Антон и Даниэль, любовники и пришельцы
Встречаясь с подругами, Людмила всякий раз выслушивала от них, что ее бывший супруг Миккель то и дело проговаривается о чем-то важном. Говорит, к примеру, о совсем обыденных вещах, упоминает знакомые предметы. И вдруг его начинает нести в разные стороны: он осторожно, с некоторой оглядкой, принимается рассказывать о пришельцах, о жизни на других планетах. Причем с таким видом, точно сам наблюдал эту потустороннюю жизнь.
Некоторые люди, как правило, скучные и недалекие, откровенно над ним посмеивались. Но непременно находились и те, кто, несмотря на любые наговоры, верили всему, сказанному Миккелем. Уверяли даже, что и далее, несмотря ни на что, будут продолжать верить каждому его новому слову.
Людмила прекрасно понимала, что все на самом деле не так просто. Миккель, конечно же, всегда был склонен к преувеличениям, и с легкостью мог превратить десять, к примеру, в двадцать или пересказать что-нибудь привычное и совершенно обыденное так, что это могло показаться сущей невероятностью. Он был, без всякого сомнения, творческим человеком, который выражал себя творчески не только на бумаге, но и во всех сопутствующих ему жизненных ситуациях. Но вот врать он совершенно не умел: всякий раз, соврав, обязательно ярко краснел.
Одна из лучших подруг Людмилы, красивая и крупная русская женщина, работающая в Дании главным врачом в одной из частных столичных больниц, выслушала ее опасения. Она же и убедила Людмилу в том, что с Миккелем непременно нужно что-то делать, и уж в любом случае никак не помешает показать его специалисту. Она подтвердила, что все мы что-то знаем, однако не расхаживаем по улицам и не трубим на всех углах: мы знаем это и мы знаем то! Всякий раз, узнав что-то новое, мы стараемся держать это новое на всякий случай, из разумной осторожности, при себе. А если вдруг Миккель ненароком узнал, как он утверждает, нечто очень серьезное и важное, то его за разглашение тайны могут и устранить. Вне всяких сомнений, заключила подруга, Миккеля нужно незамедлительно показать врачу, хорошему датскому психологу.
Людмила знала, что поступает скверно, обманом пытаясь завлечь Миккеля к врачу. Однако успокаивала себя тем, что поступает так ради его же собственного блага. Прекрасно сознавала, что Миккель, возможно, никогда не простит ей этого поступка, но смирилась даже и с этим. В беседе с врачом Людмила откровенно поделилась своими страхами и опасениями: сказала, что очень переживает за Миккеля из-за того, что тот рассказывает всем подряд, что знает какие-то секреты и тайны, тогда как она уверена, что нет у него на самом деле никаких тайн. Миккель совершенно обыкновенный человек, уборщик помещений по роду деятельности, не лишенный, конечно же, фантазии, но откуда в его жизни взяться тайнам?
- А что это за тайны такие?- поинтересовался врач.- Я понимаю, конечно, что нет у него никаких тайн, но все же какого рода эти тайны?
- Может,- продолжал он,- Миккель просто знает место, где зарыт клад с серебряными и золотыми монетами. Или знает, какое лето ожидает нас через полгода, и тогда все это не страшно. А если вдруг он замыслил совершить какой-нибудь акт, направленный против человечества, и скрывает это от всех, называя это своей тайной, то это уже совершенно другое дело, и я вынужден буду сообщить о такой тайне куда следует. Вы же сами не хотите, чтобы на воздух взлетали здания и гибли невинные люди?
Врач оказался мастером своего дела: умел красиво и эмоционально говорить, к тому же обладал завидным даром убеждения. Без особых трудов он заставил Людмилу поверить пусть не во все, но уж точно в большую часть из того, что он ей нарассказывал. Впрочем и Людмила, в свою очередь, проявила достаточную настойчивость, даже железную твердость и вытянула из врача слово, что тот не доставит Миккелю никаких неприятностей. Напоследок строго добавила, что Миккель никогда не должен узнать об этой их встрече.
Как раз в тот день, когда он должен был встретиться с врачом, Миккель неожиданно почувствовал себя больным. Случайностью то было, нелепым совпадением или чем-то другим, неизвестно, да и выяснять уже поздно. Но его вдруг перед самым приемом не на шутку зазнобило, и временами трясло так, что он начинал клацать зубами, а в следующее мгновение, напротив, его могло бросить в жар. Он все время ощущал необычное, несвойственное ему головокружение, а стоило резко повернуть голову или развернуться телом, так он и вовсе терял пространственную ориентацию.
Вдобавок к физическим недомоганиям, его терзали дурные предчувствия. Он то и дело приближался к грани нервного срыва, был крайне подозрителен в тот день, и даже пристально осмотрел Людмилу с головы до пят, точно сомневался: она это перед ним или кто-то другой вместо нее? При первой же возможности он поинтересовался у врача, почему в одном из углов кабинета установлена камера наблюдения, и почему его усадили прямо напротив нее? Впрочем , Миккель немного успокоился, когда услышал, что камера мало того что не включена, но и давно уже вышла из строя. Однако тут же спросил, почему в кабинете плотно задернуты шторы?
- А если бы они не были задернуты?- поинтересовался врач.- Вы бы наверняка поинтересовались, почему они не задернуты?
В аргументах врача присутствовал неоспоримый резон, и Миккель вынужден был признать, что сегодня он и вправду не в себе: весь он какой-то странный, придирчивый ко всему, неугомонный и даже чуточку сумасшедший. Тут же он, впрочем, поинтересовался, кем будет тот подозрительный человек в белом халате, что сидит в дальнем углу кабинета, загадочно молчит и занят лишь тем, что все время что-то пописывает в тетрадь.
