Матрена лежала без сна и думала о пропавшем без вести муже. Еще полгода назад, после обращения Сталина к народу, ушел воевать Григорий, как не пытались его освободить от армии, а до сих пор нет от него весточки.
Забрали на фронт и Андрея Брыля, а места их заняли Харитон Степанович Крышкин, внезапно оказавшийся полуглухим, и приехавший из самой Первопрестольной Илларион Аполлонович Василевский.
Последнему было семьдесят три года, но давали ему не более шестидесяти. Да и кто думал о возрасте в военные годы! Даже она, Матрена, припрятала питательный крем да губнушку в дальний ящик, надела темный платок и пошла вкалывать на эвакуированный из столицы завод по производству боеприпасов.
Только не из-за любви к Родине оказалась женщина на работе. Однажды ночью, когда хозяюшка была в постели у очередного любовника, влезли в ее дом воры и унесли из него все самое дорогостоящее.
А потом возлюбленный ее внезапно пропал. Побежала пострадавшая в милицию, а там пожали плечами. Что, мол, вы хотите – война! Заплакала Мотенька и к большому стенду на противоположной стене отвернулась. А там на нее весело скалился тот самый Олежек Макарский, по-настоящему именуемый Василием Тимофеевичем Ковригиным, у которого она была в постели накануне кражи. «Их разыскивает милиция», – было написано на этом стенде.
И тогда поняла жертва мошенника, что недаром не пошел в ее хоромы новый избранник сердца, а уболтал женщину остаться в небольшом гостиничном номере. Эх, дура она, дура! Пошарила горемыка по сусекам и наскребла кое-что из провизии. Но этой провизии надолго не хватало, а война обещала быть затяжной, если вообще когда-нибудь закончится. И тогда Иванова пошла к Крышкину.
– Все тепленькие местечки уже давно заняты, – встретил ее неприветливо Харитошка. – Иди на завод, там паек и небольшие льготы.
Покрутилась ночью в опустевшей постели Матрена, повертелась и решила к директору завода обратиться. Не зря же он в их доме харч ел!
– Рабочей, – не глядя на бывшую собутыльницу, распорядился Игнатий Матвеевич. – Во второй цех.
– Но, я ничего не умею, – по-собачьи заглядывая в глаза «товарища начальника», захлюпала носом Мотенька. – И Гриша бы был вам очень благодарен…
– А знаешь ли ты, что мне будет за срыв производственной программы, ядрена Матрена? – возмутился руководитель предприятия. – Три-бу-нал! Каждый человек сейчас на вес золота! Ступай, обучат!
И она, выдворяемая обидой и голодом, пошла. Непривычно было подниматься в пять часов утра, непривычно было обходиться без прислуги, а тем более в одиночку шагать по темным еще улицам того города, где она когда-то была хозяйкой. А в цеху от новенькой отворачивались и сквозь зубы отвечали на ее вопросы те, которых она всегда презирала.
– Комиссарша, – не раз слышала она за своей спиной, – первая блудница Михайловска.
– Теперь то не поблудишь, – весело отвечали на язвительную реплику неизвестной Матренины недоброжелатели. – Али только конопатого Крышкина здеся охмурять осталось!
– Не получится, – констатировал факт гнусавый голос. – Не мирное времечко сейчас. Сталин за распутство его живехонько в штрафбат отправит
«Надо бы обернуться и к черту сплетниц послать, – обливаясь липучим потом, думала разъяренная до судорог в мышцах рук и ног Иванова, – но один в поле не воин».
И Мотя остервенело трудилась, мечтая о мести, которую, как она знала, на стол подают в холодном виде. А злые языки не унимались.
– У Харитошки зазноба столичная появилась, – однажды удовлетворенно хихикнула Людка Акимушкина, в упор пялясь на обливающуюся потом соратницу – дочечка самого Василевского. Красавица! И молоденькая, не то, что некоторые. Говорят, сызнова жениться надумал.
