катки ногами опирайся!
Я не знала, что он называет катками, только встала сначала на какие-то металлические колеса, а потом уже с его помощью влезла на траки. Передо мной зиял черный проем двери. Внутри машинного отделения было ни зги не видно, сильно пахло соляркой.
— Добро пожаловать! — широким жестом пригласил меня Хачик в душную кромешную тьму. Я вытянула вперед руки и крадущимся шагом двинулась вглубь помещения. Хачик шагнул за мной, чиркнул спичкой, пробормотал:
— Теперь можно зажечь, бабка из КПП не увидит…
Вспышка огня выхватила из темноты металлические коробы, неуклюжие нагромождения неизвестных мне тяжелых механизмов, рычаги и тумблеры управления на панели справа… Спичка погасла, меня снова окружила темнота.
— Иди налево, — сказал Хачик. — Здесь над полом какая-то штуковина металлическим кожухом прикрыта, очень удобная лежанка получается.
Я последовала его совету, сделала два шага и уперлась коленями во что-то твердое. Снова вспыхнула спичка. Я увидела, что стою перед широкой и низкой стальной коробкой с покатыми краями. Длиной она была в человеческий рост. На ней лежали форменные бушлаты заключенных. В том, как они были аккуратно расстелены, я узнала руку Отари.
— Как здорово! — повернулась я к Хачику с сияющим лицом.
— Нравится? — обрадовался он. — Видишь, сколько людей вам свои бушлаты отдали! Отари говорил, что народ ждет вашего свидания, как праздника! Зэки для вас все сделают! Вы здесь как у Бога за пазухой будете! — Он поспешно отшвырнул горящую спичку: она жгла ему пальцы. — В общем, устраивайся, Оля. А я пошел.
— Что, уже? — встрепенулась я. Мне вдруг стало страшно оставаться одной. В ночи, в темной глубине корпуса огромного крана, посреди пустой стройзоны, за колючей проволокой…
— Нужно хоть немного поспать до работы. — Голос Хачика звучал виновато. — И ты отдохни. Зэков в половине восьмого привезут. Пока перекличка, то да се — часам к восьми Отари придет. — Он отыскал в темноте мою руку, ткнул в нее спичечный коробок. — На, возьми спички. И вот еще замок и ключ, отдай потом Отари. — Он стал на ощупь пробираться к выходу.
— Я провожу!
Мы спрыгнули на широкие гусеничные траки. Хачик повернулся ко мне, строго посмотрел и стал давать последние наставления:
— Вечером, как стемнеет, тихонько выбирайся. На КПП делай все так же, как вчера. Ползи себе через турникет, ни о чем не думай, бабка тебя не увидит. А если даже и заметит — беги, она не догонит! А я буду ждать тебя на выходе. Как обещал, засветло приду!
Я с нежной благодарностью обняла его:
— Спасибо тебе за все, Хачик! Ты настоящий друг!
Он ответил робким объятием, смущенно отстранился:
— Да ладно… — И вдруг задорно улыбнулся: — А здорово, что мы это сделали, а? Все ждали, все хотели, все старались! Отари, зэки в его отряде, ты, я — все! И получилось! Жди его, Оля!
Он спрыгнул с гусеницы и пошел в сторону светящегося во мраке окна КПП.
Я еще долго сидела на пороге машинного отделения и смотрела на звезды. Прохладный ветерок овевал лицо, приносил ароматы луговых цветов… Мне удалось сделать почти невозможное — добраться до этого странного места. Здесь все смешалось самым удивительным образом: неволя, разлука, запах солярки — дерзкий порыв, встреча, дыхание дикого луга. Сюда совсем скоро придет мой любимый. Я дома…
***
Меня разбудил скрип дверных петель, яркая полоса солнечного света прорезала сумрак машинного отделения. Я услышала отдаленные голоса людей, шорканье шагов, стук кувалды, визг циркулярной пилы. И тут же раздался тихий голос Отари:
— Оля! Ты здесь?..
Я резко села на своей импровизированной постели из бушлатов. Надо же, уснула! А ведь не собиралась!
— Отари!! — закричала я, бросилась к двери, наткнулась на какую-то железную преграду, она загудела.
