на шее прикосновение её холодного липкого языка.
- Напомнить? – дерзко, с вызовом спросила Тая и разомкнула руки. – Три года назад, по-моему. На День Победы. Мы как всегда весь день провели на речке, а вечером или уже ночью пошли к тебе. – Она посмотрела на него искоса и добавила, смутившись: - Я тогда была очень пьяная, правда?
Он видел: ей хотелось бы ответа утвердительного, было в ту ночь нечто такое, на что она не соглашалась никогда ни до, ни после. И он её пожалел. Выложил огурцы на засаленную разделочную доску и выдохнул решительно: - Правда.
Она облегчённо вздохнула.
- Дай я, – сказала настойчиво и отодвинула его от стола. – Фартука, конечно, как не было, так и нет?
- Для кого? – удивился он.
- Для того, - наставительно и со значением в голосе произнесла она, - кто приходит к тебе сюда огурцы нарезать.
- Никто не приходит, - спокойно сказал Саша. – Ты же знаешь.
- Раньше знала. И верила. Теперь – нет. – Она бросила через плечо ненавидящий взгляд. – Ну, не бывает так, Саша! Не может такого быть!
- В общем, да, - согласился он сразу. – Но факты…
- Какие факты? – перебила она, уверенно работая ножом, и дольки ложились под лезвием тонкими ровными кружками. – Я к тебе почти не хожу, тогда – кто? Ну, я знаю, что ты любишь быть один. Я поэтому и прихожу к тебе так редко, - срываясь, заговорила быстрее она. – Если бы ходила чаще, я бы тебе надоела… Но кто-то ведь ходит, ведь правда? Кто-то же надоедает?
- Ты себе так палец порежешь, - сказал он, боясь за неё, хмуро, - смотри на доску, а не на меня.
- Да я их машинально чикаю, могу и с закрытыми глазами, - обиделась она… - Вот, вот, подумал он, кухонная женщина. Но чтобы к ней подлизаться, всё же похвалил: - Ты же не повар. А так виртуозно…
Она не уловила фальши в его голосе.
- Недавно сериал смотрела. Невестка там спрашивает у свекрови: «Мама, а как это у вас такие вкусные торты получаются?» - «Ну, как, - отвечает та. – Немного муки, немного сахару – и двадцать лет у плиты»… - Она улыбнулась грустно: - Вот так приблизительно и у меня. Девчонкам в основном я готовлю. Хотя всё умеют и сами.
Он благоразумно промолчал.
- Где-то у тебя была тарелка красивая, под твёрдый сыр. Голубенькая, -сказала Тая и обернулась лицом к окну. - Изящная такая, ты говорил, французская. Поищи. Пусть будет всё красиво.
Он открыл дверцу кухонного шкафа, забегал глазами по полкам. Где-то в самом низу стопки нащупал, с усилием потянул.
- О-о, – радостно протянула она, - я всё-таки не ошиблась. Есть. А я вспоминала всё, когда шла: у тебя её видела или не у тебя?
- У меня… выходит. Старая Франция, довоенная, - отчего-то с гордостью произнёс он, рассматривая тарелку. - Севрский фарфор.
- Что? – не поняла она.
- Лихо у тебя получается, - чуть повышая тон, сказал Саша. – Стабильность - признак мастерства. – На кухонном столе, как на великий праздник, она нарезала мелкими дольками на салат тугие, как бубен, тепличные помидоры и огурцы, перемешивала ложкой с измельчённым молодым луком. Нарезку из ветчины и ломтики сыра украсила хорошо промытыми листьями латука.
- Как обычно, – спросила она, ополаскивая в тёплой воде и протирая затем чистым полотенцем мельхиоровый нож, – в комнате сядем?
Он молча кивнул.
- Неси тогда всё туда. А где у тебя салфетки? Если есть, конечно, - виновато добавила она и уставилась на навесные шкафы на стене.
- Где-то были, - открыл он снова скрипучую дверцу. – Я презервативов не купил, киоскёрша куда-то ушла.
- А, - махнула она рукой. – Ты же не знаешь. Я спираль поставила.
Он отнёс в комнату бокалы и салфетки, вернулся.
- Вот эта ещё тарелка, возьми… ну, очень красивая. Я всегда удивлялась, откуда она у тебя…
- Кто-то забыл, - поддразнил он намеренно.
