Последний день рождения

И с Богом у него всё ясно: в церкви, мол, учат всякой ерунде, вроде того, что молитвами, постом и покаянием можно спасти душу и придти к Богу. Чушь собачья! Отношения Бога и человека определены заранее, и церковь тут ни при чём – у Бога есть избранные и неизбранные, ничего и ничем изменить тут нельзя… А кто избранные, кому суждено спастись? А те, кто успешны в делах – вот они и есть избранные Богом, отмеченные благодатью. Не нищие или блаженные угодны Богу, а крепко стоящие на ногах деловые люди. Но для того, чтобы быть успешным, надо работать, работать и работать, – вот вам ответ нашим бездельникам!..

И смотрите, – где кальвинизм победил, там развитие быстро пошло вперёд: деловые успешные люди стали главными людьми, как и должно быть, и от этого выиграли все, даже бедняки и бездельники, потому что Кальвин учил жалеть и их, раз уж они прокляты Богом и помогать им материально, – ну, то есть заниматься благотворительностью.

А у нас что? Как было при царе Горохе, так и теперь; наша религия бездарная и отсталая, она смотрит назад, а не вперёд. А церковь, как глиста, высасывает соки из страны, – поглядите, сколько они всего себе построили, сколько всего под себя подмяли! Деньги к ним текут со всех сторон, а ведь всё это могло пойти в дело, в настоящее дело! Обряды, свечи, молитвы – всё денег стоит, и живут наши «духовные отцы» далеко не в скромности и разумной бережливости. О поведении и не говорю: какое там воздержание, там целый букет всевозможных удовольствий, вплоть до половых извращений…

– Будешь теперь сплетни повторять! – раздраженно перебила его Ольга, давно порывавшаяся это сделать. – Ты чего разошёлся?

– Сплетни?! – Борис, прищурившись, посмотрел на неё. – Рассказал бы я, какие это сплетни, да уж ладно, не за столом… В общем, вы правы, – обратился он к Александру Алексеевичу, –  или мы избавимся от этой болезни навсегда, или нас сожрёт, как раковая опухоль.

***

Снова наступила неловкая пауза.

– Вот разошёлся, – повторила Ольга, прерывая тишину. – Кто бы мог подумать, что ты такой оратор?..

– А вы знаете, что в Швейцарии, где раньше всего утвердился кальвинизм, самый большой процент самоубийств? – сказал Гоша слегка заплетающимся языком.

– Ну и что? – подозрительно спросил Борис. – Вы это к чему?

– К тому, что человеку мало, наверное, одного материального благополучия, нужно что-то и для души, – ответил Гоша, улыбаясь пьяной доброй улыбкой.

– А может, у них всё слишком хорошо, – угрюмо заметил Александр

– Как это? – удивилась Настя. – Ты думаешь, самоубийством кончают от хорошей жизни?

– Я думаю, что в раю, если бы в него была допущена смерть, был бы невероятно большой процент самоубийств. Миром движут пороки, а не добродетель, пороки многообразны и живучи, а добродетель скучна и однообразна – она ведёт к совершенству, а совершенство и есть конец всему, – неохотно пояснил Александр. – Знаете, когда была жива ваша мама, – он взглянул на Настю и Ольгу, – меня мучила мысль, что ей недолго жить на свете: уж слишком хороша она была во всём – тётя Аделаида называла её ангелом, такой она и была. Но в этом мире ангелы не живут…

– Как вы не любите земной мир, Александр Алексеевич! – воскликнул Гоша с большим сожалением. – Вы и людей не любите?

– Люди? – Александр призадумался. – Знаете, – сказал он затем, – Фрейд в конце жизни пришёл к безрадостным выводам насчёт будущего человечества. Животные инстинкты и агрессия – главные и неистребимые черты человека, писал Фрейд. Редко кому удаётся избавиться от них, поднявшись в своём «сверх-я» до высоких морально-этических норм,  – большинство людей так и остаётся во власти этих примитивных животных инстинктов. Фрейд говорил, что обуздать это стадо диких животных, которые только внешне выглядят как люди, можно лишь насилием и кровью, но старик был гуманистом и не хотел даже думать об этом, поэтому никогда не брался за такой вопрос в своей теории.

– Вот как? Стадо диких животных? Так и сказал? –  переспросил Борис. – Смело… – добавил он и нехорошо рассмеялся.

– Но какие же выводы вы делаете, что ожидает нас дальше? – заметно разомлевший Гоша попытался налить себе ещё рюмку, но Настя решительно забрала у него бутылку.

– Выводы? Какие же могут быть выводы? – Александр взял бутылку у Насти, вылил остатки коньяка в стакан и выпил одним махом. – Если я скажу, что надо прекратить рождение детей, вы, ведь, сочтёте меня сумасшедшим? А между тем, насколько лучше стала бы жизнь, если бы мы вдруг узнали, что детей больше не будет никогда ни у кого. Исчезли бы зависть и вражда, и войны сделались бессмысленными. Мы доживали бы свой век в довольстве и покое, не заботясь о дне завтрашнем; это была бы лебединая песня человечества, печальная, но прекрасная. И если человечеству всё равно суждено погибнуть, – а так и случится, рано или поздно, – то к чему длинная череда мучений и страданий? Не лучше было бы уже сейчас избавиться от проклятья деторождения и насладиться последними золотыми днями нашего существования?

– Боже мой, папа, что ты говоришь! – ужаснулась Настя. – Господи, такого я от тебя ещё не слышала!

– Да уж, ты сегодня в самом деле в мрачном настроении, – поддержала её Ольга.

