоб ни в коем случае не забыл об этом, сомневаясь и страшась будто, в искренности его побуждений и желания прийти к ней – не обманет ли ветреный ловелас  её ожиданий и намерений.  И лет она была двадцати пяти – двадцати шести.  А  ему послезавтра уезжать, кончились  время и деньги.

Однако, эта история, не смотря на столь удручающие объективные обстоятельства, имела всё же своё, очень даже, романтическое продолжение.  Хотя наш герой и не был таким уж большим романтиком, или ловеласом.  Не  был он вовсе, тем проворным  малым,  как  латиноамериканский мачо, сгорающий в пламени любви.  Он был человеком, весьма приземлённым и, поэтому, каких-то особых, умопомрачительных романтических приключений вовсе не жаждал.

Она же была, всё ещё, натурой тонкой, мечтательной и чувства её ещё не успели покрыться инеем, от мороза житейских невзгод и охладеть ко всему. Её сердце томилось в груди. Ему было тесно. И оно рвалось в чьи-то объятия. И поэтому, его явление она приняла так поспешно, задыхаясь от нахлынувшего счастья, как последний и столь щедрый подарок судьбы. Будто хотелось ей ещё поблаженствовать в лучах уже заходящего солнца и, одновременно, сладострастие, не могло заглушить или заслонить собой печаль, будто вечерней росой окропившей её метущуюся душу, от предчувствия, что после будет серое, мрачное, тупое однообразие последующей жизни. От нахлынувшей вдруг щемящей тоски и отчаяния сердце готово было  разорваться на части, хотелось, обливаясь слезами, взывать к вечности и справедливости. А впереди у неё пугающая своей неодолимостью пустота, безжалостно убивающая душевные порывы ко  всякому творчеству и романтизму.

Уехал он только на третий или четвертый день, сожалея, что так быстро прошло такое беззаботное, будто в приятном, скоротечном сне, время. Было не понятным, вызывающим некоторое недоумение у него прощание с той девушкой. В последнюю, перед отъездом ночь она была в каком-то смятении, казалось ему будто в полубреду. Видимо, не просто было следовать требованиям здравого смысла, от так неожиданно возникшей и переполнившей всю её блажи. Хотелось ей дальнейшего прочтения столь увлекательного и захватывающего романа, но какие-то обстоятельства были так сильны, что не позволяли это делать.

            Нет, нет, это последний раз, больше никогда мы не увидимся, ведь это невозможно, так нельзя – шептала она. Показывая на звёздное небо, тихо говорила – видишь, там созвездие Лебедя, как оно свободно и величаво совершает свой полёт, когда будешь дома, посмотри иногда на небо, найди это созвездие и вспомни обо мне, и я буду смотреть скучными поздними вечерами на это созвездие и вспоминать тебя, нашу встречу. На глазах у неё были слёзы, она тихо плакала и обречённо говорила – а меня уже ждут дома и мне пора туда.

      Очень хотелось ей, вопреки всему, сохранить в душе что-то светлое и важное, освятить дальнейшую постылую жизнь, причаститься к вечности, наполнить смыслом скаредность своего бытия и найти в этом опору и утешение. Поэтому может быть, она не была покорна обстоятельствам, она восстала против них.

Он же, не понимал её, ничего не понимал в созвездиях, ничего кроме, как хаотично рассыпанных по ночному небу звёзд, он не видел, и не волен он был поступать вопреки обстоятельствам, его духовные начала в гораздо меньшей степени противились им.

    Ему были гораздо более желанны отношения с какой-нибудь непритязательной простушкой весёлой и просто смотрящей на жизнь, не отягощённой пустыми мечтаниями и не сбывающимися надеждами и амбициями в отличие от тех, с кем знакомился он, или отчаянно пытался это делать.  И образ