фрагмент романа "Посмотри в глаза смерти"

одежды, и затихла. Село накрыло плотное покрывало тишины. В тишине отчётливо был слышен ровный шум реки. Убаюканный этим шумом, Витас начал засыпать.
— Не хочешь ко мне?
Витас с трудом приоткрыл один глаз.
— Спи!

***

Кровавый закат над Большим Иремелем догорел и потух. В тёмных кронах сосен запутались редкие звёздочки. Вечно холодные воды двух рек мерцали, словно стекло. Милосердная ночь сделала невидимыми грязь, беспорядок, нищету и убогость Тюрлюка. В селе воцарилась та тишина, которая сводит с ума жителей больших городов. Горьковатый запах печного дыма, навоза и влажного дерева, смешиваясь с тонким благоуханием леса, щекотал ноздри.
Участковый Огурцов оставил велосипед у крыльца. Завидев хозяина, обрадованный Барбос принялся с грохотом таскать за собой на цепи свою конуру. Барбосу по человеческому счету было лет семьдесят. Возраст дожития. Шуганув пса, который навязчиво примеривался к его ноге, участковый взял пакет с халвой и поднялся по стоптанным ступенькам. Жена Огурцова любила халву, а он любил жену. Хотя… Может, не любил, а жалел?
Огурцов вовсе не был полицейским. Он был отпрыском рода с долгой и славной историей служения отчизне. Родился Коля Огурцов далеко от Урала — в Поволжье, в военном городке при аэродроме. Как и следовало ожидать, отец Огурцова — полковник — потребовал, чтобы сын пошёл по стопам отца, деда, прадеда. Огурцов-младший пошёл — поступил в Мухачинское высшее военное авиационное училище штурманов. В военном училище ему привили терпение наседки, прилежность доильного аппарата, способность беспрекословно получать пинки под зад и прозвали Жирафом за длинную хлипкую шею. После училища Огурцов стал улыбаться реже, чем гробовщик. Впрочем, это естественно — кто в армии служил, тот в цирке не смеётся. 
На последнем курсе Огурцов женился на миловидной девушке Насте — высокой крашенной блондинке в теле, но со своим шармом. Рослая училка начальных классов как раз закончила педагогическое училище и ей, по мнению её родителей, пора было замуж. Настя стала первой и единственной женщиной Огурцова. Каждое утро она заставляла его выполнять супружеский долг. Хочешь не хочешь — надо! Тут уже не до других женщин. Когда Огурцову становилось невмоготу, он повторял про себя как заклинание: «Ты моя Алла, я твой Филипп!» Чуть-чуть отпускало. Впрочем, жили Огурцовы не хуже людей. Он летал, выполняя задания командования, она учила детишек офицерского состава. Одно было плохо — Настя оказалась бесплодной. 
Неожиданно налаженная жизнь дала трещину. Часть, в которой служил Огурцов, расформировали, а ему предложили уволиться в запас. Огурцов растерялся. Что же теперь делать? До выслуги не хватало ещё почти десять лет. Чем он будет заниматься на гражданке, в сумеречном и тревожном мире непредсказуемых штатских, ведь вся его жизнь прошла в армии? Спасение пришло, откуда не ждали. Знакомый отца предложил дослужить до пенсии в милиции. Тогда полиция ещё называлась по-старорежимному милицией. В Мухачинске требовался начальник вытрезвителя. Настя взбесилась — он была так горда, что является женой капитана, летающего на огромных белоснежных самолётах, а тут всего лишь начальник позорного трезвяка — но выбирать не приходилось и Огурцов надел новую форму. Пять лет он добросовестно руководил своим не совсем обычным медицинским учреждением, пока опять не грянул гром — все вытрезвители на территории страны были закрыты. На этот раз навстречу Огурцову пошло милицейско-полицейское начальство и предложило ему доработать до пенсии сельским участковым. Так Огурцовы оказались в Тюрлюке. 