— Тихо, родная, тихо! — Отари шагнул ко мне, жадно обхватил, стал целовать. Я обмякла в его руках, выдохнула жарко:
— Милый! Наконец-то!.. — И заплакала.
Он взял в ладони мое лицо, зашептал:
— Что ты, что ты, любимая?.. Все хорошо! Мы вместе! Как ты здесь?..
Как?! Моя душа пела, моя душа плакала, сердце трепетало в горячем мареве любви.
— Видишь, теперь и у меня слезы... — всхлипнула я, утыкаясь мокрым лицом в грудь Отари. — Так долго к тебе шла!..
— Подожди… — Он отстранился, закрыл дверь на задвижку и снова заключил меня в объятия: — Все расскажешь мне, Оля! Все! Люблю тебя! Скучал, ждал!! Пойдем!
Он увлек меня к ложу, которое так любовно вчера для нас готовил. На бушлаты падал слабый рассеянный свет из вентиляционной решетки.
— Тебе удобно здесь? — ласково спросил он, склоняясь надо мной.
— Да…
И была любовь. Воды Славянского залива вышли из берегов. Лазурные волны вздыбились, накрыли поселок, луг, бетонный забор стройзоны и унесли нас в бескрайние просторы океана Нежности и Огня. Там мы дышали небом, пили солнечный свет, резвились в глубинах прозрачных вод. Наши губы сливались, мы растворялись друг в друге, теряли себя… Волны спадали, мы снова оказывались в сумраке нашего убежища, и тогда не отводили друг от друга глаз. «Оля!..» «Отари!..» Ласкающий взгляд, немое движение горячих губ: «Люблю!..», трепетное касание рук… И снова нас уносило лазурное цунами.
Раздался осторожный стук в дверь. Приглушенный голос снаружи позвал: «Эй, ребята! Обед!» Отари стал быстро одеваться:
— Не может быть! Полдня уже прошло?!
— Ты уходишь?! — отчаянно вскрикнула я и протянула к нему руки.
— Нет-нет, Оленька! Я сейчас…
Он открыл дверь, о чем-то тихо переговорил с товарищем и сразу вернулся.
— Кушать подано! — В руках мой любимый держал две стальные миски и радостно улыбался. У меня отлегло от сердца. И тут же я поняла, как сильно проголодалась!
— Смотри! — Отари поставил миски рядом со мной на бушлаты. Они были до краев наполнены картофельным пюре, густо перемешанным с кильками в томатном соусе. При виде этого простого блюда у меня разыгрался волчий аппетит! — Обычно мы пустую картошку едим. Смажут ее жиром из банок с тушенкой, и считается, что она с мясом! А сегодня друзья консервы с килькой для нас открыли! И вот! — Он царственным жестом указал на посуду. — В зоне это деликатес, Оля! Ради тебя старались, понимаешь? Чтобы мою любимую женщину угостить!
Мы набросились на еду. Никогда я не ела ничего вкуснее! Этот обед из одного блюда — в интерьере машинного отделения самоходного гусеничного крана — стал лучшим в моей жизни!
Потом Отари ненадолго выходил с пустыми мисками, принес бутылку воды. И снова мы принадлежали друг другу, снова были вместе. Я рассказывала ему о Хачике, о том, как мы штурмовали стройзону, как разрезали замок бытовки. Отари скрипел зубами:
— Обманули менты, дзагхлеби (собаки)! Не повели нас сюда в воскресенье! — Виновато обнимал меня, гладил по плечам, говорил: — Хачику скажу — он тебя до аэропорта проводит, на самолет посадит! С его ксивой везде пройдете, никто тебя проверять не будет!
Несколько часов пролетели, как несколько минут. На стройке раздались звонкие мерные звуки ударов металла о металл.
— В рельс бьют! Конец работе! — Отари смотрел на меня не отрываясь. — Пора идти, Оля! Перекличка сейчас будет!
Я бросилась ему на шею, прижалась губами к его сухим горячим губам. Не отпускала от себя. Прильнула к нему всем телом.
— Пять лет еще, милый! Как долго! Пять лет!
Сердце мое обливалось кровью.
