Любовь Ами Фаду

не нашёлся:
– Я? Тебя?
– Ну, да. Раз я фадучка, то ведьма?
– Невозможно, – он развёл руками, сразу оговорившись. – Типичная.
– Шутишь? – спросила она и сама ответила. – Не шутишь и не боишься. Ты давно среди книг, а про таких отец говорил: они даже в призраков не верят. Но если встретят, как с соседом раскланяются!
При слове «отец» Ами смутилась. Наполовину оплакав, вдруг так легко произнесла.
– Я напоминаю тебе его? – спросил Жафар.
Ами так и не привыкла к разнице между горской и равниной речью. Язык тот же, темперамент разный: горец словно подбрасывает, отпускает звуки в небо. Равнинный житель – укладывает, как тёсаный камень. Жафар произносил слова-приговоры. Не обвинительные, конечно нет, но их вес...
Фаду замотала головой:
– Вовсе нет.
До чего нелепое предположение. Во-первых, отец гораздо старше, и он такой солнечный, оливково-смуглый, порывистый, хотя...
В манере своего собеседника, она разом передумала:
– А всё-таки, да... Тем, что напоминаешь, хотя нет. Ты так слушаешь меня, Жафар, такую ерунду!
Слушал и смотрел. Особенно, когда ерунду.


Часть четвёртая.
1.
Всё шло, как шло – три пустых дня, встреча, один пустой, встреча, два пустых... Когда долго не виделись, допоздна сидели, Ами вынуждена была возвращаться вслед за последним лучом, обводившим тенью каждую неровность брусчатки. Совсем долго не виделись, три дня подряд, одолевали сомнения: как он относится ко мне? Никак? Вообще с безразличием? С той стороны Ами не ждали, в Ами не сомневались – придёт. Безразличие это или напротив? Каждый раз она думала: «А вот не приду!» И летела на встречу.
Как бы в результате землетрясения или горного обвала, прежде гладкая и пустая дорога Ами Фаду в Библиотеку преобразилась, стала походить на горный ручей с порогами. Её хотелось одновременно и пробежать, и растянуть.
Вытянутым зигзагом похожим на удар молнии три улицы вели от её дома к Библиотеке.
Порог первый, где кончался свой переулок. Из-за невысокой квадратной двери последнего дома веяло прохладой и солениями. Запах специй теперь стал как порог: дальше часть большого города. Тут сердце немножко замирало.
Дальше энергично, как парень, или таинственно, плавно, как фадучка, Ами проходила до поворота направо к рынку. Оттуда доносился шум, и это был шум третьего порога. Но Фаду не сворачивала гадать, пугать шудок чёрными глазами. Крытой улицей она сворачивала к Библиотеке, и сердце замирало снова.
Третий порог следующей «косой» улицей приводил уже непосредственно к воротам Библиотеки. Их называли Врата Языков и Менял. Среди толмачей, ростовщиков и менял, не задерживаясь, Ами брала причитающееся ей и проходила сквозь дальнюю арку, оказываясь в тихом внутреннем дворике. Спешила налево вдоль стен, где проросли метёлки травы в кольцах оголившихся стеблей старых лиан.
Последний, пятый порог... Здесь ручей не образовывал тихой заводи, Ами спешила, даже если через весь город шла ногу за ногу.


Арка, за ней пустая и гулкая ниша, вход главный зал Библиотеки, рассечённый вдоль лучом где-то набирающим, где-то теряющим яркость. Ряд столов, подпадающий под него. За одним из них, выделяясь светлым пятном лица и тёмным силуэтом бурнуса, сидел Жафар.
Они начинали день-вечер с молчаливого перекуса.
На второй день знакомства, перед Жафаром оказался расстеленный узелок кочевника: сыр, хлеб, изюм и сушёные персики, фляжка с разбавленным кислым вином. Он жестом предложив Ами присоединиться. Так и повелось.
«Он служит писцом и гонцом, – думала Ами, но не спрашивала, ведь и он ни о чём не расспрашивал, – возит султанские письма. Получается, два дня ходу до крайних сторожевых крепостей, – решила она. – В столице дома своего нет, вот и отдыхает в библиотеке».
Здравая версия, но не бывает так, чтобы узелок, сума или что угодно в скарбе кочевника не набралось песка. У них даже зубы сточены от этой постоянной добавки к хлебу. Платок Жафара из грубой, некрашеной ткани был девственно чист.


