было места для трезвой мысли о свободе. Человечество тысячелетиями мечтает о свободе, хотя те же самые тысячелетия проводит в рабстве и нищете, ибо его устраивает это рабство – меньше забот, думать не надо.
А как только человек получает свободу, сразу возникают проблемы: где достать пожрать, во что одеться? Или я не прав? Решая проблему одной степени свободы, мы тут же попадаем под иго свободы другой степени.
И встает вопрос: зачем мне эта призрачная голодная свобода, когда есть сытое благополучное рабство?
Вот ты, Митрич, сидишь здесь в теплом закутке, после того как съел макаронный суп, затем захавал это дело кашей, запил все горячим чаем, и отдыхаешь, ни о чем не думая.
Конечно, может быть, мечтаешь о том, чтобы Висеров надыбал, где водочки и угостил ею тебя.
Вот на этом примитиве - твои заботы и мечты кончаются. А там, в далекой и холодной Швеции, высокий пожилой швед в очках, ночами не спит, все думает, как ему правильнее выступить на комиссии по правам человека, чтобы советский зэк, Митрич, томящийся в застенках усиленного режима, имел бы все необходимое к наступающей зиме.
Он думает о том - приготовил ли ему хозяин зоны в достаточном количестве макароны, есть ли у Митрича теплый бушлат и ботинки, приносят ли вовремя в зону почтальоны свежие газеты и так далее.
А если, что не так, то этот швед такой поднимет лай в ООН, что никому мало не покажется. А что ожидает его после всех этих треволнений, после бесчисленных дебатов?
Так вот я тебе, шахтер скажу: у шведа этого, защитника наших с тобой прав, поднимается давление крови и наступает инфаркт ли инсульт, или, что еще хуже, наступает полная, не поддающаяся лечению, импотенция.
А ты раньше, старик, обо всем этом заботился сам, и ишачил с утра до ночи в темной шахте, чтобы заработать то, что сейчас имеешь без лишних хлопот и волнений.
Вот тебе и вся разница в степенях твоей любимой свободы. Уразумел, наконец, старый хрыч?
