«Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями»

окончательно теряя голос. – Помните, короля играет его свита, поэтому ваша задача – подчеркнуть, каков есть царь. Вы должны рассказать о нём больше, чем он сам о себе.
– Попробуем! На репетициях отработаем! – ответили Битков и Буров.
– Да, на репетициях, – согласился Витольд. – На сегодня всё.
 
Первый акт
 
– Никаких пирамид, никаких сфинксов, никаких статуй у нас не будет! Нет, нет, нет, не будет! – говорил Витольд перед началом репетиции, нервно расхаживая по сцене. Он вообще редко сидел в зале, предпочитая смотреть игру актёров с близкого расстояния. – Зачем нам этот антураж, мы, что, туристическое бюро? У нас нет такой цели – рассказать о Египте, его истории, культуре и обычаях!.. Никаких исторических нарядов тоже не будет, все актёры будут одеты в современные костюмы; поймите, мы играем пьесу о вечных человеческих страстях и пороках!
– Зачем же тогда в начале пьесы Кашта и Калхата рассуждают о египетских богах и сравнивают Амона и Атона? – ядовито поинтересовалась Аделаида Петровна. – Кашта говорит: «О, сколь велик Амон! Он бог темноты, основы основ, которая занимает большую часть Вселенной, но он и бог животворного света, сияющего во тьме. Амон соединяет в себе всё, он – начало и конец мира!». А я, Калхата, спрашиваю: «Но как же Атон, бог солнца и тепла, не он ли важнее для нас, чем великий, но далёкий Амон…». Ну и так далее… Зачем автор это написал?
– Авторы – все сумасшедшие в той или иной степени, – благодушно заметил Соснин-Чусовской. – Разве нормальный человек станет писать пьесы и вообще заниматься литературой? Нормальные люди живут в реальном мире, а воображаемом мире живут только сумасшедшие. А чего ты хочешь от сумасшедшего, мало ли чего ему в голову придёт? Фрейда надо читать, голубушка.
– Я читала Фрейда, – недовольно возразила Аделаида Петровна. – А ещё Юнга и Фуко.
– О, да ты образованнейшая женщина! Мы будем к тебе на консультации ходить, – актёры ведь тоже не от мира сего, – весело заявил Соснин-Чусовской. – Ты поможешь мне вылечиться?
– Тебе уже ничто не поможет, – отрезала Аделаида Петровна.
– Значит, я умру на сцене: славная смерть для трагика! Я так сыграю, что зрители будут рыдать и проводят меня в последний путь аплодисментами, – он простёр руки к пустому залу.
– Какой ты трагик, ты комедиант, – Аделаида Петровна отвернулась от него.
– Трагик – амплуа, комик – призвание, – не унимался Соснин-Чусовской. – Не делайте из амплуа приговора, говорил Станиславский.
– Стоп, стоп, стоп! Остановитесь! – захлопал в ладоши Витольд. – Вернёмся к пьесе.  Смотрите, далее Кашта рассказывает, что недавно было время, когда бог Амон был отвергнут и храмы его запустели. Богоборцы пытались ввести новую веру, и создать новую жреческую касту. Но что из этого вышло? Устои пошатнулись, традиции нарушились, народ одичал. Только восстановление старой религии способно спасти страну, только так возродится былое могущество Египта… Здесь мы снова приходим к тому, о чём говорили на читке, – Шабаке нужна сверхидея для того чтобы стать фараоном, и Кашта преподносит ему эту сверхидею. Он сам царь, он знает, что без этого править нельзя… А где Шабака? – спохватился Витольд. – Где Арнольд?
– А его опять нет. Он в сериале про вампиров снимается, – сообщила Аделаида Петровна.
– Я ему покажу вампиров! Он из меня и так всю кровь высосал! – закричал Витольд. – Что же делать, – сказал он через мгновение уже спокойнее, – давайте пока пройдём эту сцену без него... Кашта и Калхата, вы будете стоять здесь, когда занавес откроется. Хотя почему стоять? Нет, вы будете сидеть, сидеть на креслах, вполоборота друг к другу. Свет мы направим так, что вы будто парите над землёй: для вас всё земное уже позади, – вы небожители, наделённые высшей мудростью. Я хочу весь спектакль поставить на игре света и тени, они будут дополнять сценическое действие.
