спрячешься… не то, что в лесах… Ну, пойдём… Нам, думаю, туда. С бугра этого по тропинке вниз, где вон кустарник чернеет.
Справа за шоссе петлисто виднелась какая-то грязная речка в лугах, за речкой – вдалеке уже – словно спичечные коробки, деревенские мокрые избы на косогоре. А в поле ещё было дико, сыро, щёткой из-под опалого наста торчало жнивьё, и куда-то расползались в ложбины фиолетовые на солнце полевые дороги.
Вдруг Таня, по тропинке меня обойдя, проваливаясь в сугробы, забежала наперерез, обернулась и застыла, будто к прыжку приготовилась. И выпалила дерзко:
- Я вот вспомнила теплоход, а ты помнишь? Эти три дня? - и её светло-серые глаза просияли, сверкнули на миг влажным блеском.
Ого, подумал я – какие пульсации! Мы уже и вспоминаем одномоментно почти.
- Да, – не задумываясь, ответил я, - это лучшее, что у нас было.
Я подошёл к ней и обнял, утопая в пышном меху полушубка из какого-то дорогого зверя - в ЦДЛ она была не в нём. Глубоко вдохнул тёплый воздух от завитков на нижнем локоне и ощутил нежный аромат фиалок, исходивший от неё.
- Но ведь это только пока, правда?
- Ты сегодня вызывающе хороша, - сказал я, совершенно теряя голову. Взял её лицо в обе ладони и принялся целовать, долго, безотрывно целовать её в шею, губы, глаза.
- Ты уверен? – хлопнула она ресницами. – А то мне иногда кажется…
Я бережно смахивал снежинки на меху её воротника. Она обняла длинными цепкими пальцами в перчатках, прильнула всем телом и всё-таки прибавила, чуть отстраняясь:
- Я этого не переживу.
И, не давая ответить, закрыла мне рот холодной перчаткой. Я поцеловал ладонь, каждый палец под мягкой кожей. Потом отвёл её руку и сказал, с напускной строгостью:
- Мы так никогда не дойдём, тебе не кажется?
- А зачем нам туда идти? – спросила она. – Мне и тут с тобой хорошо. Мне везде с тобой хорошо. – Она почувствовала, что сейчас можно говорить всё и продолжала: - Но вот когда тебя рядом нет, я бы тебя убила… Как я тогда тебя ненавижу…
- За что? – улыбнулся я и встряхнул головой.
- Неужели не ясно? – она была очень проста и естественна, и я понял – свернуть на ироничный тон сейчас не удастся. Серьёзна как никогда. Не скорый мой ответ её немного смутил. Она ждала, заглядывая прямо в глаза. Я сказал, догадываясь, наконец, к чему она клонит:
- Ещё будет у нас теплоход. И не один.
Она почувствовала: я начинаю догадываться, но всё-таки сказала, выдавливая фразы толчками и с большими паузами:
- Мне надо один. Но навсегда. Ты меня понимаешь?
Припёрли к стенке, подумал я, и где? – в чистом поле, посреди мёрзлых бодяков в снегу. Как она так ухитрилась? Вроде же говорили ни о чём. И уже… Я вздохнул, наконец, и покачал головой.
- Я этого жеста не понимаю, - сказала Таня. – Мне, видно, на роду написано ничего не понимать… Хорошо, пойдём в твоё Марфино.
Что ж я такой, думал я, мрачнея и нащупывая её ладонь. Неужели так трудно признаться? Ведь ты её любишь… Я взял её за руку и потащил вниз по тропинке.
Она догадалась, сморщила носик и оттолкнула мою руку.
- Оо-пять, - с сожалением заметил я и стал искать глазами спасительные пруды; архитектурный комплекс находился где-то за ними.
- Ты знаешь, - сказала она, не оборачиваясь, - я ведь знаю, почему ты боишься. – Я неуклюже шагал за ней, уже не разбирая дороги, вглядывался в бесконечно милый силуэт впереди и, про себя матерясь, поминутно проваливался в сугробы.
- Ты как будто никак не оклемаешься, никак не свыкнешься с этой мыслью… хотя хочешь того же и сам, только не признаёшься. Не надо мне –пока… не надо – я подожду, но можно ведь хотя бы самому себе признаться. Неужели это так трудно?
Она переменила тон, голос стал чуть более добрым, кротким.
Я проговорил глухо:
- Я исправлюсь.
