"Дама, загадочная во всех отношениях" (ознакомительная глава)

«Дама, загадочная во всех отношениях».
                        Повесть.
(Ознакомительная глава.)
 
                               «Люсьен».
                                                               «Перемен! Мы ждем перемен…» Виктор Цой.
                                                               «Чтоб ты жил в эпоху перемен!» - китайское проклятие.
                          "Он придет, он будет добрым, ласковым - ветер перемен!" (песяня из к/ф "Мэри Попинс - до свиданья!")
 
…Большая оригиналка по жизни, Анна Борисовна была обладательницей весьма незаурядного характера. Случается, о ком-то сильном и смелом говорят: «характер его - кремень!» В отношении Анны Борисовны сказал бы я иначе: была она обладательницей не характера, а какой-то литой цельнометаллической конструкции. Научившись единожды проделывать бреши и командовать людьми, уверовав, что только так и должно судить обо всем современной женщине, она, с определенного момента, не продвигалась вперед по жизни, а только обрастала отделяющими ее от окружающих заслонами, да костенела со всяким шагом. Любить энергично-командную, безчувственную*, да  и прямо скажем – не для любви скроенную женщину, никто особо не стремился, и как-то скоро, несмотря на бытовавшие в ней в ту пору молодость лет и привлекательность, граничащую с красотой Снежной Королевы, отпали сами собой даже расчетливые ухажеры-однодневки.
     Обделенный, таким образом, нежностью и любовью земной барометр ее чувств, закоротив, зашкалил и навеки остался в одном, уткнувшемся в красную тревожную черту, положении. И если памятовал что-то о былой юной лимитчице** бывший ее муж, то далее, за переменившейся ли в сложностях своих жизнью, или так оказались замкнутыми скоро в нежданной темнице душа ее и сердце, но изменилась в те, давние теперь времена, Анна Борисовна быстро и разительно.
     Именно такой и запомнила ее на веки вечные Люсьен – утянутой в серый костюм «классной дамой», - со всеми крайними для данного литературного штампа впечатлениями.
     Для насмотревшихся современных сериалов молодых людей, образ Анны Борисовны, скорее всего, может оказаться проекцией на целое поколение. Но, смею уверить вас, была она продуктом особо обтесанным и окаменелым, не от мира сего, даже для своего времени. Так, впрочем, во все времена повелось - кто какую ипостась себе сам избрал: кто-то обделен талантом от Бога, комплексует, а за комплексы его платят окружающие, кто-то самодостаточен и без того, чтобы ступать по безропотным чужим головам. Мы, право, сами выбираем себе дороги: кто-то с мечтой, кто-то с молодым задором, но, главное, чтобы при том таилось в нас памятливое, духовное, дарованное извне, что-то много высшее и зрелое чем мы сами, погребенное до срока, но не отторгнутое.
     Юная Анна характером вышла не то в отца, не то в деда – не знали преград они, валились куда-то без остановок на розмыслы и сомнения, и только чудом не сворачивали шей, - избрала себе сугубые крайности в поступках и решениях и она. При взгляде издалека, кажется мне, что изначально уже стреножена была в ней душа земная, полужива и холодна, и совершенно не подавала о себе вестей. Так что и не удивительно мне, что судила о жизни юная Анна неопытно, странно, но сугубо материально. Взгляд и мысль ее настолько были зашорены ею самой, что, разумеется, комплекс непогрешимости просто обязан был прописаться в сознании Анны. Она сама выстрогала из себя куб, сама же замуровала изнутри все окна и двери. Сознание – ущербное и гипертрофированное, - осталось, душа – так же замурованная во склепе, - умерла.
     Не удивительно, что рано абстрагировалась от Анны Борисовны дочь, питая к матери несвойственный детям антагонизм. Не удивительны были и те отношения, что складывались у Анны Борисовны с собственным коллективом уже в нынешние времена. Все осложняло здесь то обстоятельство, что была она теперь «бизнес-леди», «хозяйкой» и входящие в коллектив мужчины и женщины изначально занимали по отношению к ней подчиненное отношение. А тут уже, не сговариваясь, все как-то скоро привыкли видеть в ней не человека, а только некую резонирующую, излучающую тревожные и губительные лучи напасть. И если бы занимала хоть как-то умы, а не отторгала, быть может заслужила бы рабочее и подстать характеру прозвище, а так, обозначали ее одними лишь обезличенными определениями: «Эта, у себя?», «Тебя из сто первого (кабинета) требует…» И плохо было пытаться угадать мужчинам в Анне Борисовне женщину. А не угадывать – и это порой совсем не приходилось ей по нраву. Куда важнее в затянувшемся и малоприятном общении с нею, угадать стало мимолетный момент, чтобы, соответствуясь с обстановкой, вальсирующим в пустоте канатоходцем, чувствительно качнуться в ту или иную сторону, и тем «сыграть», намеренно сфальшивить с этой женщиной.
     В тот день, когда дочь сбежала от нее в Томск, Анна Борисовна решилась все же на компромисс. Поступок сей с ее стороны был поистине фантастический, но, что поделать, речь шла о единственной дочери! Да и услужливая мысль уже немало рисовала ей кошмаров из вольной жизни студиозусов. Она скоро вернула Люсьен и поселила ее в квартире своего престарелого отца. Перемирие, таким образом, было достигнуто. И пусть оговоренные заранее свидания матери и дочери напоминали скорее встречу в допросной двух разделенных взаимным отторжением людей, и уже по прошествии первого часа встречи в воздухе начинало назревать что-то родственное напряжению однополюсно настроенных магнитов, а все же сердце Анны Борисовны успокоилось.
 
