хватает за руку, тянет к себе и тогда я неожиданно для себя даю ему пощечину и направляюсь к раздевалке. Там, позади - шум, возня… И оказалось: кто-то схватился с этим приставалой, завязалась драка и, как потом оказалось, то был Валентин.
Мы стоим на краю крутого склона. Позади нас – почти нетронутые заросли рощи, впереди – голубоватое приволье задеснянских далей, а рядом «мой» валун, разогретый низким солнцем, к которому привожу всех своих гостей. И странно, то ли некая магическая сила, затаившаяся в нём, то ли эти просторы, но всегда мои собеседники здесь раскрываются, отыскивая для себя нечто новое в рассказах о жизни. Произойдёт ли подобное с моим «бегущем впереди»? Но пока спрошу вот о чём:
- Валентин, скажи… - И улыбнулась, извиняясь: - А можешь и не говорить, если…
- О чем тебе сказать? – решительно прерывает.
- А скажи-ка мне, одноклассник-лидер, чего ты достиг в жизни, кем работал, какая семья… - И осеклась: - Ой, слишком многого хочу, да?
Присел на валун, а я, стоя напротив и надеясь на таинственную силу камня, прошептала про себя: «Ну-ну, давай, Валя, я слушаю!» И он заговорил:
- А путь мой был таким: Карачев, Москва, факультет журналистики МГУ, работа в газетах Москвы, потом – корреспондентом в Америке, где изъездил немало, повидал много. Был в резервациях индейцев новаха, апачей, любовался потрясающим Гранд-Каньоном, от которого становится восторженно и страшно, водохранилищем Пауэлл на реке Колорадо в штатах Юта и Аризона… Удивительное озеро. Еще ни растений в нём, ни рыбы и, может, поэтому голубое-голубое!.. да еще изрезанное желтыми каньонами. Нереальная красота! И особенно на закате, когда удлиняются тени, густеют краски…
- Счастливчик, - вырвалось: - Столько повидать! Стольким любоваться…
- Да не только любовался. Знаешь, в Америке тоже есть такое… - И махнул рукой. – Пригороды мегаполисов, в которых целые поколения живут за счет подачек государства и через которые надо проезжать на скорости, а то могут ограбить и даже убить. Всякого хватает, - махнул рукой: - Промышленный котёл Детройта… ну, там, где делали форды, кадиллаки теперь заброшен, пустые кварталов с разрушающимися домами, в которых ютятся бомжи. - И помолчал, словно вспоминая что-то. – Но дело не в этих язвах богатой Америки. Просто заскучал я среди американцев. Не принял их полностью.
- Как же так? – воскликнула: - Ты, стремящийся обогнать всех, и не принял таких же?
- А вот так… Конечно, ребята они энергичные, деловые, но… Понимаешь, они отличные профессионалы в своём деле, но говорить с ними еще о чем-то… Нет в них этой нашей… - И пошевелил пальцами, словно нащупывая что-то: – Нет в них способности или желания рассуждать, выходя за рамки денег и своей профессии. Вот и вернулся в Москву.
- В семью… - подтолкнула его на ответ именно об этом.
- Да, в семью. Но сын уже вырос, отделился, а жена… - Коротко взглянул на меня: - Прости, не будем об этом, хорошо?
Распрямился, встал, слегка расправил плечи:
- Давай возвратимся к тому, о чем я хотел с тобой…
Я, давая понять, что готова слушать, присела на валун.
- Знаешь, я всё отчетливей ощущаю, что время беспощадно быстро пожирает моё настоящее, трансформируя в то самое прошлое, от которого я отмахивался и которое старался забыть. – Сделал несколько шагов к краю обрыва, постоял, обернулся ко мне: - Я разорвал мое минувшее, растерзал, разбросал по полю жизни и теперь не могу… - Снова отвернулся и, стоя ко мне спиной, продолжил: - И теперь из маленьких эпизодов, разбросанных в разных газетах и публикациях в те времена, когда мое прошлое было настоящим, не могу составить хотя бы небольшую картину своей жизни, словно оно, мое прошлое, обиделось на меня и отвернулось окончательно. – Подошел ко мне, присел: - И не только ощущаю это, но начинаю отчетливо понимать, что в этом моя беда.
