внешне невозмутимым, капитан строго говорит – что это значит? С чьего разрешения здесь? Как посмели ослушаться? И не выдерживает, далее, напора чувств, от переполняющего его гнева и обиды. – Гады!! … Заходясь в злобе, он в ярости кричит, сжимая кулаки – Сгною гады! Всех сгною на гауптвахте мерзавцы! Удвою норму выработки гады! Чтоб не приходили, а приползали с плантации мерзавцы! Никто ничего капитану не отвечал, будто не к ним он обращался, стояли, опустив головы, виновато потупив взор, ожидая развязки.
Прапорщик Заброда, пока капитан такую занятную, задушевную беседу вёл, сидел, откинувшись на спинку сидения, поглядывая на часы, как-то сладко подрёмывал. Имел полное безразличие к происходящему, ни один мускул не дрогнул на его спокойном, как всегда по-детски невинном, блаженном, как у херувима лице. Не проявил он ни малейшего участия в протекающем мимо него событии, будто ничего такого, что могло бы привлечь его внимание, перед ним не происходит, так вроде, остановились сделать короткую передышку после длительной и утомительной езды. И ни что на Земле не может вывести его из этого состояния, разве что, ангельские трубы пропоют на небесах отбой, и возвестят о конце света, и втором пришествии, может быть тогда, приведут его в чувства. Или архангел Михаил, посланник Всевышнего явится на белом коне с копьём из развергшихся небес, и ударом копья о землю, высечет ослепляющие его искры, чтобы пробудить в нём, наконец, какой-то интерес и участие в этой жизни. Более активного отношения к действительности, без вмешательства сверх естественных сил, Заброда не имел.
Постоял капитан ещё какое-то время, сердито и злобно рассматривая провинившихся, соображая как с ними поступить, определить меру их вины, да так, чтоб мало им не показалось. И приняв решение, строго говорит – через пятнадцать минут объявляю построение с проверкой личного состава, с отсутствующих взыщу по всей строгости, сейчас, взглянув на часы – без пятнадцати шесть, в восемнадцать ноль-ноль объявляю построение. Сел в машину, только их и видели, через пять – шесть минут будут в Емельяновке.
Погрустнели тот час, добры молодцы, опечалились, что же делать-то им теперь, призадумались, ждёт их кара неминуемая, закручинились. Особенно горько сожалел обо всем Погребной – и зачем только ввязался в это обречённое дело – да, бес попутал, как же убедительно он нашёптывал ему перед этим, и как искушал его. Ну, разве можно теперь преодолеть расстояние в три с половиной километра, может быть и более за пятнадцать минут, настолько они успели отойти от Емельяновки. Неожиданно, сквозь печаль и до радости, будто по заказу, из села Раздольного едет молоковоз, ну, прямо Всевышний позаботился об их спасении. Повеселели, враз добры молодцы, и духом воспрянули. Как только поравнялся молоковоз с ними, останавливают они его и речь ведут ему такую. Понимаешь, говорят – у нас идут учения, условный противник высадил десант в квадрате восемь ноль сорок два, это километров восемь к северу от села Раздольного. А мы разведгруппа должны об этом донести в штаб дивизии расположенный в Емельяновке.
Своего транспорта у нас нет, по условиям учений противник вывел его из строя. Теперь же, успех операции по ликвидации высадившегося десанта зависит от оперативности мер принятых штабом дивизии, поэтому нам необходимо, как возможно быстрее доставить туда разведданные. Говорили убедительно, чтоб не упустить шанс благополучного исхода провалившейся затеи. Водитель, мужчина лет сорока пяти обеспокоился, взволновался, попытался было что-то возразить, дескать, ему надо скорее в райцентр километров шестнадцать отсюда, хотел, не доезжая Емельяновки, просёлком, срезать километра три. Но его быстро переубедили, тем, что сказали ему – это не займет более десяти минут, пять минут до Емельяновки и столько, же ему обратно, не доезжая даже до этого места. Делать нечего водитель сдался, не обнаружив лукавства, подумал — ну, что ж, коли так, настойчиво просят, как тут откажешь, приму участие и я в войсковых учениях, может быть и действительно многое зависит от меня. И махнув рукой, он сказал – добре, будь, по-вашему, поехали.
Набились, они, разом, на весь молоковоз. Кто где, в кабине, на подножках, облепили всю цистерну, но всё же, разместились все, благо, что все они имели небольшую массу тела. На армейских харчах большой массы не нажрать. Как только приехали они в Емельяновку, спешно пошли и побежали на построение объявленное капитаном, время ещё не вышло, и строй всё ещё заполнялся, лениво, неспешно подходившими военнослужащими, недовольными внеурочным построением.