     Двадцать с лишком лет назад, когда постигло страну нашу общее и вихрем жавшее судьбы людские бедствие, оно, как и многих других, застало врасплох Анну Борисовну, так что в чем-то и она, и без того деятельница далеко не первых эшелонов власти, оказалась разом и на вторых, и на третьих ролях, и впервые растерялась даже, сплоховала, но были рядом примером зримым «учителя». Она опомнилась, и со всей безоглядной порывистостью характера своего, стала вторить иным, и вот уже не осталась без «наследства» из разграбляемого дома отчего и она.
(*Приставки «бес-» и «обес-», памятуя об утраченном нами с веками, стану я использовать в данной работе в смысловом, а не обезличенном  или двояком смысле.
**В советскую пору так называли москвичи приезжих, пытавшихся закрепиться в Москве.)
     Появились первые и головокружительные, рассованные по углам, по родительским квартирам тайнички и «заначки», первые весомой ценности украшения, всплывшие на свет бог знает какими потаенными каналами и смертями. Делала все с оглядкой на других, на «товарищей», а тогда в ЦК, на верхах, многие не сговариваясь, стали
делать общее разрушительное и подлое «дело». Никто не говорил еще вслух, что страна умерла, что предали ее чохом и разом, и, как при Петре, всех несмышленышей – в кабалу и оброк, а самим – в кавалеры! «Сбрасывали»
невесть откуда накопленные пачками, чемоданами рубли, покупали по «законным» своим 67 копеек доллары. Хихикали нервно, бегали, шушукались по углам, косились, разбивались на кланы.
     Чем далее, тем более, творилась вокруг чистая чертовщина: исчез контроль, исчез довлевший десятилетиями незримый дамоклов меч над головами, явились прежде никогда не виданные и невообразимые «демократы», бегали по всякому поводу «стучать» они и «докладываться», но уже не «куда положено», а (это уже ни в какие ворота не укладывалось!) прямиком в американское посольство, и никто не заламывал руки, не садил в «воронок», напротив – шкодливые подлецы эти оказывались вдруг в торпедирующим все фаворе – при власти и при деньгах*. Было о чем задуматься!
(*Пройдет много лет, задышит, как кажется нам, вновь свободно Россия, но останутся в фаворе прежние, скажем мягко, - «демократы» и «либералы», - недалекие, впрочем, почасту умом, отчего на всякую годовщину «победы демократии» станут не скрываясь хвастать они: «Тогда многие из ЦК выступали против Бориса Николаевича, но я, лично, сам ходил к Мэтлоку (агент ЦРУ), в посольство, помогите – просил! Во имя торжества демократии! Очень надо!»
- И помогали. Причем профессионально и деятельно. Отчего когда грянет в стране безработица, а дети безработных уйдут в криминал или станут наркоманами, будут отмечать для себя: «Да, все идет по намеченному плану. Мы знали наперед и ожидали этого! Теперь сравним, совпадет ли количество выморока с ожидаемыми цифрами».)
 
В разворошенном улье Анна Борисовна ничего понять еще не могла, рада была золотому дождю, но азарта не имела. Напротив, чего-то смутно страшась, по внушенной жизненным опытом осторожности, она прятала богатство свое, да так, что самой стоило великого труда добраться до всех этих колье, колечек с рубинами и маленьких, пахнущих лавандой, мешочков с редкими тогда еще бриллиантами. Ни о чем из сокровищ своих не решалась она ни с кем и словом обмолвиться: являла тайком на свет, в несколько тревожных и волнительных минут чаровалась сердцем, обмирала, не веря себе, и все еще ожидала за нечестное дело расплату. А там, поскорее, все с той же тревогой и оглядом, прятала вновь, чтобы помнить и ночами не спать, срываться нервно на смех, а там, при случае, вновь на минуту, на две, соприкоснуться с волнительной своей тайной.
     В тот же счастливый ей год, благодаря все тому же азартному товарищескому опыту, она по случаю, но не по рангу оказалась владелицей милой, пусть и небольшой, парижской квартирки – одной из единиц того немалого количества недвижимости, что прежде, на государственные деньги, покупалось для вполне определенных партийных и государственных нужд во многих городах и столицах мира. На том, впрочем, счастливое время ее закончилось. Дальнейший многолетний дележ продолжался уже без Анны Борисовны. Ее «ушли» - пришел черед приобретений крупных и не терпящих столпотворения: заводы, предприятия, комплексы зданий, банки, институты, гостиницы, санатории и дома отдыха – все, что способно было в одночасье сформировать не партийное, и тленом пошедшее теперь, а самое что ни на есть реальное, оформленное в многослойной прессовке власти фамильное Господство. Делили, разумеется, все неспроста – кому положено было, знали о роли всемогущего КГБ в развале страны, знали, что первыми «разрезали пирог» именно представители этого клана и оставаться «отодвинутыми», «на бобах» естественно не собирались.
     На этом уровне круг прежний сузился, заматерел: на горизонте маячило совсем уж фантастическое богатство – нефтяное, газовое, золотоносное, - а это реальная, не знающая ни границ, ни указок, на поколения вперед простирающаяся Власть. Но, сбившаяся раз на тропу воровства и предательства мысль, не успокоилась, крепла, и, заматерев, наиболее честолюбивые, за несколько лет вперед, почувствовали заманчивый запах власти особенной – государственной. За все это стоило бороться, и кого-то несговорчивого подставить и сковырнуть под откос. В средствах устрашения несговорчивых особо разборчивы не были – так и должно было быть, ведь все, от первых лиц до армейского генералитета, едины