Созвездие Волка

«Переход из палаты в палату после отбоя запрещён!»
  - Нарушение режима, - напомнил Марк. – Хотя, сдаётся мне, никто тебя, Илюша, не накажет. Отчего-то кажется мне, что доме нашем гость, и гость весьма важный. Так что санитарам, конвоирам и надзирателям не до нас. Они важную птицу охраняют. Не от нас, конечно. Мы же из их тайного ордена, правда? От кого-то другого охраняют… Сам не знаю, от кого. Но они боятся. Значит, что-то совсем нехорошее планируют.
  - Вот это понимаю, аналитика высокого уровня! – восхищённо воскликнул Санта. – Да ты, братец безумный, наблюдать и предсказывать - весьма и весьма горазд.
  - И это нехорошее поручат нам! – уверенно произнёс Марк. – Кому ещё нехорошее поручать, кроме как самым добрым и кротким? Доктор сказал, что мы землю наследуем…
  - Это Христос сказал, - угрюмо пробурчал Крот, которого донимали и раздражали вечерние проповеди Марка.
  - …Судьба меня всю жизнь в гараже держала, - продолжал, распаляясь, Марк, - А я книги читал, много книг прочёл. Тело есть тюрьма плоти, и, разрушая тело, можно освободить…
  «Зараза!» злобно прохрипел Крот и отошёл подальше от набирающего темп и громкость проповедника. «Если Марсель альбом через минуту не принесёт – придётся дежурного санитара вызывать. Всё-таки плохо доктор Марка контролирует. Больше всех с ним работает, а толку пока мало. Надо будет ему об этом сказать».
 
  Марсель осторожным, кошачьим шагом пробирался по тёмному, едва освещённому синей лампочкой коридору.
  К груди он бережно прижимал альбом с рисунками.
  «Ох, и попадёт мне!» думал Марсель. «Ох, попадёт!»
 
  Обряженный в какую-то нелепую, зелёно-красную лакейскую ливрею дежурный офицер торжественно внёс в комнату и с полупоклоном поставил на стол высокую, почти до краёв наполненную ледяной родниковой водой хрустальную вазу, в которую бережно, дабы не повредить длинные и хрупкие стебли, поставлен был пышный букет ярко-алых, бусинами вечерней росы усыпанных роз.
  - Боже!
  Наталья Петровна всплеснула руками.
  - Это вам, - с нескрываемой гордостью за собственную галантность произнёс Ратманов.
  И, повернувшись к офицеру, распорядился:
  - Свободны!
  Офицер щёлкнул каблуками серебряных лакейских туфель и поспешно вышел, едва не выбежал, из комнаты.
  - Красота какая!
  Наталья Петровна, не выдержав, вскочила с места, подошла к той части стола, где стояла ваза с букетом (служивый лакей предусмотрительно поставил вазу подальше от столовых приборов) и, склонившись над подрагивающими лепестками, вдохнула их сладкий аромат, на секунду прикрыв глаза.
  - Чудо… Ой, голова закружилась!
  Она покачнулась, но Ратманов, подбежав к ней, успел подхватить её под локоть и проводить на место.
  - Всё хорошо, Наташа? – заботливо спросил Пётр Владимирович. – Вы как будто… Я, признаться, даже испугался. Побледнели, смотрю… Неужели этот запах цветов так сильно на вас действует? Или…
  «Общение с моими подопечными» с холодным безразличием отметил Балицкий. «На неё действует общение с больными. Оно отбирает слишком много сил. Она истощена. Психологически. Резервы организма израсходованы».
  Всё это время доктор в молчании сидел в дальнем конце стола,  совершенно не реагирую на всю ту праздничную суету, в которую явно старался вовлечь его Ратманов.
  Бледное, вытянутое лицо доктора было неподвижным и бледно-восковым. Он не реагировал на реплики и шутки, на тосты и пожелания, даже пожелания в свой адрес.
  А ведь Ратманов, многозначительно подмигнув, как-то провозгласил тост: «За выход из лабиринта!»
  «Лабиринт – символ обмана» подумал тогда доктор. «Двойной игры… Когда кажется, что идёшь в одну сторону, а на деле-то двигаешься совсем в иную. В тупик, подальше от выхода. Так, полковник?»
  Однако вслух ничего не сказал и маску равнодушия с лица не снял.
