Любовь Ами Фаду

было. Мальчишки играли, средний Яна сын, что через три двора от нас жил, он бузинку на земле нашёл, ей играл. Высоко подбросил, выше других, выиграл, значит. Но поймал и – умер! Вот именно, умер! А ты мне не веришь. У бузинника скорлупа – кремень, но если и незаметная трещинка – всё, хоть бы и высохла ягода, из неё через сто лет яд не выветрится!


Жафар протянул руку:
– Дай-ка посмотреть...
Едва орешек лёг в его ладонь, она захлопнулась, как шкатулка на пружине, костяшки побелели, ничего себе – посмотреть!
Безразлично, по слогам произнёс:
– Давай поменяемся?
Отвязал гранёную бусину, служившую противовесом на поясном кошельке:
– Золотая. Согласна?
Ами пожала плечами:
– Бери. Как будто я торгуюсь. А зачем тебе?
– Врагов буду травить. А тебе зачем?
– Жафар... Чего непонятного? У нас все девчонки с собой носили. Когда в горы одна идёшь, разве можно без бузинки? Вдруг нежить – лешаки, дэвы горные?.. Знаешь, сколько их в горах? А какие они страшные: два клыка вверх торчат, два вниз, а губ нет совсем! Ноздри вывернутые, чуткие. Когда ночной ветер с долины в горы летит, они принюхиваются и знают, в каком доме, сколько человек, и что за люди! Года не проходит, чтоб кто-то из девушек не пропала совсем!
– Бузинка для вас амулет?
– Жафар, – с упрёком протянула Ами, – ну, какой амулет? Последнее средство. Надёжное, – твёрдо добавила она, сжав маленький кулак и легонько стукнув по колену непонятливого Жафара.
Фаду рассказывала, щурясь, глядя сквозь него в мираж детства, зыбкий, тысячекратно преломляемый мираж.
– Это беда, знаешь. Горской семье потерять жену, а особенно дочь. Мало почему-то дочерей. Кого знаю, и двух в семье не бывает. На том перевале как раз, где чаще всего девушки пропадали, с другой стороны живут пять да ещё поодаль столько же крепких домохозяйств. Восемь сыновей у кузнеца, трое и дочь у его брата. У дровосека – одиннадцать, а дочки нет и одной! И с этой стороны лесник живёт у него взрослые сыновья, так они даже и не поженились. Не на ком!
– И самые злые лешаки гнездятся на этом перевале?
– Точно! Жутко злые! Какими девушек находили, горные дэвы ведь – звери, жутче зверей, лучше и не знать, и не говорить! Страшно ходить в лес... – Ами понизила голос до бесцветного шёпота. – А вдруг хуже, вдруг... яфарг? Со страху и ледяной бузинник раскусишь!
– Чем же страшнее яфарг?
Ами всплеснула руками:
– Скажешь тоже! Куда как страшней...
Начав торопливый, сбивчивый пересказ детских баек, Ами оборвала себя:
– Ой, да что я, в самом деле! Как будто ты не понимаешь! Скажи ещё, что сам не боишься яфаргов хоть чуть-чуть!
И обратно унеслась мыслью в горы, горские будни:
– Бывало, вечером, когда заморозков ещё и не ждали, а они – раз и бабах! Туча Синей Бузы пришла! Она и посреди лета приходит! Все – айда за хворостом! Для сада, деревья окуривать, укутывать грядки. А ночь уже вот-вот… И туча ещё… Всё гудит от ветра… Ну, и ты со всеми, бузинку за щеку и пошла! Не так страшно. Как отец меня увозил, я только бузинку и вспомнила схватить! – Ами задумалась. – Да и здесь, когда не спится, покатаешь её во рту, под языком оставишь и заснёшь...
Жафар кивал, глядя себе под ноги. Молча кивал.


