права не имею, передачи для Отари — запрещены. «Зачем вы здесь, девушка? Езжайте обратно. Не положено!» Если я буду мямлей, то не смогу обратиться к начальству и попробовать добиться легального свидания с Отари. Тогда придется искать возможность тайно проникнуть за бетонный забор с колючей проволокой. Но в этом случае я даже не знала, с чего начать.
Мне следовало действовать решительно, бороться против формального отношения к моему появлению всеми доступными способами. Протестовать, увещевать, плакать, кричать, умолять… И не сдаваться.
«Главное, чтобы не выставили силой!» — подумала я. Затем сделала глубокий вдох, резко выдохнула и решительно вошла в здание.
Контрольно-пропускной пункт ИТК был очень похож на обычную заводскую проходную. Небольшое помещение для ожидания, в нем — стол и пара стульев. Металлический турникет-вертушка, рядом — комната охраны. За барьером с панелью из оргстекла сидел дежурный офицер. Он пристально осмотрел меня, кинул быстрый взгляд на сумку-тележку и сухо спросил:
— По какому делу?
— На свидание с заключенным, — так же сухо и твердо ответила я, проглотив приветствие. Судя по поведению дежурного, здороваться здесь было не принято.
— Имя, фамилия заключенного. В каком отряде?
Никогда мне Отари не писал ни про какие отряды. Я так и сказала.
Дежурный фыркнул.
— Паспорт давайте!
Он полистал учетный журнал у себя на столе и снял трубку с телефонного аппарата. Бросил мне:
— Ждите. Присядьте.
Заныло больное плечо. Что ему ответят на том конце провода? Я была как натянутая струна. Бросила сумки возле стульев и ходила от турникета до двери, нервно разминая пальцы на руках. Офицер что-то бубнил в трубку, пару раз заглядывал в мой паспорт.
— Так точно! — закончил он разговор и вышел из комнаты охраны с листком бумаги и карандашом в руках. Кивнул на сумки: — Для передачи? Опись вещей и продуктов составляйте.
Я сразу вспомнила прием передач в Бутырской тюрьме. Там я тоже описывала все, что приносила для Отари. Правда, на бланке и шариковой ручкой. Здесь все было проще, по-семейному, так сказать…
Указание дежурного обрадовало меня. Видимо, где-то там, в глубинах ИТК, некто власть имущий решил не прогонять меня сразу, а принять хотя бы посылку для Отари. А ведь мой любимый был наказан: ничего с воли получать не мог! В этом я увидела знак благоволения к собственной персоне и подумала, что теперь одной передачей дело не закончится.
Так оно и вышло.
Я села за стол и стала быстро составлять опись. Где-то громко хлопнула дверь, в коридоре послышались тяжелые шаги и веселый мужской голос:
— Ну, где эта Оля Платонова? Показывай, Соколов!
Дежурный встал за своим стеклянным окном и указал кому-то на меня. За турникетом появился крупный высокий мужчина в офицерской форме, с майорскими звездами на погонах. Он был немолод, его волевое лицо с четко очерченным квадратным подбородком расплывалось в добродушной улыбке.
— Узнаю, узнаю знаменитость пятого отряда! — подошел он ко мне. — Красивая, как и на фотографии!.. Отари показывал! — И представился: — Начальник отряда майор Костенко.
Я поднялась со стула. Почему знаменитость? Отари писал: его друзья по лагерю восхищаются мной, моей преданностью. Ведь он получал от меня письма каждый день. И фотографии свои я, конечно, ему посылала. Но при чем тут весь отряд?
Майор дружески пожал мне руку:
— Сумки с передачей оставляйте здесь, их досмотрят и заберут. После вечерней поверки ваш Отари все получит. Пойдемте, поговорим!
Я вытащила из рюкзака сумку с конфетами, закинула его вместе с баулом на здоровое плечо и поспешила за майором. Мы прошли по длинному коридору. Стены в нем были увешаны плакатами и старыми стенгазетами. И на тех, и на других красовались крупные лозунги: «Задумайся о своих поступках!», «Совесть есть закон законов!», «Помни: за твое прошлое общество тебя не отвергло, будущее в твоих руках!». Увидела я там и лозунг, который слышала от Потапыча: «На свободу — с чистой совестью!»