2.
Подбородком Жафар удерживал развёрнутый свиток, навесу, в другой руке летал грифель, стремительно вычёркивающий девять из десяти бисерных строк под пренебрежительное фырканье:
– Где-то, примерно так, Ами... Откровенную чушь я убрал. Скопируй оставшееся, выйдет складный рассказ. Мы поместим его между станиц альбома, где большие ящеры, и тогда, полагаю, тебе будет вдвойне интересней подряд прочитать с картинками. Тут полно слов, которые учить незачем, но сохранить имеет смысл.
Свиток пружиной закрутился в неровный конус. Ами не поспешила... Толкнула его, чтобы раскатился на за стол, прижала другими книгами... Сама откинулась на освободившееся плечо. Мягкий бурнус валяной шерсти, тепло руки и дыхания, тепло скуки.
Жафар спросил:
– Не? Моя идея тебе не очень? Ну, хочешь, так прочитаю весь бред.
Как это бывает в заводи устоявшихся дней, когда стремина отдалилась, Ами выдохнула совсем не о том, а о старой печали:
– До чего тяжёлый, каменный город, Жафар! Как люди по доброй воле живут здесь, зачем? Как им пришло в голову здесь поселиться? Да где угодно лучше, сразу за воротами!
– Согласен, - откликнулся Жафар и возразил через секунду. – Ох, как ты не права, Ами.
Он задумчиво жевал стебелёк освежающей пустынной мяты, то крутя между пальцами, то оставляя в зубах. Аромат вяжущий, запах навечно неспелого плода.
«Было бы здорово прикоснуться к его губам...»
– Не права?
– Он не тяжёлый, а спасительный, Петел Сак-Баал... Ты знаешь, что это значит?
– Конечно: Петух в Большой Корзине.
– ...в корзине господина, – поправил Жафар. – А почему?
– Так вот, – Ами повела вокруг, – скалы дырявые, как корзина плетёная, деньги звонкие, как петух. Торговать, да, где дороги пересеклись, там и торгуют, но постоянно здесь жить?


– Ты боишься темноты, – неожиданно спросил Жафар, – тёмных подземелий?
Забавный поворот!
– Вот ещё! Я – горянка, мы всю жизнь играли там!
– Вся жизнь у тебя впереди, а во что играли?
Фаду замялась, потому что играли они с девчонками, будто прячутся, убегают от яфаргов, от змеев-душителей...
– Так, в прятки. А почему ты спросил?
– Там внизу, в библиотеке сохранились некоторые подземные хранилища. Тексты не только записывали, их выбивали в камне, ткали. Завтра спустимся, я покажу тебе кое-что.


3.
Явившись до полудня, Ами нашла Жафара, заправляющим небольшой масляный фонарь на ручке.
– Готова прогуляться под землю?
Они покинули главный зал и углубились в правые, практически безграничные лабиринты пещерных колонн. Обставленные, обложенные книгами, снабжённые перекрытиями, которые в свою очередь служили полками для пугающе тяжёлых томов. Как мосты нависающие, они были так широки и прочны, что воспользовавшись приставной лесенкой, по ним ходили пешком, ища нужное, и находя, возможно, лишь над головой, на следующем ярусе, на четвёртом, на пятом...
Ами с Жафаром зашли в тупик. Он толкнул высокую стопку книг, рухнувшую в темень. Непроглядная, крутая лестница вниз. Оттуда потянуло необычным для пещер сухим, даже подогретым воздухом. К огорчению Ами, тепло кончилось через несколько шагов.
Круглый фонарь Жафара источал равномерный, глуховатый свет.
Ничуть не боящаяся, но ужасно заинтригованная Ами шла за ним истёртыми ступенями. То вниз и вниз, а то поворот и немного наверх... Ступени? Всё это были книги! Стопки, россыпи фолиантов! Никто их уже не откроет, превратившиеся в монолиты кирпичей, распавшихся в пыль. Бессчётно книг, стены не видны! Всё в копоти. Только порой обнаруживались низкие арки, остатки занавесей, истлевших дверей.
Запах пожарища, отсыревших углей и пепла за следующим поворотом начал обретать сладость, к дыму примешался тон специй... тлена... перечной пыли... сухофруктов...
– Чуешь? – спросил Жафар. – Не только в небе, и под землёй в Чёрные Дни бесилось пламя. Здесь хранили приправы, ковры, еду... К чему не дотянулся огонь, прокоптил дым.
Цель пути оказалась грубо вытесанной квадратной комнатой, заваленной полуистлевшими коврами и циновками. Просторная, своды высокие, арки ещё в две стороны, сквозняки.
Жафар обернулся:
– Здесь. Подожди...
Он зажёг светильник на дальней стене, разгоревшийся мгновенно, и ещё один с маленьким огоньком, а принесённый сразу же погасил, и Ами увидела...


