А берег дуновенный и пустой.

отчего-то весело озвался Саша базарной фразой и отечески похлопал напарника по плечу. - Всё так: мамаевый плен, дикая страна… Но доедем как-нибудь. Надо держаться.
- А жратва? – намеренно зло спросил напарник. – Ну, день. Ну, два…
- Купим где-нибудь, живут же и тут где-то люди, есть какие-то станции, - то ли спросил, то ли утверждал Саша, хмуро поглядывая в запотевшее лобовое стекло.
Через три дня, пополудни, поезд, наконец, прибился к какой-то станции, с людским душком. Оставалось на двоих десять пакетиков чёрного чая и по банке консервов. Спрыгнули, пробирались по растоптанной грязи вдоль состава, ахая от скудости грузового парка, потом, не сговариваясь, нырнули под какой-то полувагон с металлоломом. На карачках переползли под ним через рельсы и вышли недалеко от вокзала. Деньги взяли с собой все какие были, даже гривны. 
Базарчик – ряд составленных впритык дюралюминиевых ларьков и палаток. По контуру привокзальной площади. Условились: переговоры поведёт Лёха, он вчера так кстати побрился и теперь, для двухнедельной уже «экспедиции» выглядел даже щеголевато. «Начни с рублей, - шепнул Саша, - доллары самим ещё пригодятся».
Под ларьком с пивом, на табуретке, сидел казах в расшитых широких ситцевых штанах розового цвета, продавал орешки. За эмалированной миской воткнут меж досок трафарет с курсом валют. С бородой лежалой, выцветшими грустными глазами, он, шелуша жареный арахис, мокрыми пальцами кидал зёрна в заросший рот.
- Рубли надо? – спросил Лёха нагловато, как для голодного.
Тот поднял голову.
- Россия далеко, - ответил казах по-своему резонно, - зачем нам рубли?
Саша посмотрел на Лёху, шевельнул усами. Напарник ковырнул носком жирную грязь в колдобине, бросил взгляд на Сашу.
- Так и Америка далеко. Доллары возьмёте?
«Битва в пути» принимала сюрреалистический характер. Жрать хотелось уже не понарошку, кишки давно подтянуло к спине. Пульсации от напарников исходили одинаковые: ну, доллары – кто же не возьмёт?
- Покажите, - очень спокойно произнёс старик, не вставая с табуретки.
Лёха достал из портмоне пару банкнот.
- Чего, дед, долларов ни разу не видел?
- Дай, - попросил старик и протянул руку. Ни на свет не смотрел, ни магнитную полосу не щупал – вернул назад. Так же спокойно, с достоинством. Напарники переглянулись: доллары покупали в «своём» обменнике, проблем с ними по России не было.
- Так что? – спросил Лёха, переминаясь с ноги на ногу. – Какой тут у вас курс?
- Я не возьму, - невозмутимым голосом, но тихо произнёс старик. И зачем-то помял пальцами тюбетейку. – И никто не возьмёт. Они старые.
Японец ты х…в, сука узкоглазая, матом, про себя, выругался Саша и почувствовал, как кровь ударила в виски. Его чуть шатнуло в сторону. Лёха вынес удар стоически, по крайней мере, виду не подавал. Он веером пролистал все купюры, до единой, что-то отчаянно соображал, и, наконец, вымолвил:
- Тут самая старая, дед - восемьдесят восьмой год. В Америке берут с тридцать шестого.
- Ну, мы же не в Америке, - произнёс, не поднимая головы, абориген. И подровнял тыльной стороной ладони ореховую кучку.
- Может, дешевле хоть возьмёте? – не вытерпел, наконец, Саша. – Пропадаем. – Он потянул носом – из палатки на углу явно тянуло шашлыком и кетчупом.
- Дешевле возьму, - неожиданно охотно согласился казах.
Ну, сука, ну, гнида нерусская! – бушевало у Саши где-то в горле. Две недели яйцами трясти над колеёй, чтобы такого мудака встретить!
- Насколько дешевле? – спросил Лёха, снова доставая из ячеек портмоне мятые купюры.
- На тридцать процентов, - обстоятельным ровным голосом доложил старик. И бросил орешину себе в рот. Так и чудилось: разведёт сейчас он руками и скажет: - Морковка уже восемь рублей.
