На уборочной

здесь! Всё ли, всем понятно? – напутствовал он в последний момент, предостерегая, всех уже готовых, пуститься судьбе на встречу, предполагая будто, не передумает ли  кто делать столь опрометчивый шаг. Но вместо этого звучало только радостное и уверенное  –  так точно, всё  понятно товарищ капитан!  По его какому-то хорошему, доброму настроению, можно было предположить, что он вполне позволил бы кому-то одуматься и не пойти в это увольнение, заменить его обычным ночным сном после отбоя. Но таковых, одумавшихся, никого не нашлось.  Желавшие только, как скорее сорваться и пуститься вслед, за туманящей их рассудок, синей птицей, птицей счастья завтрашнего дня, когда дорога каждая минута, растрачиваемая здесь. И  не сомневаясь уже ни в чём, от счастливого головокружения  предчувствия любви обилия, они бойко и с воодушевлением отвечали капитану на все его напутствия, спешили теперь в неизвестность, в синий туман помрачающий рассудок, и ничего не подозревали, какой будет встреча с  ним по возвращении их из увольнения. Вот если бы они знали – тогда бы.

Произведя вечернюю проверку списка оставшихся военнослужащих, в десять часов вечера, согласно уставу воинской службы, капитан объявил отбой, и пошёл готовиться к встрече отпущенных в увольнение. Маленькое, слабо освещённое помещение тамбура, что при входе в сельский клуб было местом нахождения дневального в ночное время. Здесь стояли вёдра, швабры, используемые при уборке помещения, стоял топчан, тумбочка и табурет. Капитан отправил дневального в спальное помещение, дав возможность ему хорошо выспаться вместо ночного бдения, не раздеваясь на топчане. Совершенно, разумно, посчитав, что ни к чему ему быть там. Закрыл ключом входную дверь, снял китель, разулся, и в брюках и морской тельняге, символизирующей мужество и удаль, лёг на топчан и стал ждать, думая – ну, теперь-то, уж точно ни один гад не проползёт незамеченным. Тишина, посмотрел на часы – уже двенадцать ночи, несколько минут первого, точно так, как он  думал и рассчитывал. Теперь готовился к расправе – разминал кулаки, имитируя удары, как боксёр перед выходом на ринг, нокаутируя воображаемого противника, ещё ему надеть бы бескозырку по Нахимовски на затылок, закусить ленты, и вперёд на окопы противника. Нет, не к добру это – с тревогой думали, видевшие в приоткрытую дверь приготовления капитана, те немногие, ещё не успевшие к этому времени заснуть.

        Первым из увольнения возвращался Вигура, с тревогой посматривая на часы, предполагая, что постучит, дневальный откроет, и он тихонько пройдёт и нырнёт в свою  постель и забудется крепким счастливым сном.  Подошёл к двери – и новый поворот и что его ждёт, пока не повернёшь, не разберёшь – тихо постучал, прислушался, и что это?! Вместо дневального в дверном проёме широко расставив ноги, стоял капитан в тельняге,  – что не ожидал, ну заходи дорогой, гостем будешь – предвкушая удовольствие, шутит капитан. Ошеломлённый  Вигура заходит. Я, до которого часа отпускал  –  с издёвкой  спрашивает его капитан. До двенадцати – отвечает сильно смущённый, не ожидавший его видеть  Вигура.  А сколько сейчас – спрашивает, показывая на часы, капитан. Половина первого – отвечает, всё больше смущаясь Вигура, едва успевая договорить, получает внезапный удар в челюсть, куда-то падает, гремят вёдра, швабры, опрокинутый табурет. Встаёт, тут же, ещё получает сокрушительный удар – скуловорот – падает, опрокидывая тумбочку, не понимая, что происходит, будто сам дьявол в образе капитана глумится над ним в преисподней. Теперь иди, ложись – командует довольный капитан. В темноте никак не найдёт свою кровать. Для продолжения диалога входит капитан, ага, тебе ещё и не спиться – говорит, и пробивает ему ещё удар в лицо – мордоворот. Виновный не раздеваясь, спешно ложится в ближайшую, свободную постель отсутствующего в ней военнослужащего, не вернувшегося ещё из увольнения. И  не шевелясь, замирает. Примерно так же, через чистилище, где орудовал кулаками капитан, отпускающий грехи, прошли ещё несколько грешников, капитан считал их и ждал остальных.