- Как же, - клюнула на наживку Тая. - Холодильник пуст, женщины со своим приходили… - Неси, - она ткнула ему в руку нарезку. - Пусть будет всё красиво.
«Хоть на столе», - прибавил он за неё, конечно, не вслух. Про себя.
Пока он ходил, она сложила нарезанные овощи в салатницу, облила подсолнечным маслом и уксусом. Брынзу, нарезанную тонкими ломтиками, сложила веером на блюдечке.
Саша вернулся, ещё из тамбура залюбовался на неё. Что-то в этом есть, подумал удивлённо. Жена, покой. Нехитрые житейские радости…
- Жаль, майонеза ты не догадался купить, - с профессиональным сожалением посетовала женщина.
Саша нервно захихикал.
- Ты что, смеёшься? Посмотри, уже сейчас какой стол! Куда его столько. Да мы и не съедим… на ночь глядя. Сегодня что, праздник какой-то?
- Ну, да, - застыла она вдруг в недоумении, и от стола – отпрянула. – Дай вспомню. Сорока мучеников Севастийских.
- Ещё не забыла? – уставился он на неё. – Здорово вас попы подковали, два года как не ездишь, а помнишь.
- Такое не забудешь, - многозначительно сказала Тая и поправила на затылке жёсткие, как сено, неживые, волосы.
Года два назад у неё ещё никакой рыбы не было: металась по России, продавала церковную бижутерию. Серебряные колечки, медальоны, иконки, цепочки шейные, всё с лейблом «Спаси и сохрани». Работа, говорила, скучная, малопривлекательная, но никаких затрат. Всё отпускает епархия, на реализацию, приезжаешь – отчитываешься. Хватило её ненадолго: не то уже здоровье, чтоб так мотаться, зачастую впроголодь и немытой. Да и не особо прибыльно, так, слёзы…
Проглядел Таю Господь, думал Саша, ох, проглядел! С другой стороны, думал он, она хоть и овца, но отнюдь не дура: к чему навязываться, если всё одно не возьмут.
Тая меж тем уже копошилась на «знаменитом» дачном столе в комнате, растерянно ища у него поддержки.
- Тут тоже книги, - пожала она плечами. – Куда их?
- Под стол, - сказал он. – Вали в кучу.
Он склонился над ней, пытаясь помочь; книги предательски заскользили. Нет, рыбой не пахнет. Какой-то приторный дезодорант. А может, духи. Готовилась… Он представил её в ванной, одна нога отставлена, тщательно моет с туалетным мылом промежность, вытирает пальцем большие губы… Тоска. Девчонка собралась на трахен-бахен... Ну,трахнут тебя походя ещё раз 10 или 20. За двадцать лет. Что там получается – средне интегрально один раз в год. А что? Тоже неплохо. С такой кобыльей физиономией… Будет у кого-то… у неё… пять минут сомнительного удовольствия – и на год воспоминаний. А надо было ещё так, на боку, а потом… это вот. Эх, постеснялась. В следующий раз попробую обязательно…» Когда-нибудь, может, и скоро уже – следующего раза не будет. Будет последний. Тогда вот… и плачь в подушку. «Эх, постеснялась…»
Пять минут жестокой радости…
Стол, широкий как мостовая, хоть и о трёх всего досках, покрытых морилкою – заиграл, засветлел закусками. Вместо салфетки – Тая настояла – два чистых полотняных полотенца.
Ветчина отливала не настоящим, фантастическим блеском. Колбасы, как костяшки распавшегося домино, дружно колечками выложены на тарелке. Сыр бил в глаза матовой желтизной, под двухсот ваттной люстрой. Салатницу Тая водрузила посередине стола. Саша сходил на кухню и принёс уже холодную бутылку «Тетрони».
- Скромно, но сердито, - окинул он взором нахальный задор стола. – Икры только не хватает…
Она испуганно обернулась.
- Ну, не мечут гусаки икру! – крикнул вдруг Саша ей под самое ухо, сгорая от стыда. Ему было очень стыдно за этот невзначай устроенный праздник, в честь внезапно объявившейся щели. Перед собой стыдно, не перед ней. Но Тая уловила что-то новое, положила вилки и попросила:
- Надо музыку поставить.
- О да, - хмыкнул Саша, - как это я забыл. – Ты ведь старая меломанка.