- А куда ты денешься? – сказала она уже таким тоном, что я понял ясно: гроза миновала. Надолго ли? – спросил я себя. Ну, идиот. Ты мизинца её не стоишь – одного, вот в этой пахучей перчатке.
- Кстати, ты моим родителям понравился, - сказала она и откинула голову. – Неделю уже про тебя вспоминают.
- Война так война, - буркнул я, - надо было соответствовать.
- У тебя получилось. Но я в этом и не сомневалась. Есть в тебе какой-то шарм, очаровывать ты умеешь с первого раза.
- А со второго – разочаровывать?
- Нет. Ты не такой ершистый, каким хочешь казаться.
- Слава Богу, ты тоже, - несмело парировал я.
Наконец, в просвете кустарника раздвинулся пруд, как-то разом. Я указал ей рукой:
- Ну, вот… Давай теперь спустимся к «унылому дворянскому гнезду». Бутылочку взорвём.
Она посмотрела на меня с любопытством.
- А я думаю, что это он в пакете тащит так бережно… Ну, и зачем взял?
- Ну, не май месяц. Холодно.
- И, конечно – водка?
- Не угадала. Шампанское. Тебе хотел угодить, ты ведь любишь?
- На таком морозе?
- Часы на вокзале показывали минус семь. Не Сибирь всё-таки.
Я утвердил пакет на замшелый пенёк у припая, обернулся, посмотрел на неё. Серые глаза девушки оставались насмешливы. Извлёк за горлышко задубелую бутылку, и, откупорил, компетентно наклоняя в сторону.
- Ооох…- простонала она, - всё равно разлил. – А я… - сказала она, протягивая мне пустой стакан, - не опьянею?
- Исключено. Гадость редкая.
- Понимаю, - обворожительно улыбнулась она и провела пальчиком по мокрой губе. – Это не «Даляр», который ты хлестал на теплоходе. Тебя не стошнит?
- Кислое и в нос шибает, - сказал я, скривившись. – Пена, как от стирального порошка…
- Бедненький, - пожалела она, - Такие муки из-за меня принимает.
- Ну да, - засмеялся и я. – Может, оценят?
- И не надейся. Хочешь жить и не мучиться?
- Хочу, - честно признался я и протянул ей обломок шоколада.
- Как странно, - сказала Таня. – Сейчас в лесу снег шапками, морозно, а через какие-нибудь две недели на полянах зацветут подснежники… Ты об этом думал?
Я думал о том, как она любит напустить на себя загадочности. И ответил в том духе, что да, цветы-то проклюнутся, никуда они не денутся, но – не подснежники.
- Почему? – искренне удивилась Таня.
- А тут сосны. А подснежники под соснами не растут. Так что благодушная пастораль не получается.
- А что тут растёт? – повернула она голову.
- Ну, не знаю… жёлтые эти…
Согнувшись, она картинно водрузила порожний пластиковый стакан на пенёк и сказала, чуть грустно:
- Давно мы не были в театре.
Я посмотрел на неё.
- Да, - подтвердил я, - Большой оставил печальную память.
- Нууу-у, - протянула Таня и фыркнула. А потом добавила, улыбнувшись: - Но старался.
Я постарался, как никто. Однажды после занятий уже Володька, бывший десантник из параллельной группы - он мне ещё на вступительные экзамены сапоги свои дембельские напрокат давал и золотое шитьё аксельбантов, как у корнета, - вбежал он в комнату и с порога заорал: «Ты в Большом театре когда-нибудь был?» - «Я в Мавзолее был, - поднялся я на локте. – В Пушкинском был. В Малом был. В Большом не был» - «Есть два билета. Евгений Онегин. Я не могу сегодня. С девчонкой и сходите, прогнёшься» - «Ну, давай. Прогнусь». И всё бы хорошо, и Таня, как оказалась, в Большом тоже ни разу не была, - но после первых же арий мы сильно с ней загрустили. Онегин шёл на финском языке, какая-то правительственная делегация приехала, чего-то там Володька напутал. Ну, и ушли, весь вечер пили крюшон в фойе.
- Да, ты старался, - повеселела вмиг Таня, и мы оба рассмеялись.
Из тальника, где мы глотками пили холодное шампанское, виднелся прямо изо льда и снега, казалось, над прудом завис, двухарочный мост на тот берег. Отсюда он выглядел воздушным и бутафорским.
