«Царь Шабака или Когда творения предков изъедены червями»

Салтыкова-Щедрина, такое уже ставили. Правители приходят и уходят, а проблемы остаются, – вот о них-то наш спектакль… Пусть останется колесница, эдакая шикарная колесница, вся сияющая золотом, – и на ней едет не человек, а земное божество. Вот что ты должен сыграть: явление Господа народу. Заметь, что за всё время, пока ты будешь ехать по сцене, ты не скажешь ни единого слова, только мимика, только жесты: тебе придётся вспомнить, как играли артисты немого кино, а оно было очень выразительным. За пять минут, что ты будешь кружить в своей колеснице, ты должен показать целую гамму чувств: ещё раз подумай, что ощущает бог, являясь перед народом. Ну-ка, что он ощущает?
– Наверное, радость от того, что он видит людей воочию, расположение к ним, желание помочь, возможно, жалость к людям, – ну, не знаю, что ещё, – пожал плечами Арнольд.
– Ты говоришь о добром боге, а наш бог злой, – возразил Витольд. – Он одержим идей собственного величия и больше всего боится, как бы люди не отвернулись от него, ибо тогда его величие рассыплется прахом, – все поймут, как он ничтожен. Вот на чем ты должен построить свой выход к народу: внутренний страх, глубокий животный страх, что ты будешь повержен, как были повержены прежние земные боги, и отсюда неистовое болезненное желание во что бы то ни стало укрепить своё положение. Поэтому ты одновременно милостив и грозен; ты осчастливил народ своим появлением и благосклонно принимаешь знаки внимания, но никто не должен забывать, что ты олицетворяешь страшную силу, которая любого может стереть в порошок. Ты должен внушать людям благоговейный ужас, смешанный с восторгом; они должны забыть о себе, отдаться своему земному богу без остатка, стать твоими рабами. У них не должно быть собственной воли, – ты сосредоточие всего, чего они хотят. Тогда ты можешь делать всё что угодно со своими врагами при полном одобрении преданной тебе толпы…  Сможешь изобразить всё это за пять минут, без слов? – спросил Витольд, лукаво глядя на Арнольда.
– Да, задачка… – ответил Арнольд. – Дай мне немного времени, мне надо сосредоточиться, собраться…
– Ради бога, сосредоточься, – только, смотри, не пей много, – Витольд шутливо погрозил ему пальцем. – А мы покуда пройдём с Пебатмой её сцену. Наденька, иди ко мне, солнышко!
– Гм, солнышко! Слушать противно! – фыркнула Аделаида Петровна.
– Когда-то все мы были звёздами, – глубокомысленно изрёк Соснин-Чусовской. – Дай же звёздам посветить, пока они ещё светят.
– Шут, – пробормотала Аделаида Петровна.
– …Ты прощаешься с Шабакой навсегда, – объяснял Витольд. – Он оставляет тебя и дальнейшая твоя судьба неизвестна. Ты уже знаешь, зачем он пришёл, но в душе у тебя сохраняется маленькая, слабая, крохотная надежда: вдруг ли, каким-то чудом всё вернётся к тем временам, когда вы любили друг друга и он не мог жить без тебя. Ты слушаешь и не слышишь, что говорит Шабака; ты жадно всматриваешься в его лицо, пытаясь найти в нём черты того человека, которого ты знала раньше. Напрасно! Всё кончено, того человека больше нет, а этот новый – чужой для тебя, более того, он чужд тебе, и ты никогда не смогла бы его полюбить.
Надежды больше нет, чувства пропали, и теперь ты можешь понять, о чём он говорит. Как тебе ни тяжело, но слова Шабаки вызывают у тебя горькую усмешку: он боится, как бы ты не навредила ему, грозит всяческими карами, если ты осмелишься выступить против него, – и обещает безбедную жизнь и своё покровительство, если ты будешь вести себя тихо и незаметно. Да, это действительно чужой человек, жалкий и смешной, – ты бы даже посмеялась, если бы тебе не было так больно.
Ты соглашаешься со всем, что он говорит, не споришь и не возражаешь; единственное, что ты позволяешь себе, – спросить о его молодой избраннице, которая, по слухам, ждёт ребёнка. Шабака смущён, он не ждал этого вопроса, – как ты вообще осмелилась задать его! – но быстро берёт себя в руки и заявляет, что не придаёт значения слухам. «Ты не знаешь, беременна она или нет?» – спрашиваешь ты с презрительной улыбкой, но Шабака прекращает этот разговор, сказав, что в нужное время народу будет объявлено, кто станет новой женой фараона.
Объяснение заканчивается; Шабака тонет во тьме, свет выхватывает лишь твоё лицо – ты произносишь свой заключительный монолог, надмирный монолог, – в нём нет упреков,  в нём только воспоминания и прощение. Ты говоришь о любви, которая была и прошла, о счастье, которое было и прошло; ты вспоминаешь о светлых радостях жизни, которые были дарованы тебе и за которые ты благодарна судьбе. Много или мало их было, не тебе судить, – может быть, ты заслужила большего, – но судьба всё равно была добра к тебе, потому что эти радости были. Ты вспоминаешь тех людей, которые жили рядом с тобой, но ты не хочешь вспоминать плохое: ты прощаешь им и сама просишь у них прощения. Прощаешь ты и своего мужа; твоё последнее желание, чтобы зло покинуло его душу.