Село среди гор им понравилось — вокруг лес, полный покоя, клубы тумана по утрам, мягкое журчание воды, прозрачный воздух, забот у участкового мало, служебное жильё им предоставили. Что не жить? Но едва привыкли к новому месту, снова беда — у крепкой, редко болевшей Насти отказали ноги. Отныне она передвигалась в инвалидной коляске. Её мир теперь ограничился избой да нечастыми прогулками по двору. Больше Настя не требовала от Огурцова выполнения супружеского долга. Изредка сама радовала его мягким ротиком, но эти радости становились всё реже. 
Огурцов целыми днями пропадал на службе, поэтому, чтобы не хандрить одной, Настя занялась чтением — глотала один за другим детективы, которые привозил ей муж. Особенно ей нравились произведения Агаты Кристи: Эркюль Пуаро, мисс Марпл, все эти леди, сэры, изысканные отравители, утончённые убийцы. Если настоящее не радует, а будущее пугает, то бодрость духа ищут в прошлом. С деревенскими бабами Настя не сошлась и они прозвали её мадам Помпадур (чаще Помпадурочкой) за любовь к экставагантным (с их точки зрения) нарядам и причёскам.
В сенях Огурцов стянул грязные сапоги, машинально погладил подскочившего кота Шурика и с халвой прошёл на кухню. Надев очки, жена читала возле настольной лампы. Женщина как женщина — полная (но в Тюрлюке они тут все полные. Дамы полные, а кавалеры тощие.), со сбитым набок песочно-коричневым шиньоном (а перед кем ей дома красоваться?), в шёлковом пеньюаре цвета подсолнечного масла. Необычной была лишь её крайняя бледность. При виде мужа Настя отложила очки и книгу в сторону.
— Что так поздно, Огурцов? Где ты был? Я уже начала беспокоиться.
— Напрасно, Настюша, — промямлил Огурцов. — Я ездил в райцентр, сопровождал тело Ивана Кирша на вскрытие. По дороге домой заскочил в «Ивушку». Купил тебе полкило халвы. Будешь?
— Спасибо. Налей мне чаю. Твой ужин я поставила в печь, чтобы не остыл.
— Ладно.
Огурцов налил жене чая, нарезал хлеб и сало, открыл банку солёных помидоров, достал из печи кастрюльку с картошкой в мундире. Настя медленно жевала халву, запивая её несладким чаем.
— Я выпью?
Настя показала на шкафчик.
— Возьми, но не больше стакана.
Огурцов достал бутылку «Беленькой», налил в гранёный стакан. До краёв. Что-что, а пить он в авиации научился. 
— Чтоб хрен стоял и винт вертелся!
Огурцов опрокинул стакан в горло, сморщился, закусил помидором.
Настя усмехнулась: 
— Так тяжко?
Огурцов терпеть не мог, когда она так снисходительно усмехается, поэтому молча кивнул.
— Что вскрытие установило?
— А что там устанавливать? Смерть наступила вследствие удара тупым предметом в левую височную кость. Или вследствие удара височной костью о тупой предмет. Камень, изъятый с места происшествия, вероятно является этим тупым предметом. Вывод — поскользнулся, упал и не очнулся.
Настя опять снисходительно усмехнулась:
— Несчастный случай?
— Точно. Следователь уже написал постановление об отказе.
— Сам-то как думаешь?
— А что?
— А то! Человек внезапно приезжает через столько лет и в тот же день умирает. Получить камнем по башке, это тебе не отряхнулся и пошёл. Да ещё самоубийство той женщины. Дотнары. Зачем она себе наполовину обстригла голову? Две странных смерти подряд. Не верю я в такие совпадения. — Настя допила чай, окинула мужа требовательным взглядом (между прочим, такие её взгляды он тоже терпеть не мог) и спросила: — Скажи, зачем сюда приехал Кирш?
Огурцов пожал плечами. Не отвечая, он снова занялся картошкой. Настя знала, что мужской ум способен разом обрабатывать лишь ограниченное количество информации, поэтому подождала, но её терпения хватило ненадолго.
— Эй, Огурцов! Хватит жрать! Так ты займёшься этим делом?
Иногда Настюша такая зануда! Огурцов выдавил:
— Ладно, разберёмся.
 
