Вытащив из под стельки свинцовую прокладку, Митрич нервно захихикал, лицо его стало пунцовым. Процедив сквозь зубы подобие благодарности, он, захлебываясь от гнева, пытался что-то сказать. Доктор, закатываясь от смеха, наливала в стакан воды.
- Успокойтесь, Митрич, - глотните воды.
–Ничего, доиграются они у меня, - взяв из рук женщины стакан, бурчал шахтер, - всему есть предел, я им устрою варфаломеевскую ночь. Надев ботинки, он поклонился и хотел уже выйти вон.
- Погодите, вернитесь, Митрич, молодые еще, им дуракам – лишь бы посмеяться, - с этим она бросилась вслед к бригадиру. Схватив его за руку, врач, тяжело дыша, промолвила:
- Да, прости им, переходя на «ты», продолжала успокаивать Митрича женщина, - сам ведь был молодым, и к тому же, ты отец, должен понять и простить их. Затем, усадив старика на кушетку, продолжила:
- Я тебе сейчас валерианки дам, успокоишься хоть немного, а хочешь - чайку горяченького соображу? Доктор как могла, старалась утешить еще не пришедшего в себя осужденного.
- Вы бы мне лучше граммов семьдесят налили, для успокоения моего расстроенного сердца. А, Галина Тимофеевна, ублажьте старика.
- И это можно, - женщина скрылась в соседнем кабинете и очень скоро принесла оттуда мензурку с разбавленным спиртом.
– Только после принятия не буянь, Митрич, а то я слышала, что ты больно горяч после выпивки, - шутила врач зоны. Шахтер залпом опустошил мензурку, смачно крякнул и, не переставая благодарить доктора, направился к выходу.
Галинушка, так за глаза, ласково называли осужденные главного врача колонии, женщину бальзаковского возраста, имеющую семью, двоих детей, а самое главное доброе, остро чувствующее чужую боль, сердце.
Она нашла свое призвание в облегчении жизни заключенных под стражу людей.
Всевышний наградил ее отзывчивым сердцем, а гражданский и врачебный долг привнесли в ее отношения со спецконтингентом, ту особую доверительную теплоту, без которой работа с больными зэками, превратилась бы для нее в каторгу.
В Митриче она видела несчастного человека, доброго и отзывчивого по сути своей, волею судеб, совершившего тяжкое преступление.
Видя заботу Галинушки о себе исходившую не от обязанности исполнения ею своего служебного долга, а из глубины легко ранимой души, он испытывал к ней благодарные чувства с налетом отцовского обожания.
Конечно же, он старался не злоупотреблять ее особым отношением к себе, и обращался к Галинушке, только в крайних случаях.
На следующий, после посещения медсанчасти, день, придя в цех, бригадир, как всегда громогласно объявил, что отрежет уши тому, кто соделал хохму со свинцовыми прокладками, конечно при условии, если, как резидент разведки, вычислит того шутника.
Видимо посещение санчасти, и принятое там угощение, настолько изменило настроение старика, что зэки сразу же, прочувствовали в его угрозе ноту благодушия и довольства.
После обеденного перерыва, когда наступало время некоторого затишья, Митрич пригласил к себе на чай токаря Бориса, фрезеровщика Туртаназарова и мастера цеха – Ильяса Анваровича, сидевшего за хищение государственных средств в особо крупных размерах.
Компания, как всегда, собралась в закутке у Митрича, обустроенном за фрезерным станком, Маленький металлический столик, вокруг него две покрытые старыми телогрейками лавки, создавали некоторый уют для теплых посиделок.
Рядом с лавкой, на которой восседал владелец закутка, вплотную к стене цеха, был установлен металлический ящик, в котором хранилась нехитрая посуда и кое-какие продукты - парварда, заварка чая и немного хлеба.
Как обычно, вокруг собравшейся компании постепенно, стали собираться незваные гости.
Они подходили незаметно, по одному, вроде бы нехотя, будто им что-то нужно было найти в металлическом хламе, разбросанном повсюду. Народ собирался не просто так, а с намерением послушать байки, которые рано или поздно начнет травить бригадир монтажников.
Без его рассказов жизнь в зоне была бы пресной и скучной. И вот долгожданный час, настал.
Как только чай был распит, и Митрич скрутил свою знаменитую самокрутку, вокруг закутка собрался почти весь персонал ОГМа.
Не обращая внимания на собирающуюся вокруг закутка публику, бригадир взял бразды разговора в свои шахтерские руки. Остряков и балагуров вокруг хватало, и каждый из них не прочь был бы блеснуть красноречием, продемонстрировать свое, так сказать, ораторское искусство, но старик на сей раз инициативу не отдал никому.
Его рассказ неоднократно прерывался взрывами хохота, уточняющими вопросами, а иногда и скаберзными шутками, которые тут же погашались резкими шиками благодарных слушателей.
- Худой, длинный, ничего толкового не умеющий делать - он был лишним в любом коллективе, - начал повествование Митрич,- из всех колхозных бригад его гнали в шею.
И было за что - он пил и пил, как говорят, по черному. Трезвым его увидели только в гробу, и то, по словам одного сельчанина, от него и там разило спиртным. Работать на поле он не любил и сбегал оттуда на второй же день.
Председатель, вновь организованного колхоза, не мог ума приложить - куда его пристроить. А ведь Степан, как звали лентяя и пьяницу, на собраниях громче всех агитировал за новую трудовую жизнь, за движение к социализму через сплошную коллективизацию.
Терять ему было нечего, так как у него ничегошеньки не было, и он, как никто другой, сразу прочувствовал, что в колхозе, где все будет общее, ему будет легче прожить на халяву.
Выгнать его из колхоза никто бы не решился: как так - он главный агитатор за лучшую жизнь, а его из колхоза вытурили.