Александр усмехнулся:

– Тётушка прочла нам стихотворение Лермонтова, но обрубила на середине, а там есть продолжение:

 

…Когда же через шумный град

Я пробираюсь торопливо,

То старцы детям говорят

С улыбкою самолюбивой:

 

«Смотрите: вот пример для вас!

Он горд был, не ужился с нами:

Глупец, хотел уверить нас,

Что бог гласит его устами!

 

Смотрите ж, дети, на него:

Как он угрюм, и худ, и бледен!

Смотрите, как он наг и беден,

Как презирают все его!».

 

– Ну да, слышали мы все эти стенания! – грубо сказал Борис. – А я думаю, что нам надо самим устраивать свою жизнь, – и ни где-нибудь, а в своей стране. А вы, – что же вы не уедете отсюда, если всё здесь так плохо? Сейчас многие уезжают.

– Корни – великая вещь, и родина – не пустой звук. Человек должен жить на одном месте, от рождения до смерти, а не носиться по миру, как неприкаянный, – устало ответил Александр. – Да и где найдёшь покой? Разве что в каком-нибудь пустынном месте, где нет никого, – он невольно посмотрел на картину с северным пейзажем.

– И всё же, Александр Алексеевич, хороших людей больше, чем плохих. Надо быть лишь чуточку внимательнее, чуточку добрее к людям, чтобы убедиться в этом, – проговорил Гоша, улыбаясь всё той же пьяной добродушной улыбкой.

– Желаю вам не разувериться в этом, – сказал Александр.

***

Опять наступило молчание.

Ольга взглянула на часы.

– Нам пора, мы обратно на дачу... За руль я сяду, ты выпил, – обратилась она к Борису.

– Без проблем, – ответил он, тяжёло поднимаясь с места.

– Антон! Антон! – позвала Ольга. – Иди, попрощайся с дедушкой, мы уезжаем.

Тётя Аделаида и Антон вышли из другой комнаты.

– Попрощайся с дедушкой, мы уезжаем, – повторила Ольга.

Антон послушно подошёл к Александру Алексеевичу, он поцеловал его в лоб и прошептал на ухо:

– Ты уж извини, не поговорил я с твоей мамой, о чём обещал. В следующий раз непременно поговорю.

Антон недоверчиво посмотрел на него и пошёл одеваться.

– А с нами попрощаться? – крикнула ему Настя. – До свиданья, Антон!

– До свиданья, – глухо ответил он из прихожей.

– О чём ты с ним шептался? – с подозрением спросила Ольга отца.

– Так, ни о чём, – ответил Александр, чувствуя, как вдруг сжалось сердце. – Захватите с собой тётю Аделаиду, – прибавил он через силу, – вам по пути.

– Да, что ты, я на автобусе отлично доеду, – замахала руками тётушка. – Зачем мне их утруждать.

– Одевайтесь, тётя, и спускайтесь с Антоном вниз, – приказала ей Ольга, и тётя Аделаида покорно пошла в прихожую.

– До свиданья, тётушка, – сказал Александр, она ответила: – До свиданья, Николай, до свиданья, дорогой, спасибо тебе за всё!

– Прощайся! – Ольга толкнула Бориса.

– До свиданья,  Александр Алексеевич, – пожал ему руку Борис, натянуто улыбаясь.

– До свиданья, – ответил Александр, не глядя на него. 

– Ну что же, папа, всё было прекрасно: посидели, поговорили, стол замечательный. Спасибо тебе, – поцеловала его Ольга в щёку. – Я тебе позвоню.

– Звони, – сказал он.

– А вы что, остаётесь? – спросила Ольга, видя, что Настя с Гошей продолжают сидеть за столом.

– Нет, сейчас тоже поедем, – сказала Настя.

– А, ну пока! – коротко бросила Ольга.

– Пока, – так же коротко ответила Настя.

Закрыв дверь, Александр вернулся в комнату.

– Папа, у меня к тебе небольшой разговор: давай пойдём на кухню, заодно помогу тебе посуду помыть, – сказала Настя. – А ты не вздумай пить, и так уже хорош, – бросила она Гоше.

– У нас ничего и не осталось, – ответил её Александр. – Попейте сок, Гоша.

– Я попью сок, – Гоша взялся за пакет и чуть не опрокинул его. – Я вас уважаю, Александр Алексеевич, вы настоящий человек. Обращаетесь на «вы», не тыкаете, как некоторые прочие. Максим Горький писал, что на Украине жители вежливые, они говорят друг другу «вы», а в России принято тыкать малознакомым людям, а уж тем, кто меньше по возрасту или ниже по должности – так это само собой разумеется. А вы не тыкаете; я попью сок, вы настоящий человек.

– …Хороший парень, но конченный, – сказал Александр, складывая на кухне грязные тарелки в раковину. – Сопьётся, я таких немало повидал. И ты его не спасёшь, не по тебе этот  подвиг.

– Ой, папа, не сыпь соль на раны! Бьюсь с ним, бьюсь, но ты видишь – стоит ему увидеть бутылку, обо всём забывает, А парень действительно хороший, добрый и умный, – вздохнула Настя. – Но я хотела тебя попросить… Мне так неудобно, я у тебя уже брала…

– Деньги нужны? – догадался Александр.

– Пока Гоша не начнёт зарабатывать, а  то у меня тоже сейчас с работой туго… Но как только деньги появятся, я тебе сразу отдам, – заторопилась Настя.

– Да, да, конечно, – кивнул Александр. – У меня там осталось что-то наличными, забирай.

– А ты как же?

– У меня на карточке ещё немного есть, выкручусь, – ответил Александр.