– Свет и тени – это ново, это только вчера придумали, – ядовито сказала  Аделаида Петровна, но Витольд её не услышал.
– Ну, начинайте! – хлопнул он в ладоши. – Давайте пройдём ваш диалог от начала до конца…
– Нет, так не пойдёт, – говорил он, когда они закончили. – Что-то здесь не так, чего-то не хватает. Весь диалог плоский, поверхностный, без души.
– Если вы считаете, что я… – хотела обидеться Аделаида Петровна, однако Витольд прервал её: – Вы тут совершенно ни при чём! В диалоге нет внутреннего содержания, драмы, поэтому герои и их речи ходульные, неинтересные. Хичкок говорил, что любой диалог становится скучным через три минуты, но если под столом лежит бомба с работающим часовым механизмом, и зритель знает об этом, диалог может длиться  и пятнадцать и двадцать минут.
– Отличная идея! Давайте и мы заложим бомбу на сцене, и интерес к спектаклю будет обеспечен, – предложил Соснин-Чусовской.
– Никакая бомба не сравнится по разрушительной силе с человеческими страстями. Надо уметь показать их, чтобы спектакль был интересным, – возразил Витольд. – Давайте думать… Кашта и Калхата прожили вместе целую жизнь; бывает, что мужчина и женщина смертельно надоедают друг другу и за меньшее время, если они не объединены чем-то более высоким, чем общей постелью, заботой о пропитании и воспитанием потомства. Есть ли у царя Кашты и царицы Калхаты нечто высокое, что их объединяет? Очевидно, это власть: они постоянно должны заботиться о том, чтобы не потерять её, потому что, во-первых, это сама по себе очень чувствительная потеря, а во-вторых, вместе с властью можно потерять жизнь. Этот скрытый мотив их поведения должен стать и трагедией ваших персонажей и насмешкой над ними: о чём бы они ни говорили, они не могут забыть о своём положении;  власть – это бомба с часовым механизмом, которая лежит у них под столом. Подобно тому, как все мысли и разговоры тяжело больного человека так или иначе определены его болезнью, поведение наделённого властью человека болезненно определено этой властью. Это действительно и страшно и смешно – вот это вы мне и покажите в диалоге Кашты и Калхаты. Давайте всё сначала!..
***
– Да, теперь неплохо, – сказал Витольд. – На следующих прогонах закрепим и попробуем ещё и ещё поиграть со светом… Но где же этот чёртов Арнольд? Он срывает нам репетицию!
– Я здесь, – отозвался Арнольд из тёмного зала. – Я уже давно здесь, жду своего выхода.
– Ага, ври больше! – язвительно откликнулся Витольд. – Вампиром решил стать? Мало, что ли, у нас вампиров, и ты решил к ним присоединиться?
– Да я… – хотел ответить Арнольд, но Витольд грозно крикнул ему: – Живо на сцену! Тоже мне, примадонна!..
– Так, значит, я выхожу после диалога Кашты и Калхаты, чтобы выслушать их наставления, – глядя в текст, сказал Арнольд. – Я почтительный сын, с уважением относящийся к родителям…
– Ничего подобного! Чушь какая! – крикнул Витольд, вновь сорвавшись на фальцет. – Почтительные сыновья бывают только в сказках, а в жизни идёт постоянный конфликт между сыновьями и отцами. Фрейд утверждал, что каждый сын подсознательно мечтает убить отца, чтобы занять его место, – и не просто убить, а съесть при этом, чтобы отец в буквальном смысле растворился в сыне! Конфликт между отцами и сыновьями – одна из самых острых тем в мировом искусстве, а ты хочешь заменить это убогой почтительностью?! Да на этом конфликте мир держится, если угодно: сыновья должны отвергать отцов, чтобы идти дальше и выше! Пусть они набьют себе шишек, пусть наломают дров, но придут к чему-то новому, захватывающему, интересному, что подвинет весь мир вперёд. Но горе обществу, в котором сыновья хуже отцов, – такое общество обречено, оно вырождается, потому что новое оказывается хуже старого.