Степан перепробовал себя на разных участках колхозной деятельности, пока не остановился на должности водовоза, в обязанность которого входило - в бочке, недавно сработанной районными бочарами, и надежно закрепленной на одной из лучших колхозных телег, привозить воду для полевых бригад.
Ее он набирал в местной неглубокой речке, заезжая в нее прямо на телеге. С помощью ковша, закрепленного на длинной ручке он черпал воду из реки и наливал ее в жестяную воронку, вставленную в маленькое бочковое отверстие.
Необходимо Степану отдать должное - в качестве водовоза он проявил себя с лучшей стороны.
Но, как со всяким невезунчиком, и здесь с ним произошел казус, о котором до сих пор помнят местные ударники трудового фронта.
Однажды в жаркий летний день Степан, как обычно, собирался на работу. Похмелившись самогоном, он запряг лошадь, взобрался на бочку, и не торопясь, поехал в сторону речки.
По дороге его размарило – пекло невыносимо. Выехав за деревню, водовоз, окинув округу нетрезвым взглядом и, убедившись, что вокруг ни души, спокойно поснимал с себя всю одежду.
Оставшись, в чем мать родила, он опять взобрался на бочку и, оседлав ее как коня, направил телегу к воде. Заехав туда, где поглубже, и как ему казалось, вода чище, Степан хотел было приступить к банальной процедуре заполнения бочки речной водицей. Осуществить задуманное, на сей раз, ему не удалось. Как говорится, не тут-то было.
Во время езды в голом виде, аккурат на том месте, где районные бочары просверлили отверстие для вставления воронки, во время тряски по кочкам и ухабам, часть его мужского органа, называемая в народе яички, как лягушата, по одному, запрыгнули в бочковое отверстие.
Не поняв, что с ним произошло, Стапан еще раз препринял попытку приподняться.
Те самые яички, которые во время езды, нырнули в заливное отверстие не давали водовозу такой возможности. Они, обнявшись словно два брата после долгой разлуки, намертво приковали Степана к злосчастной бочке.
Заусенцы, оставленные внутри бочки неаккуратными плотниками, при каждом неловком движении водовоза, острыми иглами впивались в его плоть. Если бы пьяные бочары, в кашмарных снах увидели страдания бедного Степана, они просверлили бы отверстие гораздо большего диаметра.
В силу возникших скорбных обстоятельств, бедный Степан остался прикованным собственным мужским достоинством к этой проклятущей бочке.
Безрезультатно подергавшись еще с полчаса, взмокший от жары и отчаяния, абсолютно протрезвев, он стал лихорадочно соображать, что же ему делать дальше.
- Оставаться в таком положении нельзя, от жары сдохну, - соображал Степан, - ехать в деревню, бесполезно – там только древние хворые старухи. Чем они могут помочь? Хочешь, не хочешь надо править в сторону поля, в бригаду.
И вот он – Степан водовоз, в неприглядном виде, морщась от боли и стыда въехал на полевой стан, где бригадиром был Остапенко Валерий Силыч.
Еще издали завидя сидящего верхом на бочке голого водовоза, работавшие в поле женщины, побросав вилы и косы, со смехом и визгом бросились к телеге.
Мужики степенным шагом тоже подошли вслед за бабами. Бригадир, осмотрев Степана и бочку, поднял руки, заставляя публику, особенно не в меру развеселившихся баб, замолчать. Те, кто, держась за животы, кто, прикрывая рты руками, медленно отошли к кустам.
Две, особо смешливые женщины, не выдержав раздирающий нутро смех, побежали менять трусы. Когда возле телеги остались одни мужики, бригадир, нарочито отварачивая лицо от Степана, строго спросил:
- Что случилось, родной? Тот, перескакивая с пятого на десятое, поведал мужикам о своем несчатье. Выслушав бедолагу, мужики не сдержались.
Попадав на землю, они издавали хохот, рык и кашель. Затем успокоившись, все вместе, под руководством бригадира, стали усиленно думать, как выходить из этого, казалось бы, безвыходного, положения.
Можно было, по совету, имеющих на Степана зуб, женщин, аккуратно отделить Степана от, застрявших в бочке, частей тела. Но бригадир и Степан, а также большая часть мужиков, категорически отмела это варварское предложение.
- Я и слухать не хочу! – кричал женщинам кашевар Веня, - ишь, что удумали вертихвостки, мужика органов лишать. Только через мой труп. Не все конечно женщины были за экзекуцию, некоторые даже жалели Степана. Одна бросила ему свой платок:
- Прикрой срам-то Степушка.
- Хорошо, что у вас нет того, чем богат Степан, - махая на женщин руками продолжал орать, кашевар, - по-другому бы запели.
- А, ему они уже не в надобность, - не унимались хохотушки, - ему самогон все заменил.
- Ну, не вашего бабского ума это дело, давайте все на поле, - уже серьезно скомандовал Остапенко, - кто за вас сеном займется? Только бы смеяться и не хрена не работать!
Прогнав, наконец, на работу баб, мужики стали додумать, как все же вызволить водовоза из этого капкана.
Мысль о том, чтобы ломать бочку бригадир отмел сразу:
- В чем будем воду на поля доставлять, в карманах, что ли? Да и председатель нас под суд отдаст, за поломку этой бочки. И правильно сделает, за нее колхоз бочарам немалые деньги заплатил. Ломать бочку запрещаю и точка.
После недолгих дебатов, мужики пришли к решению выломать две доски из передней стенки бочки, и самому маленькому и щуплому мужичку залезть внутрь бочки, и затем вытолкать из нее застрявшие органы водовоза.
Так и сделали. Мужичок, что сумел протиснуться сквозь проделанную мужиками
|