на Иру. Она меня поняла и тоже улыбнулась.
- Но это я о своём, - сел снова Юра. – А тебя от души поздравляю. Дебютировал как журналист. – Он подумал и добавил: - И в своём роде удачно. «МК» - высокая планка.
- Ты же сказал, что…
- Я, действительно, вот могу быть не всем доволен… Но это я, я – писатель. А тебе сейчас радоваться надо… первая публикация, эх, жаль, в доме вина нет, отметили бы…
- Я как-то не додумался, - смущённо пробормотал я. – Не до этого было.
- Ира вон знает, - кивнул он подбородком, - почему я в доме вина не держу.
Потому, что жлоб, грустно подумал я. Ну, стояла бы бутылка в навесном шкафу, про всяк случай – кому от этого хуже?
Меня понесло, я фантазировал дальше… Ну, вот и метнулся, сходил бы в «Гастроном» за бутылкой. А мы бы с женой потолковали не торопясь. За жизнь. Может, хотя бы поцеловались один раз. Странное дело, вдруг дошло до меня: она почти весь вечер так многозначительно молчит. Так смотрит… Ну, до жути хочется поцеловать. Нежно. По-братски. Не так, как Таню. Но непременно в губы. Она бы позволила, я был уверен почти. А вот тогда уже и водки стакан намахнуть… Но он же «Оракул». Он не пойдёт. А будет в сотый раз донимать её до кишок про пленум писателей… слова не дали, - а на фига ей этот пленум? У неё шесть дней в неделю другая совсем жизнь, и проблемы девичьи, свои. Попроще… А что? Мы почти одногодки… А писателей в Москве…
В прихожую проводить вышли оба; но она, немного подумав, осталась стоять в дверном проёме. Смущённая и растерянная, как будто ей было неловко, что я узнал её тайну. И за то, что жена.
Когда я взялся за медную ручку входной двери, она посмотрела в мою сторону и, тронув портьеру, промолвила, едва слышно: «До свидания».
- До свидания, - сказал я, как дурак. И вышел на тёмную лестницу. «До свидания – пробормотал я уже про себя. - Как от попа выходишь… ты б ему ещё руку поцеловал…»
Я видел: напоследок ей что-то хотелось спросить у меня. Но – как? Она спросит у него, досадливо хмыкнул я.
- Хороший парень, этот Саша, - скажет, наверное, Порнограф, запирая дверь изнутри.
- Хороший, - согласится жена и присядет на диван.
Сбегая по захарканной лестнице вниз, я подумал: вот я уже и «знаменитый» журналист. А журналистов в Москве…
Глава шестая
Саша уныло прикидывал: сколько ей лет? Если Тая моложе Шурика, - как тот утверждал, - то года на два или три старше него. 47, старуха Изергиль. А туда же, цены себе не сложит. Что у неё было? Что у неё есть? Два брака позади, муж – философствующий алкоголик, но вдова – значит, теперь хороший… Какой-то старик уже, в параличе наполовину, где-то лежит в Сибири, - звал, умолял приехать… попрощаться. Сильно, подумал Саша. Разбитый на кизяк, в постели нечистый, впереди – апостол Пётр с попечительными объятиями… ты бы смог в такие часы пожелать встречи с женщиной, которую когда-то любил? Чтоб только увидеть и погладить её дряблую кисть своей одной лишь здоровой рукой?.. Сильно, снова подумал Саша и откинулся нехотя на спинку кресла. А ведь когда-то и тот, парализованный – любил, различал оттенки зелёного в высокой траве. Не поехала. Говорила жалко: туда триста долларов дорога, поездом, у неё и на билет в одну сторону едва бы хватило…
Теперь со мной – и не хочет приходить, не дозовёшься. Ей это нужно? Смотрит пусто на картины, что ей в Сибири тот, наверное, ещё подарил. Ходит потерянно взад-вперёд по своей квартире. В постели не стонет, не сопит. Какая там страсть? Очки… эти… даже в сумерки не снимает, солнцезащитные. А на самом деле морщины, как у шарпея, в пол-лица. Это тебе не «гусиные лапки»… такие борозды. Эх, Тая, Тая, была ведь и ты когда-то свежей, с пахучим телом и упругой попкой. Широкозадая.