  - Мне уже ничего, лучше, - словно оправдываясь, виноватым голосом произнесла Наталья Петровна. – Просто я устала в последнее время…
  - Это вас доктор замучил! -  воскликнул Ратманов и подмигнул Балицкому. – Наталья, не волнуйтесь, мы объявим ему выговор. Доктор, ну нельзя быть таким холодным и жестоким! Дело ваше крайне важное, но даму терзать…
  «А пиджачок-то он снял» отметил Балицкий. «Расслабился… Или подчёркивает домашнюю, прямо-таки семейную непринуждённость обстановки. А ведь это я здесь живу, полковник, а не ты. У тебя есть дом. Нормальный дом, так? Семья, дети… Любишь детей, полковник? Они тебя дома ждут, а ты со мной, монстром-оборотнем, время теряешь. Нехорошо, полковник, нехорошо! Рассказал бы коротко о совещании, да и по домам. И мне выспаться было бы время. Завтра ведь, как всегда, рано вставать. Задерживаешь меня, полковник. Нехорошо!»
  Ратманов и в самом деле снял пиджак (предварительно, как и подобает джентльмену, спросив разрешение у дамы) и довольно небрежно бросил его на спинку свободного стула.
  Ратманов раскраснелся от вина, щёки его блестели от проступившего пота. Полковник успел уже украдкой ослабить узел синего, в серую полоску галстука, и вид у него был и вправду вполне домашний и даже отчасти разгильдяйский.
  - Я и в самом деле немного устала, - Наталья Петровна поправила локон. – Но доктор здесь ни при чём.  Он совсем… Вы не думайте, Пётр Иванович, Семён Сергеевич замечательный руководитель. Это он себя не щадит, а вот нас… Просто этот праздник… Всё это так неожиданно. Честно говоря, я не думала что мне подарят такой прекрасный вечер.
  - О, да!
  Ратманов присел за стол и разлили вино по бокалам.
  - Я ведь вас, Наталья Петровна, уже у самых ворот поймал, у КПП. Спешил сюда, думал, что уже не застану вас. Переживал, что уйдёте. А доктор меня без вашего заступничества и не примет. И буду рыдать я у запертых дверей…
  Он поднял бокал и, наклонившись и далеко вытянув руку, поставил его перед доктором.
  - Где ж вы такой роскошный букет раздобыли? – с придыханием произнесла Наталья Петровна, не отрывая взгляда от цветов. – Сколько их? Раз, два, три… Вот с другой стороны…
  - Не трудитесь, Наталья Петровна, - прервал подсчёт Ратманов. – Двадцать одна роза. Три раза по семь. Хорошее число, приносит удачу.
  Он, скосив глаза, посмотрел на часы.
  - Время на исходе. Поздно уже. Праздничный вечер к концу подходит, а доктора расшевелить нам не удалось. Сидит угрюмый, и даже к любимой своей утке едва прикоснулся. Может быть, заказать китайские булочки с ананасами? Что скажете, доктор? Повара ещё на месте, я их не отпускал.
  - Не надо меня шевелить, - тихо, едва слышно ответил доктор.
  - И то верно! – тут же согласился Ратманов. – Не буди лихо, пока… Пока лихо тихо сидит за столом! Я ведь знаю доктор, на какие опасные чудеса вы способны, потому и обращаюсь с вами с надлежащим почтением.
  Ратманов прыснул нелепым, коротким, пьяным смешком и тут же замолчал, приложив палец к губам.
  - Хотел бы поднять этот, как его… Бокал! Да, бокал хотел бы поднять за главное. За простое человеческое счастье. За семью, за…
  - А я жду, между прочим! – неожиданно прервал Ратманова доктор.
  Ратманов, кашлянув, замер на секунду. Потом опустил поднятый было бокал и посмотрел удивлённо на доктора.
  Наталья Петровна, будучи профессиональным психиатром, привыкла за полтора года самого тесного, хотя и сугубо служебного, общения с доктором к чудачествам последнего (иногда на грани сумасшествия, а то – и за гранью…) отреагировала спокойно.
  Она поняла, что полковник доктора всё-таки расшевелил, потому спокойно отпила глоток вина и, положив на тарелку гроздь чёрного греческого винограда, стала отщипывать не спеша одну за другой крупные ягоды, терпеливо пережидая разгорающийся скандал.