Меломанкой Тая никогда не была, поэтому ухо резануло обидно именно «старая». «У меня много комплексов», - не раз предупреждала она. – «Ты из них и состоишь», - соглашался он. Но вслух не высказывался. Он присел под столом на корточки, лениво и неохотно, и пошарил правой рукой, налапил портативный магнитофон у самого плинтуса. Потянул на себя, и ручка отвалилась.
- От чёрт, - выругался Саша, - надеюсь, он хотя бы играет.
Она посмотрела долго-долго на чёрный замусленный корпус и сказала тоном повелительным:
- Иди его хотя бы вымой. Или пыль протри влажной тряпочкой.
Через минуту он вернулся из ванной, спокойный.
- Куда его приткнуть? Не сильно он тут свистит, между едой и тарелками, тебе не кажется?
Она взяла его осторожно за динамик и пристроила к самой стене.
- Нет, - сказала, - поставим на телевизор.
- Как хочешь, - согласился он. – А что будешь слушать?
- У тебя Крис де Бург есть? – спросила с интересом она.
- Есть.
- Ну, его и поставь. Я люблю.
Саша вздохнул и подошёл к книжному шкафу; там валялись за стеклянной дверцей в углу аудиокассеты. Насыпом. Разъехались, как чебуреки в миске. Нашёл он ей Криса де Бурга. Сдул пыль, побил о костяшку ладони, зарядил в кассетник. Что-то внутри скрипнуло, дёрнулось и лента пошла, как-то неуверенно и вяло.
- Ты что же, себе ничего не купил? – спросила вдруг с беспокойством Тая.
- Ты же знаешь, - сказал недовольно Саша. – Я не пью.
- А чокаться? – вылупила она глаза.
- А, это? Ну, я кока-колы взял.
- Так неси, чего ты стоишь, - сказала она уже спокойно и обрадовалась. «****ь, как чайная церемония в Китае, - сокрушённо подумал он и поплёлся на кухню. – Такие сложные декорации и всё лишь для того, чтобы… э-э… ладно. Не часто она и приходит. Потерпишь, надо героя доиграть. Но хуже всего этот её овечий трёп: а Дашка… а Катя… ох, и тоска…»
- Ну, садись, - попросила она уже совсем спокойно, и, по привычке, села в продавленное кресло. – Что ты мечешься, давай!
Он потянул стул с рассохшейся ножкой, из-под письменного стола напротив, повертел в руках подозрительно. Нагнулся и ребром ладони ударил по сгибу ножки. Ножка сухо вошла в паз. Подхватил его за спинку, тремя пальцами и поставил вполоборота к Тае.
- Садись, - снова сказала она.
- Откуда такое нетерпение? – хмуро полюбопытствовал и посмотрел ей в глаза. – Тебе что, так выпить невтерпёж?
- Ну, зачем ты так… - произнесла она обиженным тоном. – Просто хватит суетиться, я же вижу, ты нервничаешь.
- Ничего я не нервничаю, - сказал он и взял со стола салфетку.
- Нервничаешь, - настаивала она, откинувшись в кресле. – И напрасно. Всё будет хорошо. Садись уже.
Стоя у неё за спиной, он взял со стола бутылку конька, и, наклонив горлышко к себе, стал свинчивать крышку. Крышка провернулась вдоль оси несколько раз и заскользила по стеклянной резьбе, проворачиваясь. Он вертел бутылку в руках, наклонял снова и снова, даже зачем-то встряхивал, до боли кривясь, но крышка была неумолима – её заклинило.
- Резьба сорвана, - сопя от натуги, сообщил Саша. Он знал, что такое бывает только с плохим коньяком. И знал, что она об этом тоже знает.
- Нож возьми, поддень снизу, - пожалела его Тая и протянула нож, не глядя на него. Он перехватил бутылку в левую руку и потянулся за ножом. Тая в кресле даже не шевельнулась. Примостив бутылку на столе, Саша резко и зло принялся отламывать нижний обод крышки. Наконец, жестяная спираль сухо щёлкнула, и мятая раскуроченная крышка отлетела и упала на пол. С пальца потекла кровь.
- Ой, ты порезался, - жалобно заныла Тая, впрочем, не шевельнувшись.
- Чёрт... - выругался Саша, слизывая с пальца кровь. - … мудацкий коньяк.
- У тебя есть антисептик? аптечка? – спросила Тая.
- Да ничего у меня нет, - сквозь зубы прошипел Саша и с ненавистью посмотрел на сидящую в кресле женщину.
- Одеколоном хотя бы прижги, у меня в сумочке есть где-то вата.
Она