3.
– Амистат, расскажи-ка мне... Как именно умер тот мальчишка?
Она рассказала, подтвердив достоверность книги даже в мелочах, и разговор мигом улетел в совсем другую сторону.
– Ами, самоубийство – недопустимая глупость!
У Жафара это вырвалось, без перехода, ни с того, ни с сего.
У Ами тоже:
– Это ещё почему? Своя воля – своя до конца. Что на жизнь, то и на смерть. По-другому не получается. Как говорят у нас про крепкую любовь: гладят пальчиками, держат косточками: до смерти, то есть, люблю, не отпущу.
– Ммм... Ты говоришь, как яфарг!
Ами вздрогнула:
– Что?
– Помнишь, мы узлы рассматривали с тобой в альбоме, ты хотела что-то сплести?
– Ну, да.
– Нить, которая соединяет две готовых тесьмы, она называется «эфа» – яфа, змея. Продел – завязал узел, продел – следующий узел. Ему название – «монета», потому что переходит из рук в руки, объединяет две полосы: смерть и жизнь. Это девиз яфаргов: «Смерть и жизнь назначают цену друг другу».
Шустрая, как птичка, Ами сбегала за альбомом, долго искала нужный раздел в непослушных, глянцевых листах. А вот и он... Да, у каждой нити, каждой полосы и узла есть имя!..
Вернулась к заголовку и скептически, неуверенно спросила:
– Но, кажется... Это слово между жизнью и смертью – «знать», знают цену друг другу?
Жафар засмеялся:
– Верно! Всё верно! Мне просто больше нравится второй вариант!


Они поменялись ролями. Теперь Жафар её расспрашивал, Ами вспоминала, что знали, что выдумывали про ледяной бузинник, легенды и прибаутки, реальные происшествия.
– В горах, на верхних ледниках нет и зверя, ни деревца. Но есть один северный горный отрог, заросший ледяным бузинником. Непроходимый бузинный лес... С этой стороны он принадлежит земле, а на другом краю небу, – Ами указывала взглядом вверх. Там он растёт на круглых, как плоские, шапки облаках… – Она помолчала, глядя в расколотые своды. – А тысячелетнее дерево, Бузинный Кряж, он растёт на самой границе. Это имя его такое – Бузинный Кряж. Иногда он сходит в долину…
Ами надолго замолчала, и Жафар спросил:
– Зачем?
– Справедливости ради. Какими только бабайками не стращают детей, да? Вот и слушай, если что, у нас дети пугают старших Бузинным Кряжем: «Станешь обижать меня, нажалуюсь! Он придёт, и не один!» И это не пустые угрозы! Придёт с севера туча Синей Бузы и заслонит всё небо. Делается темней, чем ночью! Бешеный ветер и страшный холод. Это морозные, вьюжные братья идут впереди неё, усмехаются, хохочут, разминают руки. Рады, что могут погулять, не дожидаясь зимы. У лютых Братьев Холодов широкие мечи в руках, а руки – толщиной с бычью ногу. Они бросаются на людей, протыкают, поднимают над головой и бьют о землю. У яростных Братьев Буранов, у каждого кнут и лассо. Стегают по ногам, ловят петлёй, рывком поднимают над головой и бросают в пропасть. От них не убежишь…
– Ты как будто любуешься, – удивился Жафар.
Ами задумалась:
– У нас каждый второй пацан назван в честь этих братьев! Чтобы ветра и морозы за своих приняли, не повредили бы. Когда в войнушку играют: делятся на бураны и морозы, человеком никто не хочет быть! Сплетут из веток ивы и репейника чучела людей и давай их мутузить!
– А в честь кого девочек называют?
– Э... Не знаю, разве в честь Непокорная Зои... Она не слушалась никого, она первая за ним ушла.
– За кем?
– Да за ним, Бузинным Кряжем. Почему Синяя Буза, зимняя туча, приходит не в своё время? Это случается, когда к Бузинному Кряжу обращается кто-то обиженный. Кто-то действительно невинный, особенно ребёнок. Зовёт его не один раз, в сердцах, а трижды. «Нет мне среди живых защиты. Нет справедливости. Бузинный Кряж, приходи». Тогда он выпускает своих сыновей, без выбора, не глядя, на кого идут. Они мчатся, бушуют, смеются, кружат. А Бузинный Кряж тихо идёт, прямо, не спеша. Медленно идёт, но как они не бегут, не могут обогнать его. Бесшумно идёт, хмурится... Кто его позвал, улыбнётся лишь тому, – Ами замолчала, ушла куда-то мыслями, повторила, – подойдя вплотную к тому, кто его позвал, улыбается и протягивает корзину: возьми ягоду для твоего обидчика не на жизнь, а на смерть, на горе ему! А Непокорная Зои опять, и его не послушалась, не взяла. Сказала: «Не ищу мести, и жизни не хочу, мне опротивела жизнь. Я хочу с тобой уйти». Он горбатый, кряжистый... Он вообще-то некрасивый, с ледяным горбом, лицо сухое, страшный. Бури, морозы они красивые, как самые красивые парни. Они смеются, гневаются, у них светлые глаза, чёрные глаза, яркие глаза и сведённые брови, оскаленные зубы, громкий смех. У него – тонкие губы и такая... холодная улыбка. Бузинный Кряж ничего не ответил, но Зои пошла за ним в холод, на ледники, вскоре не смогла идти... Тогда он закинул её на спину и унёс. На ледяном горбу. С тех пор Бузинник предлагает ягоду для себя выбрать, на жизнь или на смерть. Хочешь, умри. А не хочешь, прости и живи дальше... Остальную корзину на весь мир вытряхивает! Всех наказывает, без выбора милует, потому что все люди, все одинаковые! Знал, не знал, делал, не делал, тем и тем виноват! Ты мне не веришь? Жафар, послушай, у нас был год, прямо посреди летней жары, буря, по щиколотку града! Прошло, кончилось. Опомнились, все ли живы? Вроде, да. Обрадовались. Рано! Кто плачет, что случилось? А на отшибе девочка жила в доме, мать её видели раз в год, а девочку почти никогда, такой строгий у них дядя, бирюк, всё сам, людей не подпускал. И вот уже град растаял, только в сторону ледника – полоска его лежит, и на ней та девочка, как будто спит, но нет. Лежит лицом к горам и улыбается как будто сквозь сон, как будто. А бирюк тот ушёл ночью за перевал и никогда уже не вернулся.