Майор провел меня в пустую комнату с крашеными синими стенами. Посередине стояли два сдвинутых вместе письменных стола и два стула. Мы уселись напротив друг друга так, что столы оказались между нами. Я ощутила дискомфорт: не привыкла беседовать с человеком, находясь от него на расстоянии двух метров. Майор Костенко увидел в моих глазах растерянность и улыбнулся:
— Это комната для коротких свиданий в присутствии сотрудника ИТК. В этих случаях физический контакт заключенного с родственником не допускается. Поэтому такая диспозиция. Привыкайте!
Мне понравилось это слово — «Привыкайте!». Надежда на свидание с Отари окрепла.
— Как он здесь живет? — спросила я тихо. — Я так долго его не видела…
По лицу майора пробежала тень.
— Нормально живет, — ровным тоном сказал он. — Не волнуйтесь.
Было ясно, что Отари для начальника отряда — не подарок, скорее, источник беспокойства. И майор справляется с ним как может. Штрафной изолятор, лишение права получать передачи…
Вряд ли Отари показывал Костенко мою фотографию, подумала я. Доверительные отношения со своим цербером — не его стиль. Просто вся личная переписка заключенных подвергается цензуре, письма вскрываются. Вот майор и полюбопытствовал…
— Дело сейчас не в нем, а в вас, — мягко сказал Костенко. — Я бы пальцем о палец не ударил, чтобы принять передачу для Отари, если бы на вашем месте был кто-то другой.
— Почему?
Начальник отряда удивленно усмехнулся:
— А вы ничего не знаете? Он вам не писал? Да о вашей любви к Отари легенды ходят! Целых два года он каждый день письма от любимой женщины получает! Такого никогда не было!
— Ну и что? — не поняла я причин ажиотажа вокруг моих посланий. — Пусть не каждый день, но пишут же другим? Ведь ждут их, любят?
Костенко задумался:
— Любят?.. — Он с сомнением покачал головой. — Жизнь — сложная штука. Зэков трудно любить. Тем более таких, на строгом режиме…
«Что он имеет в виду?» — подумала я. В ушах зазвучал хриплый голос Потапыча:
— Он свою воровскую жизнь ни на что не променяет. Не видать тебе с ним счастья...
Костенко как бы растолковал эти слова:
— Здесь отбывают наказание осужденные за особо тяжкие преступления, рецидивисты. Многие из них имеют весьма искаженные представления о жизни и человеческих отношениях. С ними женщинам трудно.
«Может, оно и так! — подумала я. — Только мой Отари совсем другой! Хоть и рецидивист. Мне легко его любить!»
— Жены или подруги перестают их ждать, бросают, — продолжал тем временем Костенко. — И очень часто, скажу я вам. Здесь сплошь и рядом — разбитые сердца и утрата веры в личное счастье… А тут вы! — Он встал и энергично прошелся по комнате. — Да они молятся на вас! Подарили Отари большой фибровый чемодан. Не знаю уж, как достали. У нас не положено, но я разрешил… Он в этот чемодан ваши письма складывает, под кроватью его хранит. И что вы думаете? Зэки даже из других отрядов смотреть на это приходят! — Майор снова сел за стол и с воодушевлением сказал: — Когда они видят стопки ваших писем… Понимаете, что происходит? Они начинают верить, что и у них может быть такое же счастье, как у Отари! Надо только поскорее выйти отсюда!
Я воодушевилась вслед за ним и засмеялась:
— Ну, конечно, может быть такое счастье! «Есть женщины в русских селеньях…»!
— Вот! — вытянул он указательный палец в мою сторону. — А это очень хорошо на людях сказывается! Им уже не наплевать на свою жизнь, они думают о будущем! Поэтому — меньше конфликтов между собой и с администрацией, меньше нарушений трудовой дисциплины. В отряде порядок. И все это благодаря Ольге Платоновой! — широко улыбаясь, заключил Костенко.
