Было бы удивительно, если бы у меня, внука участника Коминтерна, сына фронтовика - члена КПСС,
сформировалось бы инфантильное отношение к событиям 19 августа 1991 года.
В то утро я выехал из Ярославля в Москву по служебной необходимости.
Я должен был купить билеты на вечерний поезд до Брянска для группы сотрудников и дождаться их в Москве.
Всю дорогу я провел в коридоре вагона (моя давняя привычка проводить время у окна с минимумом собеседников).
Уже на подъезде к Москве меня привлек странный характер отрывочных фраз из открытой двери моего купе…
про какого-то Мишку, которого то ли арестовали, то ли убили.
Дождавшись паузы в беседе попутчиков, я поинтересовался о ком идет речь. Ответ был оглушительным: у власти - ГКЧП,
Горбачев блокирован в Форосе, в Москву введены войска.
В моей памяти еще не стерлись строгие ограничения во время олимпийских игр 1980 года, проходивших в СССР, и я легко представил себе, с чем можно столкнуться через полчаса по прибытии в Москву. Почувствовал серьезность момента и большую тревогу. В Москве на вокзале у большинства людей были сосредоточенные лица. Быстро переехал на Киевский вокзал, купил билеты до Брянска и поехал на метро в центр города.
Вкратце знал, что на Манежной танки и там же готовится митинг протеста.
О Ельцине было известно, что он должен выступить на митинге с речью.
Вышел на Манежную - увидел группки москвичей вокруг каждого танка «обрабатывали» солдат, чтобы они приняли сторону народа.
Видно было, что солдаты и сами осознавали неуклюжесть положения армии в мирном городе.
Через некоторое время прошла информация, что митинг собирают в другом месте, на площади перед Белым Домом, на набережной Москва-реки.
Вся масса людей двинулась по Тверской. Я пошел тоже.
Cомнения в том, что делать в данный момент,у меня не возникло, это естественная реакция на попытку ГКЧП и всех,
кто стоял за их спиной, вернуть народ "в стойло",
из которого только-только мы начали выбираться.
Когда на одной чаше весов оказалась вероятность лишиться физической свободы и даже жизни, а на другой -
свобода духовная и вера в будущие преобразования,
о себе уже как-то не думалось. Да, тревога была, но не страх.
У Белого Дома уже сооружались баррикады и ограждения из колючей проволоки, подошли некоторые воинские подразделения,
верные народу, состоялся исторический митинг,
где стало ясно, что руководство России во главе с президентом взяли управление ситуацией в свои руки.
Вечером я с группой сотрудников уехал в Брянск, в гостинице удалось посмотреть телепрограмму «Время» с кадрами состава ГКЧП.
Когда я увидел трясущиеся руки Янаева, появилось ощущение брезгливости и убежденность, что долго этим людям не продержаться.
ерез два дня вернулся в Москву. Выйдя из поезда, я увидел над Белым Домом дирижабль с трепещущимся на ветру флагом России.
Опять помчался к Белому Дому: должен был прилететь самолет с депутатами РФ и Горбачевым.
Прибытие самолета было встречено одобрительным гулом,
который вскоре сменился тревожным сообщением о готовящейся атаке бойцами группы «Альфа» и снайперами на крышах высотных зданий.
Действительно, на мосту черезМосква-реку остановились автобусы с зашторенными окнами. Некоторое время постояли, затем развернулись и уехали.
Среди защитников Белого Дома прошел вздох облегчения.
Членов ГКЧП уже отстранили от власти.
Днем на площадь привезли "Удостоверения защитников Белого Дома", но их напечатали мало, и на всех не хватило.
Да это никого и не расстроило - воодушевление от ПОБЕДЫ над ГКЧП затмило все другие события.
Свое членство в КПСС, кстати сыгравшей положительную роль в моем становлении как гражданина, я прервал с первого же дня путча.
Принцип демократического централизма как основу партии угробили как раз те, кто обязан был его блюсти.
Так что и заявление о выходе из партии подавать стало не кому.
Нет, я не порвал и не сжег партбилет. Он по-прежнему находится в моем доме,
но - как символ единства партийной надстройки с рядовыми коммунистами, билет себя исчерпал.
Я уже не говорю, какие умопомрачительные суммы взносов на содержание аппарата и подкармливание братских партий мы платили.
Все события, которым сегодня минуло уже 25 лет, оцениваются неоднозначно.
Однако я до сих пор убежден, что оба моих внука, Кирилл и Михаил, получили возможность свободно дышать, говорить и развиваться.
А вот как они этой возможностью воспользуются, нам еще предстоит узнать.