Между светильниками на стене висел большущий ковёр.
«Златотканый...» – подумала Ами, никогда ничего подобного не встречав.
Местами потускневший он был цел и пылал отражённым сиянием. Прямоугольники узора на ковре сходились к центральному, создавая впечатление глубины: стенной или дверной ниши. Если второе, то дверь была закрыта. Перед ней красовался петел... Длинноногий, роскошный и надменный. Хвост – крутой волной, поникшим опахалом.
– Как живой... – прошептала Фаду.
Жафар кивнул, полюбовался на то, как она любовалась, и сменил картинку, подкрутив фитили. Теперь правый светильник разгорелся, а левый собрался в бусину.
Ами всплеснула руками:
– Ой!.. А как это?
На ковре вместо гладкого золотого петуха, шагал в противоположную сторону растрёпанный, пурпурный с белыми крыльями и хвостом. Ноги короткие, шпоры острые. За петухом ультрамариновая глубина, переливающаяся от синевы к зелени, словно распахнутая дверь. Зубцы отдельных перьев блестели на её фоне, как серебро.
– Заметь, – указал пальцем Жафар, – петухи шагают с востока на восток в разные стороны, а смотрят на восток, в одну. Я взял поесть, – резко переменил он тему, – и сироп. За водой, подожди, схожу. Перекусим с тобой, как те, прятавшиеся от катастрофы.


4.
Ами расстелила самый мохнатый из ковров перед удивительным, златотканым, разложила на платке сухие хлебцы, сладкие и солёные, и пока Жафар не вернулся, разглядывала чудо. В свете одинаково ярких огней петухи накладывались, пересекались и таяли в зависимости от того, где она стояла, как наклоняла голову. Ужасно интересно, только немного холодно. Сняв один светильник с крюка, Фаду прошлась вдоль стен, исследуя другие ковры. Остановилась у неприметного на вид, а тут и Жафар вернулся.
– А, беседка новобрачных. Церемониальный ковёр, за порогом клали.
Ни птиц, ни сценок со зверями. По углам вытканы: блюдо с виноградом, кинжал, лютня длинным грифом и седло. По центру одна пиалка. Всё очень условное, легко узнаваемое даже на старом ковре. Цветущая ветка с зелёными плодами пересекала восьмиугольник, заходила в квадрат и в центральный круг пиалы роняла один плод.
– Ста-арая символика – протянул Жафар, – теперь разве в песнях сохранилась.
– Что значит?
– Клятва, обещание свадебное. «Нет тебе сравнения. Власть моя и воля дороги мне, сладкие как виноград наложницы, острые как кинжал взгляды. Но рядом с тобой нет у меня ни воли, ни власти. За пологом беседки остался весь мир, под пологом – ты одна. Поймала меня любовь, уловила меня, обними же и ты меня, лови».
И поймал. Обнял Ами, укрыл в складках бурнуса:
– Холодно?
– Знобко.
Сели на коре, Ами разлила воды по бокалам, Жафар добавил сироп из маленького кувшинчика.
– Видишь орнамент по краю? Семь раз огибает ковёр по числу ступеней у сладкого, альковного порога. Это ягоды вышиты, они называются ягоды-в-пиалке. Такая же и с ветки падает. Единственная сладость, которая может сравниться с альковным сладострастием и кладётся вокруг ложа. Есть песня про влюблённых, про новобрачных. Ты,