«Так вот что мы с Отари натворили! — изумленно думала я. — Зэкам — свет в окошке, начальству — порядок в отряде!»
Я развеселилась и тихо пропела:
— All you need is love… — А в ответ на непонимающий взгляд майора пояснила: — Группа «Битлз» поет: «Все, что тебе нужно, это любовь». В точку, получается! Даже в колонии!
— В общем, Ольга, — приосанился и принял шутливо-серьезное выражение лица Костенко, — от имени администрации колонии и от себя лично выражаю вам благодарность!
Я подумала: «Самое время просить о свидании! Лучшего момента не будет!» Мне было известно, что майор мог разрешить нам с Отари прожить вместе двое-трое суток в специально оборудованном жилом помещении. Такие есть в каждой колонии. В них проводятся так называемые долгосрочные свидания. Вот что было пределом моих мечтаний!
— Дайте мне увидеть его! — выпалила я. — Побыть с ним наедине! Хотя бы сутки!
И сразу же натолкнулась на прямой взгляд-отказ.
— Это невозможно, — жестко сказал Костенко. — При всем моем расположении к вам. Вы понимаете почему. Нарушать закон я не имею права. Да и начальник колонии не утвердит моего решения!
— В виде исключения, товарищ майор! — умоляющим тоном выкрикнула я.
У него уже был заготовлен ответ на мои мольбы. Он лукаво посмотрел на меня:
— А ведь я не случайно вас сюда привел, Оля. Как только узнал, что вы приехали, сразу решил: так и быть! Пойду ради вас на должностное преступление!
Майор сделал интригующую паузу. Мое сердце учащенно забилось. Я смотрела на него во все глаза. Костенко продолжил:
— Можете поговорить здесь с Отари в присутствии сотрудника администрации. Даю вам полчаса!
Я подскочила от радости на стуле. Любимый придет сюда! И тут меня пронзило предчувствие: все у нас с Отари получится! Не напрасно я проделала такой долгий и трудный путь! Не знаю как, но то, о чем я думала весь год, случится. Мы будем вместе, в объятиях друг друга! И попробуем зачать ребенка. Не здесь, конечно, не в этой комнате. И тем более не в присутствии какого-то там сотрудника! Но это будет!
— Сегодня воскресенье, все осужденные находятся на территории колонии. Сейчас вашего Отари приведут, я распоряжусь, — сказал майор Костенко и встал. — Ну, Оля, пора прощаться. Любите своего суженого. — И, направляясь к двери, тихо вздохнул: — Глядишь, исправится...
Мне не понравились его последние слова. Они были небрежными. Похоже, начальник отряда говорил их уже не мне, а себе. Но это дела не меняло. Я поняла: в моего любимого он не верит.
***
Я долго ждала прихода Отари. Гуляла по комнате, смотрела в окно. Оно выходило на перелесок и разбитую машинами бетонку. Дорога тянулась от ворот колонии вдоль забора, потом огибала перелесок и через дикий луг устремлялась к далекой строительной площадке. Я различила на ней неровные силуэты недостроенных малоэтажных домов и стрелу подъемного крана.
Отари все не было. Я потерла ушибленное плечо, вытянула на столе левую руку, положила на нее голову… и уснула. Приключения прошедших в Приморье двух суток, ночевка на обочине шоссе и бессонница в доме Потапыча сделали свое дело.
— Оля! — разбудил меня крик Отари. Я вскинула голову, разлепила глаза и увидела его! Он стоял в дверях — руки за спиной, худой, осунувшийся, в черной робе с белой прямоугольной нашивкой на груди — и в глазах его полыхало пламя. Казалось, он сейчас бросится ко мне и с бешеной силой опрокинет столы, что были между нами. Но он не двигался с места. Его крепко держал за локоть молодой офицер с пустым, как чистый лист бумаги, лицом.
Я вскочила — стул грохнулся на пол — и кинулась к Отари. Родной, любимый,