- Нам надо посоветоваться, - Лёха растерянно взглянул на Сашу и потянул за рукав.
- Посоветуйтесь, -  посоветовал и казах.
        Они отошли.
        - У тебя топор есть? – трясясь от злости, прошипел Лёха Саше на ухо, - в бардачке? – Я эту скотину сейчас ухайдокаю. Я его, суку, зарубаю!
        - А чего? – сказал Саша, скривив губы. – Нормальный бизнес, он дело говорит. Тут, может, на тысячу километров вокруг больше нет никакой станции. И он, похоже, об этом знает. В отличие от путейцев. 
        - Нам денег выдали на десять дней, - у Лёхи впервые за всю дорогу прорезались нотки старшего. – И дорога назад, и гостиница… сколько там сидеть, пока эти чёртовы трактора казахи примут… Впритык ведь деньги выдали…
- Не скули, - сказал Саша и ощутил в себе сильное желание снова похлопать Лёху по плечу, но почему-то передумал. – Обменяй пока полсотни. Купим самое необходимое, без гусарства. Не хватит на билет, позвоним, вышлют по Вестерн Юнион, так, по-моему, договаривались?
  С благочинностью на лице пересчитывал новые купюры казах.
- Вот и мелочь, - протянул жёлтые монеты в ладони.
- Себе оставь! – зло сказал Лёха. – Под голову положишь.
  Тот не понял, поблагодарил.
- Суров аксакал, - кивнул Саша, отходя, - на хромой козе не подъедешь.
Поедая жирный бараний шашлык вперемешку с нарубленной зеленью, елозя по пластиковой тарелке пахучие куски мяса в переперченном соусе – настроение мало-помалу прибывало. Хорошее.
Лёха мялся отчего-то, посматривал настороженно в вагонный парк; товарняк их стоял на виду, на третьем пути, и высоко на крайних трёх платформах, как фрегаты, маячили издали, бросались в глаза – на стальных растяжках – их пять «Джон Диров».
- Я всё-таки возьму пива, - сказал Лёха и посмотрел на Сашу.
- Себе возьми, - мягко делая упор на «себе», ответил Саша. В дороге, которая, к тому же, оказалась неожиданно тяжкой, приятели условились не бухать: мера вынужденная, но необходимая. Просто так было надо, чтоб уцелеть. Одичать, сойти с ума можно было в тракторе, завыть, не вставая с кресла, на всю эту голую степь; с водочкой, балакали старые охранники, ехалось бы куда как приятнее. Но – чужая страна, чужие порядки, сотни километров неизвестности впереди – какое там бухло! Двигались в полном экстриме – не дайверы, не альпинисты – всего-то охранники.
- От пива не развезёт, - всё ещё не уходил Лёха, не поднимая глаз от тарелки.
- Да не стони ты, - прожевав кусок, внятно предложил Саша. – Иди и возьми себе, сколько хочешь. – До него только сейчас дошло: Лёха боится, что он его продаст, заложит шефу по приезду: пить в командировке категорически возбранялось, были случаи, и с поезда снимали. А то, что в их фирме, где Лёха ломал уже второй год, ребята друг на друга «постукивали» - Саша знал. Обычная практика. «Последним ломтём делились, - горько покивал он, наливая в стакан минералки, - как он мог? Ну, я, бля, и на фирму попал: копейки получают, а друг дружку закладывают. Нашугали как хлопца, теперь этот страх у него уже в крови…» Эх, Лёха, Лёха, подумал напоследок Саша, может, у вас за сексотство и доплачивают, но я-то не такой, неужели не видно? Он взял с запылившейся столешницы чистую салфетку и вытер губы, обильно поросшие колючей немытой щетиной.
Лёха, смачно крякая, оживился, одну бутылку выпил под шашлык, три прихватил в трактор.