Теперь одни мослы… Мне достались. Обгладывать. Грудки белые, падающие вниз, безвольные. Варикозные ноги. И я. А мне это нужно? С таким сексом до импотенции три шага. Ни один «Конёк-горбунёк» потом не поможет…
Саша подумал кисло: позвонить ей, что ли? Нет, решил, она гордая, я тоже дурак.
Тая через неделю всё-таки пришла. Прямо с порога замордовано спросила: «Можно?» Очки сняла. Но в глазах-то был – вызов! Он это заметил, и шире открыл дверь: «Ба, - сказал, - какая неожиданность! Входи, дождёшься тебя». – «Мог бы и позвонить» - «Я звонил, - солгал он, - то занято, то трубку никто не берёт». – «А, правильно, - поддержала она радостно его враньё. – Мы с девчонками всю неделю на даче были». Интересно, подумал он про себя, - а рыба? Всю неделю под прилавком валялась?
- Ну, входи, - он впустил её в прихожую и запер дверь. – На ней была бежевая кожаная куртка на кнопках, под ней мохеровый вязаный свитер. Шею обвивал узкий батистовый шарф. Она застыла в прихожей, не раздеваясь.
- Помочь? – спросил он.
- Я сама, - нерешительно произнесла Тая и стала отстёгивать верхние пуговицы.
Он топтался у неё за спиной, почти впритирку, наготове, и обе руки уже занёс над воротником. Она оглянулась, улыбнулась растерянно и наконец распахнула куртку; он поволок её холодную «кожу» на себя.
- Ну, вот, - повесил неловко на крючок. – А теперь я помогу тебе разуться. – Саша присел на корточки.
Она испугалась, вздрогнула: раньше ничего подобного он себе не позволял. Подобной галантности… Иногда, заперев дверь изнутри, так и начинали. Задрав ей платье, сдёрнув трусики, он так и гнал её: стоя. Сначала в прихожей – ох, как она самозабвенно скакала! - потом относил в комнату. Как она была хороша, елозя спиной вверх-вниз по белым обоям!
- Ты никогда этого не делал, - смущённо произнесла женщина, стараясь изо всех сил придать голосу равнодушный тон. Она оторопела, застыла, боясь шевельнуться. Она затаила дыхание. Стало так тихо: он был уверен, что слышит биение её сердца. И только миг спустя Тая шумно выдохнула через нос, отпрянула и подставила, всё ещё не веря, другую ногу.
Он отставил лакированные ботики к плинтусу, и вспотевшей ладонью провёл по её икрам в нейлоновых чёрных чулках.
- Не надо, - уже капризно пожелала она, и, зная, что тапочек нет, прошла в гостиную, - она же и спальня. Да, скривился Саша, похоже, мужские пальцы не расшнуровывали ей ботики лет десять.
- О, - сказала она испуганно, – у тебя тут столько перемен!
- Сколько? – очнулся Саша и пошёл вслед за нею.
Тая с Сашей была необыкновенно осторожна в выражениях; от фразы к фразе шла как по битому стеклу. Но он уловил флюиды сарказма, когда она, верча головой, стоя посредине комнаты, выделила особо слово «два».
- Уже два шкафа, - сказала она, не зная, радоваться ли ей или огорчиться. И он видел: ей трудно выбрать между. Тут она всё-таки не выдержала и непроизвольно хмыкнула. Упрекнула будто:
- Ты ведь всегда говорил: эта квартира для одного. Что ты сам тут еле вмещаешься…
- И что? Я и сейчас так считаю.
Она бросила ненавистный взгляд на матрац на полу и добавила разочарованно:
- На книжный шкаф, ещё один, ты место нашёл.
Он рассеянно возразил:
- Ты посмотри – он уже полный. И это всего за три месяца… Так разве квартира не для одного?
Она уже порывалась что-то ответить, но смолчала. Оправив на бёдрах расклёшенные брюки с наглаженной стрелкой, села устало в продавленное кресло и оттуда спросила:
- А что будем пить?
Он видел: её совершенно не интересует ни что будем пить, ни что будем есть, ни что будем делать. Но сказал, улыбнувшись, подойдя ближе и гладя крашеные короткие волосы:
- Пить будем, что захочешь.