          Окрылённый романтическими мечтами и видениями, не знавший ещё разочарований, чуть не до утренней зори проговоривший о любви, нежно попрощавшись со своею возлюбленной, возвращается из увольнения Горобец. Представлялось ему – сейчас дневальный впустит его, он полный сладострастия, упоённый мечтами, упадёт в свою постель и привидится ему сладкий сон: как его возлюбленная своим загадочным, обещающим взглядом манит его в свои жаркие объятия. Он же, как за синей птицей, птицей счастья завтрашнего дня, выбравшей его и только его, утративший от радости и счастья рассудок, следует за ней озарённой не земным, поднебесным светом, там, где все мечты становятся явью, обретая силу высоты. И  будет достаточно ему остатка ночи, чтобы выспаться и набраться новых сил, а впереди вечная жизнь, высший благодетель, по канонам которого устроено всё на свете. Подошёл к двери – и, что же ждёт добра молодца, там на другой стороне, не изведано, – постучал, а перед ним явился он, капитан в тельняге, своим явлением вернул его на грешную землю. От неожиданности, возникшего перед ним, непонятно почему, видения в облике капитана, в голове всё перепуталось, хоть крестись – не наваждение ли это бесовское. Заходи – скомандовал капитан замешкавшемуся Горобцу, орудовавший уже в автоматическом режиме, пропуская каждого грешника через чистилище. Я до каких отпускал – спрашивает, до двенадцати – робко отвечает не совсем ещё пришедший в себя, не ожидавший видеть его Горобец. А сейчас сколько – показывает на часы капитан, три часа ночи – робко отвечает провинившийся, и внезапно, так же, как и все до него, получает тяжелый, зубодробительный удар в челюсть, падает, как подрубленное под корень дерево. Души прекрасные порывы одним ударом капитан срубает прямо на корню, и вновь гремят ведра, швабры, опрокинутый табурет, возвращаемые, всякий раз, капитаном на прежнее место, после прохождения здесь очередного грешника получающего искупительный удар,  как пропуск в новую безгрешную жизнь. Кое как, придерживаясь за стенку, поверженный им супротивец встаёт. Удовлетворённый ударом капитан командует далее – иди спать. Шаткой  походкой проходит дальше в помещение, пытается в темноте отыскать свою кровать. Обнаруживает, что она занята, плохо соображает после нанесённого удара в голову;  в досаде, толкает за плечо спящего в его кровати, и шепчет ему – зёма, это моя постель, иди, ложись в свою. Возвращается капитан, ага, и тебе ещё не спиться, и наносит ему ещё один сокрушительный,  искросыпительный удар в лицо, да так, что помутился у Горобца рассудок, упал в первую попавшую свободную кровать, укрылся с головой одеялом и в страхе замер. В голове шумело, звенело, гудело, всё померкло и окрасилось в тёмные, мрачные цвета, от радужного сиянья счастья не осталось и следа. Кулаки капитана вышибли из неё все порывы и устремления к высокому и важному, обретающему там, в поднебесье, силу высоты. Убедившись, что Горобец повержен и сломлен, так же, как и все другие до него, капитан в тельняге пошёл ожидать ещё несколько оставшихся человек не прошедших чистилище, был очень доволен своей ночной воспитательной работой. Каждый наносимый им искупительный удар, каждому  возвращающемуся грешнику, приносил ему большое моральное удовлетворение. Эти удары, вполне компенсировали, возместили ему, тот моральный урон, нанесённый ему перед этим,  нарушителями воинской дисциплины.