- Надеюсь, вас успокоит,- невозмутимо ответил врач,- если я сообщю, что подозрительный вам человек приходится мне рабочим ассистентом, скромным помощником в моих делах. Не поверю, что ни разу в жизни вам не приходилось сталкиваться с разного рода ассистентами.
- Как-то не припомню такого,- признался Миккель и окинул ассистента строгим немигающим взглядом. Так вот он впервые встретился с доктором, который в дальнейшем причинит ему столько боли и душевных страданий, что память о нем отложится у Миккеля на генном уровне. Ну а в эту первую их встречу Миккелю всего лишь подумалось, что ассистенты должны вести себя как-то по-другому, не столь выпячиваться, быть хоть чуточку поскромнее.
Заглянув как бы походя в тетрадь ассистента, он не обнаружил в ней ничего, что могло бы заинтересовать обыкновенного человека, вроде него. Сплошь малозначащие слова и фразы, никак друг с другом не связанные, более чем странные пометки на полях, жирные вопросительные и восклицательные знаки. Миккель нутром понимал, что во всех этих записях обязательно должен заключаться какой-то смысл, который пока - именно пока!- от него самого был сокрыт.
Когда врач обратился к нему и поинтересовался, какие такие тайны и секреты он знает, Миккель лишь рассмеялся в ответ. Он сказал, что вопрос изначально поставлен неверно, поскольку ему известны совершенно все секреты и все существующие на свете тайны.
- Да как можно знать все?- подивился врач.- Попробуйте, скажем, угадать, сколько мне лет и в каком месяце я родился. А если вам это удастся, обещаю снять перед вами свою шапочку.
Миккель задумался и даже прикрыл ладонью глаза, чтобы получше сосредоточиться. Но уже через какие-то пару минут он рассказал всем присутствующим не только о том, в каком месяце врач родился, а и в каком месте и при каких изумительных обстоятельствах. Он рассказал, сколько у врача было жен и сколько было любовниц, скольких детей он зачал в браке и скольких вне его. Сколько сигарет он выкуривает за день, что он съел сегодня на завтрак и каким словом отчитал жену за этот самый завтрак. Он готов был рассказывать и дальше, однако врач посчитал, что и без того выслушал предостаточно.
- Все, что вы нам рассказали,- заметил ассистент,- вы могли без труда где-нибудь узнать. А вот попробуйте поведать нам нечто такое, что вообще никому не известно. Будьте добры, совершите чудо и удивите нас.
Голос у ассистента был спокойный, завораживающий. Он не внушал тревоги, и потому Миккель посчитал, что не случится большой беды, если он расскажет врачу о своих польских друзьях, одного из которых звали Антоном, другого Даниэлем.
Эти двое его друзей были, как и сам он, людьми легкими на общение: с ними рядом вечно крутились различные приятели и приятельницы; помимо того, они не гнушались и чисто шапочными знакомствами. Кто знал их недостаточно хорошо, принимал их за моложавого отца со зрелым сыном, тогда как на самом деле они были настоящими любовниками. Не один уже год проживали вместе, точно обычная семья, вели на равных совместное хозяйство, ни от кого не скрывая своих отношений.
Антон и Даниэль ярко выделялись среди прочих друзей Миккеля и его знакомых. Уже хотя бы тем, что зарабатывая себе на жизнь ночными и утренними уборками, в свободное от работы время жили на широкую ногу и вели себя как истинные патриции. Они нимало не поскупились, когда приобрели чудный особняк в два этажа, к тому же из белого кирпича. В нем Миккелю всякий раз так и мечталось заблудиться. От старых хозяев им достался просторный, разбитый на четыре секции, птичий вольер во дворе; мои друзья заселили его двумя десятками попугаев.
Антон, старший из друзей Миккеля, был художником и изображал, как правило, атлетические тела мужчин, частично или полностью раздетых. Писал он легко, профессионально, много, и его картины наверняка уходили бы скорее, назначай он на них более низкие цены. А так ему приходилось увешивать ими стены дома или попросту укладывать их штабелями в верхних комнатах. В последнее время в нем проявился новый интерес: он закупал на аукционах старинную мебель, а после занимался ее восстановлением. Кое-что из отреставрированной мебели он оставлял, остальное продавал через знакомых, получая от своего труда как удовольствие, так и неплохой приработок.
В голове Миккеля совершенно не укладывалась вся эта их деятельность, связанная с уборкой помещений: она не приносила им ни особых доходов, ни даже малейшего удовольствия. Кроме того, Даниэль не раз упоминал в разговоре, насколько нелегко дается уборка Антону, ведь тот все-таки был старше его лет на двадцать, годами ближе к шестидесяти. Тут же Даниэль гордо добавлял, что Антон все же крепится и не подает виду, что ему тяжело, хотя краем глаза он часто подмечал, что тот здесь нагнется и крякнет, там схватится за поясницу.
Не было у Даниэля талантов и способностей вроде тех, что были у Антона, и если уж совсем придерживаться истины, то не было в нем ничего примечательного, кроме острого и едкого характера да смазливой внешности. Впрочем, достаточно и того, что он был вполне неглупым человеком, способным на смелые, независимые суждения, временами представлял собой кладезь житейской практичности и даже некоторой мудрости.
Чтобы хоть как-то прикоснуться к творчеству, он занялся аукционными делами, которые не приносили ему успеха. Антон то и дело благодушно подсмеивался над этим его занятием, но непременно помогал во всем делом или советом. Даниэль, в свою очередь, тоже подшучивал над