- Ну да? – будто удивилась она. И улыбнулась лживо. Он заметил помимо воли, как две глубокие морщины проступили от уголков рта и особо - что борозды у изгубья не сиюминутные, а прочерчены как резцом. Это уже навсегда, подумал он.
- Ты надолго?
- Смотря как будут принимать, - с вызовом ответила Тая.
- Принимать будут хорошо, - засмеялся Саша и закусил что мочи нижнюю губу. – Так, как ты приходишь, не грех и постараться. – И, не дав ей ответить, прикрикнул с пафосом: - Так как никогда не принимали. Посиди пока посмотри телевизор, а я в магазин спущусь.
- Ты же не пьёшь? – с надеждой в голосе спросила она и с ногами вползла в кресло.
- Ну, ты ведь выпьешь? – тоже с надеждой спросил он.
- Выпью. Правда, одной… Помнишь, как раньше было?
Он помнил. Напивались вдрабадан, и как обкуренные, скакали до пяти утра, не переставая…. Тело стареет, а душа - нет. Мужчины редко ценят душу.
Нервно дрожа, он уже влезал в сапоги, теряя равновесие, приваливал то и дело к стене. Потом выпрямился, крикнул от порога:
- Да, какое вино тебе купить?
Она сидела в кресле, поджав худые длинные ноги, оно стояло так – она смотрела ему прямо в глаза.
- Я не буду сегодня вина. Не хочу.
Саша всеми пальцами поскрёб запястье левой руки.
- А что будешь? – приглушенно спросил. – Неужели водку?
- Возьми коньяка, - попросила она, опустив голову. И тотчас она поправила несуществующую складку на брюках, добавила тоном знатока: - Только не «Десну».
Спустя каких-нибудь пятнадцать минут, он обил ноги о коврик и отпер дверь своим ключом.
- А на улице снег, - шелудиво бегая глазами, сообщил он с порога неожиданную новость.
- Да? – не удивилась она. Тая, когда наведывалась изредка к Саше, не удивлялась уже ничему. Она знала – он тоже. Могла запросто уйти, когда он курил на балконе. Могла закатывать скучные, хотя и не долгие, к её чести, истерики - с нудным, приевшимся уже лейтмотивом «Ты меня не любишь». Какая любовь, думал он тогда в ярости. Ты лучшее давно отдала другим. Какая любовь, чего ты от меня требуешь? У тебя самой, эта любовь, хоть чуточку – разве осталась? Может быть, он не спорил. Он видел, как рачительна Тая к своим детям. 28 и 19. Как сердце у неё разрывается от горя на куски, если дядя Миша прибредёт к ней на рынок в дырявых калошах. Вместо унтов, что она ему недавно купила. Но – другим? Ой, не надо… Ты расплескала всю свою любовь по дороге, думал он тогда со злостью. И на что теперь ты надеешься: ведь получить можно только то, что отдаёшь. А с чем ты пришла? Что тебе отдавать? Да и я такой же, если честно… Мы два сироты, неудачники – как ни соединяй, а всё равно – будешь ты. И буду я. Те, кто были у нас раньше, те – тоже никуда не денутся. Как-то легко и привычно укладываемся все вместе, умащиваемся на этот полуторный матрац у стены, нам даже не тесно…
Саша прошёл на кухню и принялся выкладывать снедь из пакета.
- Тебе помочь? – раздалось из гостиной.
- Помоги, - ответил он, доставая со дна пакета бутылку «Тетрони». И добавил уверенно, чтобы ей польстить: - Сервируешь ты замечательно.
- Неужели? – услышал польщённый голос. – И когда же это тебе я последний раз сервировала?
- Не помню, - честно признался он таким тоном, что она уловила грусть. Тая встала из кресла и прикрутила громкость чёрно-белого телевизора. Осторожно ступая в чулках, прошла на кухню. Стала у него сбоку, у притолоки.
- Я не успокоюсь, - вдруг сказала она совершенно непривычным тоном. Он повернулся к ней спиной и прополаскивал над раковиной вялые пупырчатые огурцы под холодной водой.
- Так когда? – спросила она. Подошла сзади и обхватила обеими руками за талию.
- Теряем время, - попытался высвободиться Саша, и ощутил