Он торопливо шептал:
— Оля, Оленька!.. Я выйду на химию, ты сможешь приезжать, жить там сможешь!.. — Он писал об этом не раз. Я верила его словам. Но когда все это будет? Когда?!
Он бережно разомкнул мои объятия, встал, шагнул к двери.
— Как приедешь домой — сразу пиши! А то сердце мое болеть будет!
Я осталась сидеть на нашем любовном ложе, провожала его взглядом. По щекам текли слезы.
— Отари, береги себя!..
Он осторожно приоткрыл дверь, выглянул наружу, повернулся ко мне.
— Люблю! Жизнь моя!.. Дождись!..
Яркий свет, бьющий из дверной щели, оттенял фигуру Отари. Я всматривалась, но не могла разглядеть его лица.
Он отвернулся и прыгнул с порога на гусеничные траки. Дверь с визгом захлопнулась. Меня окружила серая полутьма.
В тот день я видела Отари последний раз в жизни.
***
Время все меняет. Мы привыкли считать его мерой длительности событий. Но это не так. Время творит наши судьбы. Оно делит жизнь на периоды и в каждом из них накатывает на нас волнами перемен, новых обстоятельств, встреч, обретений, потерь. Постепенно или вдруг мы становимся иными, наше окружение превращается в общество малознакомых людей. Мы вынуждены растерянно оглядываться и признавать: мир вокруг и внутри нас изменился, нужно действовать и мыслить иначе. Мы ощущаем незнакомый напор событий, он нас тревожит. Плыть в этом внезапно нахлынувшем потоке или сопротивляться ему изо всех сил? Решение всегда остается за нами. А Время расставит все на места…
После моей поездки к Отари наша любовь продолжалась еще пять лет. Я думала, это будет длиться всю жизнь, но…
Время все меняет.
Наша встреча не принесла того, чего я от нее ждала. Беременности не случилось. После операции, что мне сделали в 11-ой гинекологической больнице, прошел год. Теперь я жила с мыслью о том, что у меня не будет детей. Ведь мой лечащий врач Надежда Николаевна Баканова говорила: «В течение года тебе нужно обязательно забеременеть, иначе эта операция бесполезна. Потом начнутся те же проблемы…» Гадание в больнице, добрые предчувствия, хорошее состояние моего женского здоровья обещали мне другое. Нужно было прояснить ситуацию, решить проблему. Но до тех пор, пока Отари не выйдет на свободу, я решила об этом не думать.
Моя жизнь потекла своим чередом. Учеба в ИнЯзе, работа в Московском текстильном институте, в ВЦСПС. Ежедневные письма в колонию, Отари. Вечерами я привычно вышивала гладью изображение пяти белых калл.
Так прошло четыре года. Я окончила институт, получила диплом преподавателя английского языка. Стала работать в текстильном институте не только на дневном, но и на вечернем отделении. Там же, на кафедре английского языка, писала диссертацию «Билингвизм в СССР». Я взялась за нее не случайно, еще на последних курсах ИнЯза. Эта работа раскрывала важную тему. В многонациональной советской стране практика владения двумя языками — билингвизм — была широко распространена почти во всех республиках СССР. Ее научное исследование считалось чрезвычайно актуальным. Таким оно, кстати, остается и для современной России.
Тема диссертации была интересна мне, прежде всего, благодаря отношениям с Отари. Ведь он был классическим билингвом! Его ошибки в произношении или подборе русских слов давали мне самый живой материал для исследований. Я с упоением писала ему о своей работе.
Прошло еще полгода. Я готовилась к защите, печатала дома на пишущей машинке последние листы своей диссертации.
Тогда Отари и прислал письмо, которое изменило все.
Он совершил в зоне преступление. Какое — в его послании об этом не было ни слова. Состоялся суд. Срок заключения Отари в УЦ 267/30-2-30 увеличился на три с половиной года.
Сказать, что это известие было для меня ударом — не сказать ничего. Оно разрушило саму основу моей внутренней жизни — веру в счастье с Отари. Я вдруг сделала ужасное открытие: он всегда, всегда ставил свои чувства ко мне на второе место! Самым важным для него была