– Жениться? – ахнули рабочие завода, все сплошь из местных баб, переобучившихся на мужские профессии. – Слыхано ли, в войну новой семьей обзаводиться!
«И он меня бросил, – длинными одинокими ночами уныло рассуждала Матрена. – Стара я стала, сорок четвертый годок пошел. А детишек нету! И родственников от себя оттолкнула! Горе мне, горе! Ульку то муженька мой кобель супружник лишил, – перевернулась на другой бок женщина, – у троих детишек кормильца отца отнял, а я за это перед Богом расплачиваюсь»…
Матрена всхлипнула и снова вспомнила родную деревню, где, сказывают, проживают в данное время ее единственные на свете сродственники.
«Сплетничают, что и калека Наталья жива осталась, только Марфа-колдунья ее настоящей красавицей сделала, – продолжала мысленно рассуждать бывшая комиссарша. – И племянники, значит, у меня есть, которых я сама себя лишила. Эх, ничего нет страшнее одиночества»!
– Шлюха, прости господи,– шипели вслед ей работницы завода и сплевывали, брезгливо собирая в глубокие морщины бескровные, лишенные солнца, лица.
Хотела перебраться Иванова в другой город, да Сталин такое удумал, будто крепостное право вновь вернул. К заводам, видите ли, рабочих прикрепил. И грозил по радио руководителям производств тяжким наказанием за срыв производственной программы.
Вот и вкалывали с раннего утра до поздней ночи заложники военного времени, порою и до дома у них сил дойти не находилось. Ложились бабы в какой-нибудь кладовой и мгновенно засыпали, только голову положить на рукава успевали.
А Матрене приходилось топать в жуткой темноте в центр города, так как однажды, когда она решила не уходить на ночевку, чуть не задушили ее негодницы.
И пожаловаться на самоуправство черни сейчас некому, не верит ей грозное заводское начальство. Или не желает верить. Убежать бы ей на бывший завод Коновалова, который возродился после многих лет забвения и также штампует патроны для победы, да шило на мыло менять не стоит. Ненавидят ее все, кто когда-то пресмыкался. Считают, что именно Матрена Васильевна повинна в арестах их горячо любимых мужей и сыновей. Матрена Васильевна и ее супруг.
– Уж поди-ка, – прошипела ей однажды в лицо бригадир Аксинья Конорева, – ответишь ты за все наши страдания, сучка паршивая.
Но при чем тут бывшая комиссарша, ежели она и слухом не слыхивала о тайных делах мужа? Каждому не докажешь, да и не хотят люди доказательств слушать! Не желают!
* * *
А однажды в ее окно тихо постучали. Мотя подумала, что ослышалась, но осторожный стук повторился. Бледное, мертвенное лицо оказалось за разбитым стеклом, и было это лицо ей будто знакомо.
– Пожалуйста, откройте, – по губам догадалась она о просьбе неожиданного пришельца.
«Хуже уже не будет», – решила женщина и скорой походкой подошла к входной двери.
На дворе стояла осень. Сильный порыв ветра рванулся в тепло ее дома, но его опередил высокий мужчина в простецкой мужицкой телогрейке.
– Тихо, – прижал палец ко рту хозяйки ночной гость. – Узнаете?
Она его узнала, так как видела однажды на званом ужине для высшего руководства, данном председателем областного комитета партии в далеком тридцать девятом.
Запомнился ей пригожий коммунистический деятель на долгий срок, ибо танцевал он только лишь с Матреной и пристально наблюдал за той в течение вечера.
– Евгений, – ахнула от неожиданности Мотенька. – Какими судьбами? Что-нибудь с Гришей?
– Что вы, что вы! Вот приехал по работе в город, – натянуто улыбнулся пришелец. – Может, впустите?
– Проходите, проходите, – засуетилась радушная хозяйка. – Простите, только накормить вас нечем.
– Я сам вас накормлю, – выложил на стол всевозможную провизию Труханов. – Где можно перед сном умыться?
– Там, – неопределенно махнула ладошкой ошеломленная женщина.