Таня стояла, в модной шубке и с накрашенными холодными губами, спиной к мосту, но то и дело ставила пластиковый стакан на подвернувшийся так кстати пень, оборачивалась и смотрела восхищённо на мост: в архитектуре она была дока. Она сказала:
- Архитектор наверняка долго учился в Европе. Это не русский стиль.
- Почему?
- Мост типично западноевропейский, будто где-то во Франции или в Италии. Он слишком помпезный для такой глуши. Ему бы не через какой-то занюханный пруд быть перекинутым, а, скажем, через Сену или Уазу. Соединять два берега одной реки. В одном городе.
Я тоже поставил стаканчик на косо срезанный торец пня, подошёл к ней сзади и обнял за талию.
- Вот смотри, - промурлыкала она, и я понял, что она зачем-то хочет скрыть то, как ей приятно в моих руках. – Арки облицованы белым камнем, галерея ажурная, над нею венчиком аркада и зубцы. А стены моста глухие, из красного кирпича, - думаешь, хозяин экономил? Вовсе нет. Ему важен был контраст с белыми колоннами галереи. Архитектор лишь безропотно выполнил эту прихоть.
- Разве плохо? – я недоуменно пожал плечами.
- Не плохо, - согласилась Таня. – Но это не по-русски.
- Главное – красиво, - вконец растерялся я.
- Я однажды, - продолжала Таня, настойчиво задирая мои руки повыше, посчитала: мы с тобой объездили семнадцать монастырей, в том числе два действующих… А сколько было таких усадеб… и Мелехово, и Ясная Поляна, Абрамцево… всех и не упомнишь…
- И что? – спросил я. – Тебе это надоело?
- Нет, что ты, - испугалась она и повернула ко мне голову. – Помнишь, у Юры на слайд-фильмах была космическая тема: галактика, блики от минералов, звёзды? Смотрелось пёстрым размытым пятном. Как в калейдоскопе… Вот и мне теперь эти монастыри и усадьбы сливаются сюжетно в какую-то яркую пёструю кляксу.
- Но всё-таки пёструю? – насторожился я.
- Нет, ты не подумай. Мы, конечно, будем ездить, - уверенным тоном сказала она. Голос её сделался гибким и выразительным, чего я раньше не замечал.
- Если не хочешь…
- Конечно, будем.
- Я тебе сейчас секрет один открою, - сказал я с прояснившимся вдруг сознанием. – И ты согласишься со мной, скажешь, как это я сама прежде не замечала…
- Какой секрет? – улыбнулась она и снова посмотрела на арки моста надо льдом.
- У нас, - как в байдарочном туризме с тобой: там главное «подход» и «отход». То есть удобный и сравнительно лёгкий путь от поезда к реке и обратно.
- И какая тут аналогия?
- А у нас то же самое. Главное – не монастыри и усадьбы. Главное – дорога, ты не замечала, как нам хорошо в дороге? Вместе вдвоём?
- Ты деспот, - засмеялась она. – Деспот и тиран. – Она обернулась и стала целовать. Чуть-чуть выпятив влажные губы и прикрыв глаза. Её духи, резкие на морозе, пьянили крепче шампанского. Целовала она долго, взасос.
Я отстранился, с усилием, взял с пенька недопитую бутылку и поставил в снег. Остатки шоколада убрал в сумку. Таня на меня смотрела с интересом.
- Хватит пьянствовать! - объявил я деловым тоном. – Пошли. Прибьёмся наконец… к замку над Сеной и Уазой.
Она поняла, засмеялась. И указала пальчиком под пенёк.
- А как же…
- Э-э, - махнул я рукой. – Это и вправду не «Даляр». Пусть вороны хмелеют.
Бегая по мосту взапуски, обнимая дурашливо мраморные колонны, на выборку, мы съехали по ступенькам вниз, по заметённой снегом аллее добрались до дворца над прудом.
- А вот этого мы не учли, - сказал я, трогая пальцем заиндевелый навесной замок. Кованая массивная дверь внушала неподдельное уважение и трепет. – И смотри, объявление под стеклом: «Зимой музей не работает».
Она смахнула снежинки с шубы и рассмеялась, указывая пальчиком в перчатке на первое слово:
- Зимой.
- Ну да. Видишь на прудах сколько снега.
- Не валяй дурака, пожалуйста. Тут ясно написано – зимой. А сегодня, по-моему, пятнадцатое марта.
- Не придирайся к