Первый вторник

Ещё ночью зарядил дождь, превратившийся к утру в настоящий ливень с громом и молнией. Тёмные тучи заволокли бесцветное небо и принялись низвергать потоки воды. Земля стала грязью, грязь — трясиной. Свинцовая пелена дождя скрывала любое движение, раскаты грома глушили все звуки, но Витаса разбудил не гром небесный, а грохот в сенях. Открыв глаза, он не почувствовал себя обновлённым. Ему всё так же нездоровилось. Из носа лило, горло болело по-прежнему, виски сжимало, словно тисками. В избе стоял холод, как в рефрижераторе.
Спал Витас дурно. Какая-то мертвенно-бледная старуха грозила ему непропорционально длинным пальцем из адского мрака. Шептала: «Зачем ты сюда приехал, непутёвый? Уезжай немедля!» Её палец и путаный шёпот вгоняли в страх. Этот долго длящийся кошмар съел большую часть ночи и здоровья Витаса.
В сенях ещё раз что-то загрохотало. Оттуда появилась запыхавшаяся Оля-маленькая, прижимая к груди пару резиновых сапог.
— Вот нашла для тебя подходящую обувь, а то твои «абибасы» совсем расклеились. Это бабушкины. У неё нога была большая, тебе впору будет.
— Надеюсь, старушка не в этих сапожках умерла?
— Дурак!
Пока они завтракали, гроза утихла. Небо почти очистилось от туч. Ливень сменился лёгкой, как девичьи слёзы, капелью. После жареной картошки — кофейник, молочник, сахарница, кружки. Оля-маленькая нагрела молока, намешала в него масло и мёд. Витас выпил — стало немного легче. За окнами мерно стучали капли дождя, будто постукивали часы — тик-так. Казалось, завод этих часов никогда не кончится. Витасу было не по себе от окружающего покоя: ни рёва автомобилей, ни заводской вони, ни вечной городской спешки.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Оля-маленькая. — Может, не пойдём гулять? Полежишь?
— Нет, лучше прогуляться.
— Тогда сначала нужно печь растопить, а то вернёмся — вообще околеем. Включи ненадолго мужика и принеси дров из сарая.
Во дворе Витас чуть не налетел на высоченного бородача, одетого в поношенный камуфляж. Сзади за поясом у него был заткнут топор. 
— Смотри, куда прёшь, пацан! — рявкнул бородач грозным басом. 
Витас отскочил назад и испуганно прогнусавил:
— Вы что-то хотели?
Бородач набычился из-под нависшего лба.
— Зашёл узнать, не нужно ли вам дровишек наколоть. Помельче, чтобы в печь влезали. Вы же, городской молодняк, хуже пенсионеров. Ничего не умеете делать руками, а я возьму недорого.
На шум выскочила Оля-маленькая.
— Ой, здрасте! Сколько возьмёте?
— Договоримся.

— Что это за дерзкий пони тут бородой тряс? — небрежно спросил Витас Олю-маленькую, когда великан, не потеряв недружественного вида, скрылся в сарае.
— Серёга Градобык. Он раньше в леспромхозе лесорубом работал. Потом леспромхоз закрыли и сейчас в селе осталось три с половиной лесоруба. Работы для них нет. В общем, сначала они были нищими, а потом их обокрали.
Витас усмехнулся:
— Лесоруб? Да он и сам говорящее дерево.
Действительно, Градобык с лицом, покрытым вертикальными морщинами, как у сосновой коры, со спутанными сальными волосами, напоминающими вырванные из земли корни растений, больше походил на порождение дремучих лесов и никому не нужных гор, чем на существо, у которого была мать. Впрочем, картину необузданной дикости немного портила смешная лопоухость.
Засмеявшись, Оля-маленькая спросила:
— Ну как тебе тут?
— Пока не понял. Слишком много нового обрушилось: горы, косматые горцы, дома из говна и палок.
Оля-маленькая с восхищением посмотрела на могучие сосны, упирающиеся верхушками в небо.
— А я была бы счастлива прожить здесь всю свою жизнь!
Витас покосился на доживающую свой век избу.
— А я нет.
Он закурил. Тут же закашлялся. Первая сигарета за день — самая гадкая. В калитку заглянул Пашка.
— Салют!
Оля-маленькая с удивлением уставилась на