…А ты говоришь – почтительность! – он хлопнул Арнольда по плечу. – В лучшем случае, снисхождение и внешнее уважение, но про себя Шабака уверен, что отец ему в подмётки не годится. И для этого у Шабаки есть весомые основания: ведь кто такой Кашта? – правитель небольшой страны, которую всерьёз никто не воспринимает. Но Шабаке суждено стать фараоном великого Египта, – насколько же Шабака выше своего отца! Если мерить мерилом власти, которое, повторяю, главное в нашей пьесе, Кашта перед Шабакой так мал, что его трудно разглядеть – и вот это вы также должны показать, – обратился он к Соснину-Чусовскому.
– Съёжится, сжаться, распластаться перед ним? – расхохотался Соснин-Чусовской. – Это пожалуйста. Один раз я играл карлика и, клянусь, зрители поверили, что я настоящий карлик! Дамы в зале плакали и говорили: «Боже, какой маленький и несчастный!».
– Вот, вот! Съёжьтесь, сожмитесь перед Шабакой! – подхватил Витольд. – Это подчеркнёт его превосходство. Но делайте это не сразу, а в ходе разговора, растяните по времени, чтобы было видно, как Шабака возвеличивается, а Кашта уничижается.
– А мне тоже прикажете уничижаться? И без того роль маленькая, так совсем к нулю её свести? – ехидно поинтересовалась Аделаида Петровна.
– Зачем уничижаться? Здесь как раз можно показать человеческие черты, а они никогда не бывают ничтожными, – возразил Витольд. – Вы любите своего сына и гордитесь им, но вы и боитесь за него, ведь он ввязывается в опасное дело. Забудьте в разговоре с Шабакой, что вы царица, покажите любящую и страдающую мать.
– Постараюсь. Было время, когда мне доверяли роли и посложнее, – ответила Аделаида Петровна, а Витольд уже кричал Арнольду: – А ты о чём задумался? Опять о своих вампирах? Соберись, чёрт возьми, и давай репетировать!
– Да, да, я здесь, – встряхнулся Арнольд. – Я готов…
***
– Что же, неплохо, неплохо, – сказал Витольд, когда они прошли и эту сцену. – Ну, массовки мы после отработаем, а сейчас давайте обратимся к расставанию Шабаки и Пебатмы… Наденька, иди сюда!
– Да, иду! Что мне делать? – спросила она.
– Играть свою роль, – зло засмеялась Аделаида Петровна. – Вы же актриса, милочка.
– Да, я понимаю… Я только хотела узнать… Мне хотелось уточнить… – смешалась Наденька.
Арнольд взял её за руку:
– Ничего, всё хорошо. Не волнуйся.
– Разве это есть в роли? – проворчала Аделаида Петровна, а Витольд пристально посмотрел на Наденьку и воскликнул: – Да, да, да! Да, именно так, на полутонах ты покажешь любовь и нежность при расставании! Но вместе с тем должно быть чувство нарастающей тревоги: мы подберём нужную музыку и цветом, опять-таки, поиграем, – однако главное зависит от тебя, Наденька. Ты женщина, тебе должно быть понятно, что чувствует женщина, расставаясь с любимым, но тут не просто расставание – ты понимаешь, что можешь потерять его. Женщины тысячи лет провожали мужчин на войну и прочие смертельно опасные дела, но всегда была надежда на возвращение; гораздо хуже, когда мужчина уходит безвозвратно, когда он становится чужим и далёким. Вот это настоящая трагедия для любящей женщины – страшнее войны, прости Господи! Но ты не можешь ничего, ничегошеньки изменить – ты готова отдать ему всю себя до последней капли, но ему это не нужно, он увлёкся чем-то иным, в чём ты занимаешь мало места или не имеешь места вовсе. К чему тебе власть над Египтом, если ты потеряешь из-за этого своего любимого? – а ты потеряешь его в любом случае, победит он или проиграет, потому что, проиграв, он погибнет, а став фараоном, он уже не будет прежним.