  Обойдя поочередно все ларьки, набили не спеша три здоровенных пакета. Саше хотелось, конечно, хотя бы по вокзалу, по привокзальной площади побродить, к быту, к типажам присмотреться – взыграли вдруг гены запойного путешественника - при Союзе ещё, будучи студентом, он легко променял повышенную стипендию на такие вот «рейды». А что - двенадцать республик объездил – это тебе не хухры-мухры, как говорила когда-то одна замёрзшая московская девочка…
  Но товарняк не пассажирский поезд, отправление дежурный по вокзалу не объявляет. Бывало, бежали, задрав штаны. Не успев в защитной и кучу как следует навалять. И тоже там – ни газет, ни хера, какая-то тусклая зелень… ни тряпок, ни травы. Состав кое-где и по восемь часов стоял, а где и три минуты, поди угадай, их мать. А обычно суропили прямо с верхотуры трактора, или – если тихо шли – с платформы на ходу; бойко тогда били струи, разлетаясь косо от ветра, стекали по борту по-над путями.
  Лёха уже вскипятил воду в литровой кружке, себе кофе подсыпал, Саша причастился чайком, стоял рядом, как в гости пришёл - под стопкой запасных колёс. Поезд пока не отправляли. Чай на весеннем припёке курился светлым маревом над кружкой, пьянил, с наветренной стороны разъезда, за полотном, торчали сухие стебельки трав из отсыревшей земли, вдалеке мглисто виднелась отара овец.
  Лёха встал у борта платформы, и, щуря мечтательно глаз в бескрайнюю степь, сказал:
- Какие байкеры, какой дельтаплан - такого драйва, как в канадском тракторе я не испытывал сроду! – Саша посмотрел на товарища внимательно. И промолчал.   Затем отхлебнул из кружки и спросил:
- Ты как спишь? Я уже ночей боюсь, с вечера нервничаю.
  Лёха понял, ответил сразу, в обычном своём, менторском тоне:
- Кресло откидываешь, и ноги на руль.
  Саша хмыкнул, почесал ногтем ноздрю.
- Пробовал я и так. Ноги от болтанки спадают, разъезжаются в стороны. К боковому окну приткнусь, башку больно бъёт - и холод от стекла… У меня ночью в кабине изморозь, - пожаловался растерянно.
- Так у меня тоже, - сказал весело Лёха. – Я горелку газовую включаю, прогреется кабина чуть-чуть, опять выключу.
Всё это делал и Саша, но, не зная, сколько езды, газ в баллоне экономил. Баллон вообще-то и страшно было везти; прятали в сумку, один шнур торчал, под тряпками скатанный: баллоны со сжиженным газом перевозить по железке категорически запрещалось. Но Лёха, сильно хлебнувший первого рейса в Курган, настоял, сказал директору нагло: «Это наше дело, заховаем, - а без баллона не поеду». Отцы-командиры его знали, оба, бывшие суворовцы, раньше работали на чужой фирме, на дядю, потом создали свою, перетащили к себе половину охранников - в том числе и Лёху. «Хорошо, возьмёте, - согласился один, - но под свою ответственность. Где-то засветитесь с ними – пеняйте на себя. Наше дело сторона».
  Так и ехали всю дорогу; на платформе с пластиковыми тарелками на тракторе не маячили, вдруг кто-то дошлый увидит и донесёт, не ровен час, не отбрешешься потом: денег особо на форс-мажор не выделяли. А форс-мажор, крупный, поганый, у них уже был однажды ночью на станции Ясиноватая.
Где-то в три ночи, со слов Лёхи, он отлежал поясницу и какое-то время не спал. Киловаттные прожекторы на вышках заливали вагонный парк ровным голубоватым маревом, но из трактора, конечно, не было видно ни зги. То ли мстилось ему, то ли привиделось: кто-то постучал в борт платформы, а потом окликнул с земли «Слезь, обвязки натяни передние». Лёха не мешкая послал голос куда и положено. Не вылезая. Потому как это святая обязанность вагонников – он неизменно кичился, по случаю и без, знанием железнодорожного дела, правил ж/д перевозок – а наутро обнаружилось, что в одном из тракторов вынут из колеса ниппель и спущено переднее колесо. Трактор оказался из сашиных – на Кокчетав.
Долго он допытывался, разглядывая осевший до самого настила капот: а как это? Как было? чего? Лёха мялся, вздыхал, а потом уже предположил, с неохотой: наверное, вагонника задело, решил наказать. Наказал, надо сказать, неплохо, это у него получилось: трактор перекосило, набок упал, следовательно, по Правилам крепления грузов, дальнейшее движение в таком виде было невозможно. С мобильника – дело ещё было в Украине, - он,