тебя. Я все думаю, что тогда, помнишь, когда прошлым летом тебя чуть не украли, это он предотвратил несчастье.
— Мамочка, а вдруг ничего этого нет? Ирочка Соколова говорила, что никакого Бога и загробной жизни не существует. Что все это выдумки. Ей папа сказал. Мне так страшно стало! Значит, я проживу свою жизнь и совсем исчезну? Зачем же тогда жить, если ничего не останется?
— Почему же ничего? После тебя останутся твои дети и внуки и все, что ты создашь своим умом и делами. А насчет Ирочкиных слов − тут, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. Мы, живые, не можем доказать ни того, что та жизнь есть, ни того, что ее нет. Остается жить и надеяться.
Наступит у каждого из нас момент, когда он перешагнет тот порог и все узнает. Но твой папа был убежден, что бытие человека с его смертью не кончается, что он продолжает жить, только иначе. А папа очень много читал и размышлял над этим. И я думаю — он прав.
Отар, как и обещал, заехал за ними, едва они успели позавтракать. В машине сидели его родители — их лица светились радостью. Только подъехали к роддому, как на первом этаже отворилось окно и в нем показалась побледневшая Юлька с глазастым и щекастым Серго на руках. Юлька сияла, как медный таз, а малыш бессмысленно таращил на мир большие глазенки.
— Глаза Юли, — безапелляционно заявил Отар, — а нос будет мой. Как ты себя чувствуешь, сердце мое? Очень больно было?
— Сейчас прекрасно. А было... нет слов! Спасибо врачам — все время были рядом. Без них я бы пропала. Он родился — и не кричит. Я так испугалась: знаю же, что он должен закричать. А он молчит. Ну, думаю, если мертвый, я сейчас умру тоже. А у него горлышко пуповиной оказалось обмотано. Так крутился, пока выходил, что пуповина ему горло перехватила. Чуть не задохнулся. Но врач пуповину размотала и пошлепала его. И он как заорет! У меня от сердца сразу отлегло.
Господи, какой ужас! — подумала Ольга. Счастье, что все благополучно обошлось. Что было бы с Отаром, если бы несчастье случилось? Он бы тут весь роддом разнес.
— Когда вас можно забирать? — спросил Отар, влюблено глядя на нее.
— Через неделю, если все будет хорошо. Молоко вроде появилось. Уже пытаюсь кормить. Но его пока мало.
— У меня тоже сначала мало было, — успокоила ее Ольга, — а я все равно прикладывала Леночку к груди и после кормления обязательно сцеживала. И его постепенно стало все больше и больше. Я даже потом отдавала молоко — так много было. Лену кормила больше года — только следующей осенью бросила. И ты тоже должна кормить мальчика грудью, чтобы здоровеньким рос. Материнское молоко ничем не заменишь.
— Да, я буду, буду кормить. Отар, я теперь девочку хочу — Олечку. Через год.
— Нет, я с ума с ней сойду! — закричал Отар. — Не успела опомниться, уже второго хочет. Понравилось очень, да?
— Понравилось! А что? Мне одного ребенка мало. Хочу троих.
— Ладно-ладно! Ты сначала с одним управься — выкорми да на ножки поставь.
— Ну как, дочка, тебе маленький Серго показался? Понравился младенчик? — спросила Ольга, когда они вернулись домой.
— Хорошенький какой! На тетю Юлю похож. А на дядю Отара совсем не похож. Знаешь, я что-то по близнецам соскучилась. Как там они без меня?
— Первенец-мальчик обычно на маму похож, а девочка, как ты, на папу. Но он, когда подрастет, может стать и на папу похожим.
— А может, и на дядю? Или на тетю? У дяди Отара ведь много братьев и сестер.
— Может, и на дядю, — засмеялась Ольга, — а может, и сам на себя. Все хорошо, лишь бы здоровым рос. Дня три еще побудем и уедем. Тебя друзья ждут, а меня работа. Гена там уже, наверно, умирает по своей сестричке.
— Да уж. Он был такой грустный, когда мы садились в машину, я думала, заплачет. Нет, сдержался. Но это маленькое расставание. А вот, когда я на месяц уеду, на целый август, как он это переживет, не представляю.
— Что ж, Лена, пусть привыкает. Вам еще расставаться и расставаться. Может, когда-нибудь и навсегда расстанетесь — жизнь непредсказуема. Вы ведь не близкие родственники, а только друзья.
— Мама, я это понимаю. Но вот он этого понимать не хочет. Или не может. У него одна установка — всю жизнь быть рядом. Об ином и слышать не хочет.
— Ну ничего, подожди. Вдруг, когда подрастет, ему встретится другая девочка. Может, она его полюбит, и он ответит ей взаимностью.
— Может быть, может быть. Знаешь, мама, я очень люблю папу. Никогда его не видела, а люблю изо всех сил. Как тебя. И когда мне нужно что-то важное решить, я всегда думаю, что бы он посоветовал. Как правильнее поступить, чтоб было хорошо? И он как будто подсказывает. Я всегда лучше поступаю, когда думаю о нем, чем когда не думаю.
— Наверно, он тоже очень тебя любит. И заботится о тебе − там, где он теперь. Давай завтра сходим в церковь и помолимся за папу и за всех, кого мы любим? И живых, и мертвых.
— Давай.
Через три дня они уехали. Расставание не было печальным, ведь они собирались приехать снова в Ольгин отпуск на целый месяц. И уж тогда мама с дочкой планировали насладиться маленьким Серго досыта.