  - Вы ведь не просто так на ужин напросились! – сильным, звенящим голосом выкрикнул Балицкий. – Мы дни рождения не отмечаем, мы ещё не родились!
  - Доктор, успокойтесь, - примирительным тоном произнёс Ратманов.
  Балицкий замолчал на секунду, тяжело вздохнул, потом встал и, подойдя к окну, отдёрнул шторы.
  - Ночь… Полковник, ночью я особенно раздражителен. Наталья Петровна вам подтвердит. Она не любит ночные смены. Ночью я хожу по коридорам, в ночном халате и с фонариком в руках. Мне некуда идти, полковник. Вы посадили меня в сумасшедший дом!
  - Нет! – возразил Ратманов.
  Это короткое слово прозвучало так громко и отрывисто, что стало понятно – Ратманов лишь неимоверным усилием воли воздерживается от крика.
  - Не мы, - продолжил с тем же надрывом Ратманов. – Доктор, я ведь много знаю о вас. Мы… Да, мы многое знаем о вас. Не мы посадили вас сюда, вы сами загнали себя в этот приют для проклятых… Ой, чёрт! Простите, Наталья Петровна, похоже, я невольно обидел вас.
  - Нет, ничего, - спокойно ответила Наталья Петровна. – Это моя служба. Место службы, не более того. А ведь доктор… Доктор несчастный человек. Он живёт здесь.
  - А не его ли это выбор? – повысив голос, спросил Ратманов.
  Потом, словно опомнившись, прервал начатую было риторическим вопросом обличительную речь и, внезапно изменив тон, задушевным голосом спросил:
  - Что же происходит с вами, уважаемый Семён Сергеевич? Неужели мы так и не смогли вам помочь? Неужели судьба ваша так уж плохо сложилась? Да, вам много пришлось пережить. Я знаю…
  - Ничего вы не знаете! – закричал Балицкий.
  Выкрик его был таким резким и неожиданным, что даже привычная ко всему Наталья Петровна вздрогнула и, утратив прежнее видимое спокойствие, с явным уже беспокойством смотрела на доктора.
  - Ничего!
  Балицкий подбежал к Ратманову и, наклонившись, прошептал побелевшими губами:
  - Всё, что было – было внутри меня. Вот здесь!
  И он с размаху ударил себя ладонью по затылку.
  - Здесь, в этой вот, моей дурной голове! И весь мой дом, и моя семья, и вся жизнь моя, и мой собственный, персональный, по выбору моему предоставленный мне ад – всё было здесь! И здесь же осталось! И что вы об этом можете знать, полковник?
  Ратманов неожиданно побледнел. Кровь отхлынула от лица. Он покачнулся, схватился за край стола.
  - Доктор, не надо! – крикнула Наталья Петровна. – Семён Сергеевич, отойдите! Отойдите, я вас прошу!
  Балицкий замер на мгновение. Потом повернулся к ней и тихим голосом произнёс:
  - Простите… Я дурной компаньон для праздников. Всё со мной не так… Когда-то я просил оставить меня в покое. Не слушают, не слушают.
  Доктор развернулся, на ватных, заметно подгибающихся ногах дошёл до стоявшего в углу комнаты кресла и буквально рухнул в него так, что деревянные подлокотники опасно заскрипели и едва не разошлись в стороны под тяжестью навалившегося на них тела.
  Балицкий, с трудом выпрямив спину, замер, закрыв ладонью лицо.
  Ратманов, приходя в себя, дёрнул пальцами воротник рубашки и часто, шумно задышал.
  - Что-то нехорошее вы со мной, Балицкий, сотворить хотели, - прохрипел полковник, искоса, с беспокойством и подозрительностью глядя на доктора. – Что-то вы доктор с мозгами моими…
  - Я могу принести лекарство, - предложила Наталья Петровна.
  И попыталась встать из-за стола. Но Ратманов взмахнул рукой и прошипел:
  - Не надо! Я сам…
  Закашлял. Допил вино, оставшееся в бокале.
  И с упрямым ожесточением произнёс:
  - Вам всё-таки придётся дослушать меня. И вам тоже, дорогая наша виновница торжества! Уж коли вы испортили праздник, доктор, так давайте