И, бросив на меня быстрый, упрекающий взгляд… как мне показалось, снова встал, подошел к сосне, прислонил к ней ладони, лоб и застыл. Что мне надо было сказать? Не знаю и теперь. А тогда встала, подошла к нему, прикоснулась к плечу:
- Валентин… Валя, не надо… так…
Он не отозвался. И тогда, чтобы увести его от грустных мыслей, робко пошутила: – Ну скажи, зачем тебе прошлое, если твоё настоящее было таким интересным? Не печалуйся, - почему-то именно этот глагол выпорхнул: - каждому - своё. Мне, при скудости на события жизни, близким стало прошлое, тебе, при обилии… настоящее.
Но он резко обернулся:
- Да пойми ты! Мое стремление непременно быть обгоняющим образовало вокруг меня некую зону отчуждения, в которой... – Махнул рукой, шагнул от дерева. – И зона эта словно то самое искусственное озеро Пауэлл, о котором я тебе… Красивое. Но неживое! - Замолчал. И почему-то глядя на валун, проговорил вроде как себе: - Ведь я, занятый только собой, почти не думал о тех, кто оставался за спиной, а теперь… - И его взгляд наполнился удивлением и растерянностью: - А теперь я один… Один! Все, кто мог быть рядом, остались где-то там, позади… в твоём прошлом.
- Почему в моем? – мягко усмехнулась.
- Прости, – вяло усмехнулся и он: – Не в твоем, а в котором ты… о котором ты так заманчиво и, тревожа душу, пишешь.
Я молча отошла от него, присела на валун, жестом пригласила и его. Помолчали. «Сказать что-то, утешить? Но нуждается ли он в этом? Наверное, просто хотел выговориться. И именно мне, той, к которой так и не подошел когда-то… Кстати, а почему?» И захотелось спросить.
- Валентин, скажи… - И тут же спохватилась: - Но можешь и не говорить если…
- Ну, почему же? Спрашивай. Если я в сокровенном так раскрылся перед тобой, то…
- То объясни мне, - подхватила: - Почему ты никогда не подошел ко мне тогда, в школьные годы, хотя…
- Хотя, - подхватил и он: - вроде как следил за тобой, да? - И, не ожидая ответа, продолжил: - Да потому, что каким-то двадцатым чувством улавливал нашу разность и твою скрытую способность потянуть меня совсем не в мою, в другую сторону. – Коротко взглянул, натянуто улыбнулся: - Я даже побаивался тебя. Что, разве оказался не прав?
В ответ я лишь пожала плечами, встала и мы стали спускаться с откоса, чтобы выйти на асфальт широкой тропы, выводящей к Кургану.
Вскоре мы расстались, - он заторопился в театр на просмотр еще одного, «осовременниного спектакля» (его слова), пригласил и меня, но я отказалась: «Нет, спасибо. Не люблю разные выкрутасы теперешних режиссеров», - а после спектакля он должен был спешить к поезду.
Но через несколько дней по мобильнику я услышала его голос: «Я тут нашел в своём блокноте кое-что… Когда был в резервации индейцев апачей*, то прочитал вот такие слова их молитвы, выдолбленные на куске дерева: «Оглядываясь в прошлое, я наполняюсь благодарностью. Вглядываясь в будущее, я наполняюсь видением. Глядя вверх, я исполняюсь силой. Глядя внутрь, я нахожу мир.» Так вот, выходит, что ты, наполняясь благодарностью прошлого, нашла свой мир, а я, обгоняющий других и оставляющий за спиной прошлое, свой разрушил.» Ну какие слова утешения могла сказать ему, «отличнику», я - тихая «троечница», которая, копаясь в прошлом, так и не нашла той грани, за которую нельзя переходить, чтобы не утратить настоящего.
*Фёдор Тютчев (1803-1873) - русский лирик, поэт-мыслитель, дипломат.
*Эрнест Хемингуэй (1899-1961) - американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года.
*Апачи - собирательное название для нескольких культурно родственных племён североамериканских индейцев.