– Ешьте, не стесняйтесь, – скомандовал Евгений Кириллович.
Банки с тушенкой и сгущенкой, плитки шоколада, краюха настоящего пшеничного, первого сорта, хлеба, сырокопченая колбаса и даже бутылка какого-то заокеанского вина покоились на давно пустующем столе.
– Ну и как? – вышел из ванной комнаты ночной гость. – Вечерять будем?
– Будем, будем, – поспешила согласиться с Трухановым Мотя, ибо перепугалась, что все это необыкновенное богатство внезапно покинет ее убогое теперь жилище. – Сейчас чайник поставлю.
– Подожди, – обнял хозяюшку Евгений Кириллович. – Дай-ка посмотрю на тебя, красавица!
«Перешел на ты, – насторожилась одинокая женщина. – Хорошо это или плохо»?
– Я вспоминал о тебе, – прошептал на ухо напружиненной Матрене Труханов. – А ты?
Это прикосновение оказалось приятным, но есть хотелось необычайно, а потому Мотенька легонько оттолкнула неожиданного кавалера.
– Ясно, – с понимающей улыбкой проговорил мужчина. – Прошу к столу!
А после трапезы с настоящим французским вином Мотя расслабленно облокотилась на стол.
– Говорят, ты работаешь на заводе, как простая холопка? – вкрадчиво начал Евгений и руку на колено положил. – В каком цехе?
– Во втором, – нехотя отозвалась Иванова. Глаза ее слипались, и любовных утех не хотелось. – Мне завтра, то есть, сегодня уже, вставать в пять часов утра.
– Прекрасная королева превратилась на время в Золушку, – миролюбиво произнес несостоявшийся ухажер. – Одна-единственная просьба: передай директору завода.
Он вынул из рюкзака сверток и положил его перед опешившей хозяйкой.
– Не удивляйся, это дорогой и очень приятный гостинец для Игнатия Матвеевича, которого, по причине его занятости, я не смог увидеть накануне, хотя и договаривался с ним о встрече, – ослепительно улыбнулся Труханов. – А вез я его аж из самой Польши.
– Польши? – не поверила ушам Матрена. – Но там же фашисты. Или ты – советский разведчик?
– А это – государственная тайна, – натянуто засмеялся гость. – Сейчас я у тебя переночую, а утречком отбуду по немаловажным делам.
– И вечером не придешь, – обреченно констатировала факт хозяйка дома.
– К сожалению, дела, – разразился смехом Евгений Кириллович. – Пойдем в постельку, дорогая?
– Нет, – впервые в жизни отказала мужчине любвеобильная женщина. – Прости, но из меня сейчас плохая любовница.
– Что ж, – пожал плечами раздосадованный кавалер. – Где мне прикажешь улечься?
– Там, – кивнула на кожаный диван Мотенька. – Сейчас постелю.
А когда хозяюшка пришла со стопкой постельного белья, Евгений уже крепко спал, подложив руку под красивую, благородных кровей, голову.
«Давно не слышала я в этом доме мужского храпа, – с грустью улыбнулась Матрена, – с того самого времени, как ушел на фронт мой Гришенька».
А утром Труханов испарился, даже не оставив ей малюсенькой записочки, только на столе лежал туго спеленатый сверток, судя по монотонному тиканью, с каким-то часовым механизмом.
«Надо непременно развернуть подозрительный пакет, но некогда. Если опоздаю, накажут, – пролетело в голове у насторожившейся женщины, – Впрочем, не бомба же лежит у нее в доме. Евгений был популярным в широких кругах коммунистом, которого уважал даже ее ненаглядный супруг»…
На плите стоял холодный чайник, который никак не желал закипать, и Мотенька решила не дожидаться единственного оставшегося в доме напитка, настоянного на сухой тертой морковке. Она устало рухнула на стул и, налив из банки холодной воды, принялась с жадностью поедать принесенную Трухановым вчера вечером пищу, о вкусе которой успела уже подзабыть.
Как ни странно, на