– Я поняла, – сказала Наденька, содрогнувшись и зябко поправив свитер. – Я постараюсь.
– Умница, – Витольд погладил её по руке. – Ну, где Арнольд?..
– Уже иду, – ответил он, подойдя к Витольду.
– Тогда начинайте. А я присяду, устал, – он взял стул и сел.
***
– …Вот так! Да, именно так! – кричал он, вскочив со стула и бегая по сцене, после того, как они закончили. – Повторять не будем, только испортим всё. Над мизансценой после ещё подумаем, но вы волшебно сыграли, молодцы!.. Наденька, отдыхай, а тебе Арнольд надо пройти последнее действие – пир во дворце… Где Буров и Битков? Ушли и пропали? Где они?
– Оба лыка не вяжут, – сообщил Соснин-Чусовской. – Я на минутку выходил, видел их.
– Как, лыка не вяжут?! До конца репетиции не могли вытерпеть?! – взорвался Витольд. – Я же категорически запретил пить до и во время репетиций, – уж о спектаклях и речи нет!
– Сколько на моей памяти было таких запретов, даже в государственном масштабе, – не действуют! Видать, время не пришло, – философски заметил Соснин-Чусовской, почёсывая свой покрасневший нос.
– В театре вечно стоит запах алкоголя, – вставила Аделаида Петровна.
– Так это от тебя: помнишь, ты рюмочку пропустила на Новый год? – сказал Соснин-Чусовской.
– Это когда было! – возмутилась Аделаида Петровна.
– Ядрёное питьё, не выветрится никак, – ухмыльнулся Соснин-Чусовской.
Аделаида Петровна только руками развела…
– Вот негодяи! Ну, я им задам, – сказал Витольд и вздохнул: – Что же делать, отложим сцену пира. Она, в сущности, не сложная: Шабака в ближнем кругу празднует свою победу. Его восхваляют, опять и опять повторяя, что такого фараона никогда не было и не будет, что он спас страну в тот момент, когда она гибла, когда «творения предков были изъедены червями».
Вино льётся рекой, языки развязываются, и мы слышим удивительные истории о приближенных Шабаки, которые они рассказывают сами о себе и друг о друге. Шабаку это забавляет, он поощряет эти рассказы и внимательно слушает их. Всё больше и больше он ощущает своё превосходство над теми, кто его окружает, и полную их зависимость от него. Ему тоже становится весело, он готов забыть на время о своём высоком сане: по приказу Шабаки в зал входят танцовщицы и музыканты, за ними – дворцовые наложницы. Начинается бурная вакханалия, свет прожекторов выхватывает одну вакхическую пару за другой. В конце концов, весь восторг обращается на Шабаку: приближенные подхватывают царя и поднимают ввысь, остальные падают на колени. «Славься, великий царь! Славься, великий царь! Славься, великий царь!» – хором провозглашают все. Занавес!
– Да, это не сложно, – согласился Арнольд. – Здесь мне особенно нечего играть, всё делают другие.
– Извините, а как же мы? Нам передали, вы что-то для нас придумали? – спросила Аделаида Петровна. – Занавес уже опустился, пьеса окончена, – где же наши роли?
– Занавес опустился, но пьеса не окончена, – возразил Витольд. –  Свет перемещается в будку операторов, – показал он. – Там будете сидеть вы с Сосниным,  а ваши лица будут видны на экране, который появится прямо на занавесе. Вы, Аделаида Петровна, станете сетовать, что вечно везде бардак, все всё путают, вот и сейчас куда-то пропал самый финал пьесы.
– Сетовать – это она умеет, это у неё отлично получается, – вставил Соснин-Чусовской.
– Помолчи! Надоел! – одёрнула его Аделаида Петровна. – Когда это я сетовала?..
– А вы, – продолжал Витольд, обращаясь к Соснину-Чусовскому, – скажете Аделаиде Петровне, что здесь должен был быть эпилог, где говорится про окончательное падение Египта после царствования Шабаки, – но актёр, который должен был рассказать об этом, внезапно заболел. Поэтому решили показать зрителям небольшой ролик, – просто так, чтобы чем-то заполнить финал. Тут весь зал превращается в экран, в круговую кинопанораму, и начинают мелькать кадры из фильмов, мюзиклов, документальной хроники, научных передач, – всё вперемешку! Аделаида Петровна говорит, и это тоже слышно на весь зал: «Ну, и кому нужна эта комедия?». А вы: «Да пусть продолжается, пока есть зрители».
– Чушь какая! – не удержалась Аделаида Петровна.
– А что не чушь? – вместо Витольда ответил Соснин-Чусовской и, покачнувшись и дыхнув запахом водки, закричал со смехом: – «Комедия продолжается! Комедия продолжается!».