Ами рассказывала напевно:
– Обрушится туча, всё небо становится белым, град не крупней орешка, с рябиновую ягоду, с бузинную, да. Но не весь тает. Слёзы небесного бузинника не тают. Эти не орешком, а снаружи и внутри, целиком ядовитые. Они от горя помогают: либо умрёшь, либо успокоишься. Следом зато идёт тёплый воздух и много хороших дождей, богатый урожай, когда все получили, чего стоили, чего хотели.
«Такое вполне возможно, – подумал Жафар, – при извержении вулкана. При циркуляции воздуха над отдалёнными плато гейзеров. Ядовитые и плодородные выбросы, вполне».
– У нас не бывает Синей Бузы... – произнёс он вслух.
– Естественно! – воскликнула Фаду и осеклась.
– Почему?
– Потому... Потому что... Если честно, от ледников на восток – правды нет. Зла много и обиды много, но невинных нет. Зачем Бузинному Кряжу туда идти? Сюда, получается... В горах считают: чем ниже земля, ближе к проклятым яфаргам, к Духу Зла. Злобные мертвецы уходят к нему, а он их гонит: «Послужите мне. К живым возвращайтесь, пугайте их, замучайте их для меня». А от ледников наверх, к Благому Духу идут добрые мертвецы. Он зовёт их, не гонит: «Поднимайтесь ко мне, приходите ко мне навсегда». Ушедшие к нему мертвецы пугать живых не возвращаются. А утешать, охранять могут! Посоветовать... Там, куда они ушли, кисти бузинника цветут в безоблачном небе, безветренном, они перелетают с цветка на цветок...
Жафар поморщился:
– Ами, неужели ты веришь в это?
– Конечно. А ты нет?
– Но послушай, не странно ли... Жил какой-то, положим, старик... Последнее, что сделал, зарезал овцу. Ел мясо, подавился и умер... И вдруг, ни с того ни с сего, дух этого старика... Я вообще не верю в загробную жизнь, ну, допустим, она есть... Дух старика вдруг решил порхать с цветка на цветок, как бабочка, а не виться, как муха вокруг овечьих кишок!
Вместо ответа Ами тихим речитативом пропела ему погребальную горскую песню:
– ...над гробом – Бузинный Кряж... От гроба до неба – бузинный цвет... Нижние грозди тёмные пахнут ужасно, живых пугают, но мёртвых манят... Во тьме, словно йавари, на запах лети!.. Средние грозди светлые пахнут горечью, и живых печалят, и мёртвых... В горе, словно йавари, на свет лети!.. Запах верхних гроздьев неведом никому... Но едва вдохнёшь его, как низойдёт покой к тебе, а к нам...
– Зима...
Ами кивнула:
– Утешение. Не лёд, не из корзины Бузинного Кряжа, а когда снегопаду и полагается.
Развела руками:
– Что мёртвец делает там? Обретает крылышки, пьёт цветочный нектар? Я песню знаю, а на самом