Ровно в восемнадцать ноль-ноль с проверочным списком перед строем появляется ничего не подозревающий капитан и начинает зачитывать фамилии по списку, про себя уже решивший, как покарать тех ослушников, которых сейчас не окажется в строю. И какое же было его изумление когда, читая список, и дойдя до фамилии Вигура – услышал в ответ бодрое и уверенное «я»! Не веря ушам своим, посмотрел пристальней, и, правда, не ослышался, это был он, что-то проговорил, малопонятное – да ты же был там – пространно махнув рукой в сторону села Раздольное. В ответ услышал, будто издевательство над собой, всё, то же, бодрое и уверенное, показавшееся ему теперь наглым и насмешливым – да нет, здесь не далеко был, товарищ капитан! Читал далее фамилии списка – уже пообвыкся, первый шок прошёл. Доходя до известных фамилий только с удивлением, как-то неуверенно, не подвох, ли здесь какой, требующий раскрытия, всё проговаривал – да и ты был там, – в ответ очередное, звучащее как насмешка, всё так же громко и уверенно – да, нет, товарищ капитан, здесь неподалёку был! Как возможно такое, всё ещё не укладывалось у него в голове – каких-то пятнадцать минут назад он оставил их в трёх с половиной километрах, даже, более, от сего места, не оставил ни малейшей надежды им, ни единого шанса на благополучный исход. – И неизвестно, каким образом, они здесь, будто нечистая сила вмешалась и расстроила все планы его мести им. Весь список был на лицо – стоял перед ним, отсутствующих не оказалось. Окончив проверку списка военнослужащих, скомандовал всем, разойдись, и пошёл обиженный и оскорблённый, от обиды в душе что-то ныло, щемило, будто прилюдно оплевали его – как же это так, эти мерзавцы сумели провести его. Каким-то невероятным образом они смогли дважды облапошить его, но ничего ещё не вечер, – успокаивал он себя, необходимо нанести им ответный удар. Поражённое самолюбие капитана искало отмщения, никак не желало предавать этот случай забвению.
Все участники неудавшегося похода в село Раздольное, теперь уже свободно вздохнули, и тешились. Были довольны благоприятным исходом этого мероприятия. Во спрял духом и совсем уж было сникший, закручинившийся Погребной. Ещё, каких-нибудь минут двадцать назад, он сильно сокрушался, что ввязался в это безнадёжное и опасное дело. Но теперь, хорошо обдумав всё, он решил про себя, что довольно, больше, так неосмотрительно не во что, не ввяжется.
После случившегося капитан стал, чаще наведываться к своим подчинённым, то на виноградники во время работы заедут с прапорщиком на несколько минут, так попутно если, то, уже мимо не проедут, то после окончания работы на часок другой почтит своим присутствием. А иногда, бывало и на вечернюю проверку явится мол, не расслабляйтесь, всё под контролем. Капитан ждал случая, подходящего стечения обстоятельств, и вскоре, всё сложилось так, как он и предполагал, будто сам управлял происходящим.
Тем временем, для ещё большего усиления трудящихся на уборке винограда военнослужащих, чтобы успеть убрать его до наступления заморозков, из каких-то учебных заведений прислали ещё небольшую группу девушек, но, небольшое село Раздольное уже не имело мест для их поселения. И не найдя более подходящего места для их проживания, их расселили в доме зоотехников и несколько из них по хатам селян в селе Емельяновка.
Самые смелые и наиболее отчаянные из военнослужащих уже успели обо всём узнать и, даже завести первые знакомства с некоторыми из них. До проведения вечерней проверки и отбоя, после работы на виноградниках они уходили на короткие свидания к ним. Это было возможно, потому что запрещалось капитаном только выходить за пределы села. Территория села для них была всё равно, что территория воинской части. И уже надумали, наиболее проворные из них, в ближайшее воскресение отпроситься у капитана в увольнение, на более длительное время свиданий, забыв уже о недавнем происшествии, предполагали, как разумеющееся, что и капитаном всё забыто.
Было воскресенье, обычно в этот день работали до обеда. Капитан как всегда в воскресенье большую часть времени проводил в своей канцелярии, в одном из помещений сельского клуба. Первым с просьбой отпустить его в увольнение на свидание с девушкой обратился к нему рядовой Перевертайло, один из участников недавней самовольной отлучки. Ну, вот оно, наконец-то, торжествовал капитан, предоставляется тот долгожданный случай, когда он непременно поквитается с ними, отплатит им сполна, должен, не останется. Добре, растягивая слова, едва скрывая издёвку в голосе, иронично – говорит капитан и предупреждает – но, чтобы в двенадцать ночи, в двадцать четыре часа ноль, ноль, был здесь. Так точно товарищ капитан в двенадцать ночи быть здесь – бойко ответил обрадовавшийся, разрешением капитана рядовой Перевертало, и вышел. Следующими, узнавшие хорошую новость, пришли отпроситься в увольнение Вигура и Горобец, за ними остальные наиболее смелые и решительные, почти все участники недавней самовольной отлучки, человек десять или двенадцать набралось. Долго колеблясь, в своём окончательном решении, видя, как соблазнительно радуются все отпущенные до него, всё же и Погребной решился тоже, отправиться в увольнение на свидание с девушкой. Хорошо всё взвесив, и не найдя ничего опасного и предосудительного, не обнаружив в этом каких либо скрытых, возможных проделок, всё того же нечистого, путающего не осмотрительных людей. И, грозящими ему в случае неосмотрительности, всякими неприятностями. Предполагая теперь, ну, что же здесь сомневаться то и опасаться, ведь с дозволения капитана это.
Капитан старательно выбирал и отпускал в увольнение только те фамилии, какие носили участники недавней самовольной отлучки, отмеченные им в проверочном списке. Остальным он намеренно отказывал, говорил, что их очередь подойдет в следующее воскресенье, если к этому времени у них не будет никаких нарушений дисциплины. Каждого отпускаемого в увольнение капитан согласно уставу воинской службы инструктировал, по ходу продумывая детали предполагаемого возмездия, и предупреждал каждого уходящего, чтобы в двенадцать часов ночи и ни минутой позже быть здесь, чтоб каждый уходящий об этом не забывал. И каждый уходящий в увольнение бодро и уверенно отвечал ему – так точно товарищ капитан в двенадцать часов и ни минутой позже быть здесь! Всё ли, всем понятно? –