    Уже засыпая, Горобец слышал, как кто-то вошел, короткий разговор, и всё тот же сокрушительный удар, падение сопровождаемое грохотом инвентаря. Протекает это всё, в той же неизменной последовательности согласно устоявшемуся алгоритму этого действия. У кровати виновный получает всё тот же, как и все до него, добавочный, как пожелание спокойной ночи, успокоительный удар в голову или в челюсть и всё стихает в ночи. Капитан расправился ещё с одним нарушителем.

    От всего пережитого за ночь, уже поутру, снился Горобцу сон, очень страшный сон. Нет, вовсе не то, что девушка больше не любит его, а то, что, будто распоряжением свыше удвоили норму выработки, и не справляющихся с ней военнослужащих, капитан в тельняге, весь забрызганный кровью, обливаясь потом, широко размахиваясь для усиления удара, с большим остервенением порол кнутом очередного провинившегося.  И  яростно кричал – я научу вас работать мерзавцы. Истязаемые им бедолаги, стонали, вопили, и молили о пощаде.

    Прапорщик Заброда, ему как всегда, ни что происходящее на этой Земле не мешает спокойно пить, спать и кушать. Он  будто ничего другого и не желавший, с видом полного безразличия к происходящему. Вроде, как, это обычная служебная рутина, подносил вёдрами воду. Снилось, как он, молча, с выражением полной ангельской невинности на лице, окатывал ею, окровавленные спины провинившихся военнослужащих, никак не справлявшихся с дневной нормой выработки, на работах по уборке винограда. Тех, кто не мог встать, после порки, поднимали и относили в казарму, либо в санчасть, если жертва была запорота до потери сознания. Видит он, как наяву, измождённое, сильно осунувшееся от страданий лицо своего приятеля и сослуживца Вигуры, его тяжело дышавшего, с окровавленной спиной проволокли мимо него. От страха сердце сжималось, перехватывало дыхание, мутился рассудок. В стороне от происходящего стоял Погребной, тоже его сослуживец, как-то едко, надменно улыбался, каким-то непостижимым образом в числе немногих, он выполнял нормы, и поэтому этот счастливец не имел взысканий и таких жестоких наказаний. – К порке готовили следующего, уже обнажили спину, но до него очередь не успела дойти, проснулся от ставшего привычным, громкого крика дневального, на этот раз капитана – подъём! Была какая-то тревога, пустота и безразличие до всего, капитан сломал все думы о былом, у Горобца сильно болела голова, его мутило.

    Хорошо поставленный удар капитана беспощадно, наповал, разил и валил наземь нарушителей воинской дисциплины, крушил и обращал в прах все  их надежды и мечты.
                                             
  А пока, незадолго до подъёма, на подходе был Погребной. Подходя к двери – ах кабы бывать вам здесь, не возрадуетесь – и слышит он голос капитана, расправляющегося с кем-то, вошедшим туда перед ним. Расправа  сопровождалась всё тем же, грохотом вёдер, швабр, опрокинутых тумбочки и табурета. Он всё понял, что его ожидает, если он сейчас постучит и войдёт в эту дверь, и он, как наиболее смышлёный, решил не входить в неё.

  Капитан, лёжа на топчане, поглядывал на часы, уже без пяти шесть, скоро подъём. Он считал тщательно, нанося удары, но одного человека нет. Он  не знал, почему и кого нет по фамилии.  Удержать в памяти всех по фамилии оказалось ему не под силу, к утру не спавший ночь и от довольно напряжённой работы кулаками, внимание было уже рассеянным, не сосредоточенным, да он и не старался, был уверен, что никто не пройдёт мимо не получив сокрушительного удара в голову или челюсть. Поэтому ему и в голову не пришло брать с собой проверочный список, чтобы в нём