своей коммунистической идеологии. (Полным отсутствием у них элементарной согласованности). Эта идеология по истечении времени всё больше представляла собой ложную, не адекватную мировоззренческую картину этого общества (наделяла его, не существующими качествами). Эту идеологию, после окончательного её краха, успешно заменила пресловутая буржуазная идеология золотого тельца – идеология эгоиста, стяжателя, такая идеология была уже совершенно согласована с обликом этого существа, формировавшая (создавала) новое асоциальное существо с деградированной совестью, превращала гуманоида в баблоида.
Ну, а пока, сержант Абросимов вёл безуспешную борьбу с проникающей в его роту буржуазной идеологии в облике группы «Битлз». Конечно, проявлял он такую прыть в этом деле скорее, не сам по себе – от себя, а по поручению и наущению замполита отвечающего за морально-политическую подготовку личного состава того или иного воинского подразделения. А тут вдруг так некстати фанаты песен какого-то «Битлз», по мнению адептов советской, хотя к этому времени уже с подорванной репутацией и авторитетом, коммунистической идеологии, занесённые в разряд пресловутой буржуазной идеологии, начинают соперничать с советскими патриотическими песнями, ну, прямо таки вытеснять их. Отсюда и указание – бороться с ними, не позволять им проникать в сознание молодых людей, как и с прочими явлениями, той самой пресловутой буржуазной идеологией, всё сильнее, год от года напирающей на помрачённое сознание советских людей.
Прапорщику Мамедову озабоченному больше, где и как опохмелиться не было ни малейшего дела до каких-то там фанатов неизвестного и совершенно ему неинтересного «Битлз». Когда он, что-то подобное слышал, то недовольно, брезгливо морщился, не желая больше слышать об этом, как о сущей ерунде не стоящей мужского разговора. Такая тема оскорбляла его мужское достоинство, была нисколько не созвучна его мироощущению, ему лиричнее, музыкальнее было звучание, какого-нибудь грубого даже пошлого армейского юмора, поставляющего блажь и утеху его очерствевшей и загрубевшей душе. В оперу, за эстетическим наслаждением высшего порядка, он, конечно, не ходил, чтобы найти какое-то иное, более высокое упоение своей задубевшей душе, размягчить и одушевить её там. Но к такому подвигу души он не был готов вовсе.
А рядовому Иванову, начертавшему на своей гимнастёрке – «битлз», озлобившийся сержант по такому возмутительному случаю почему-то не стал посылать его для собеседования к замполиту, как обычно поступают с такими идеологически не зрелыми нарушителями. Или, может быть, замполиту было уже, не до таких мелочей. Имея уже, за не малый срок воинской службы, опыт в изыскании средств наказания в целях воспитания, сержант напряг своё весьма богатое воображение, чтобы изыскать, как возможно более изощрённый и действенный способ перевоспитания ослушника, и припомнив его и прошлые неповиновения. Приказал ему в казарме ползать до тех пор, пока сотрётся (исчезнет) эта сакраментальная надпись на его обмундировании. Таким способом хотел сам, своей властью сделать из него, по окончании отведённого срока нахождения в учебном центре, идеологически зрелого, и безукоризненно послушного военнослужащего. И ещё, таким способом сержант хотел ускорить адаптацию этого ослушника к новым условиям, отличающимся от условий гражданской жизни. На что, готовый уже до конца отстаивать своё достоинство и принципы, рядовой Иванов грубо ответил ему, перефразированием известного изречения – рождённый летать, ползать не может – ползи сам. Этим выразил своё намерение отстаивать своё личное пространство от так бесцеремонно вторгшегося в него супостата, чтоб совсем не превратиться в послушное орудие, подчиняющееся чужой воле. Пришедший в ещё большую ярость сержант, вымещал затем, свою злобу на Иванова, уже иными способами, всё же ближе уставным, мерами прописанными уставом воинской службы – устраивал кроссы по три, пять, иногда десять километров, упражнениями на перекладине, отжиманиями от пола. Хорошо подготовленный физически Иванов, успешно справлялся с ними. Ну, и, конечно же, не забывал и свой любимый способ дрессировки – воспитания, это отбой – подъём, пока горит в руке зажжённая спичка, доставляющий ему не только удовлетворение, но и упоение. Воспитательный процесс, строился на том, чтобы подчинить сознание военнослужащих уставному распорядку армейской жизни, исключающим всякие отклонения и возражения, жёстким пресечением их. Протест и возражение Михаила вопиюще (недопустимо) противоречили этому положению, поэтому вызвали такой гнев и негодование у сержанта, натасканного зорко следить за исполнением этих требований и немедленно пресекать их нарушения.
Изредка в учебный центр приезжал и командир части майор Курбан Гили Заде, оставался большей частью, доволен подготовкой личного состава. Он уже знал, что в штабе дивизии готовится приказ о присвоении ему звания подполковника, но не был ещё этот приказ подписан. Процедура с подписанием этого приказа будет закончена только после того, как приедет комиссия во главе с полковником из штаба дивизии, находящегося в г. Тбилиси, и установит, что у него по службе всё хорошо, и вверенном ему гарнизоне царит полный уставной порядок. Он понимал, что для этого, необходимо убедить комиссию, что призывной контингент военнослужащих проходит подготовку в полном соответствии с уставными правилами и нормами. И то, что теперь, все военнослужащие готовы нести воинскую службу, хорошо подготовленными, в полном соответствии с ними (уставными правилами и нормами). Поэтому, майор Курбан Гили Заде решил, чтобы блеснуть перед комиссией, выпуск военнослужащих из учебного центра надо сделать не просто хорошо подготовленным, а, как никогда ранее, вымуштрованным до полного автоматизма, – по высшему разряду качества. И на парадном смотре, чтобы они прошли перед комиссией не хуже, чем на парадных смотрах проходят по Красной площади в Москве. Чтоб не могло произойти ни малейшей оплошности, способной вызвать какое-то нарекание ему от комиссии. Он хотел использовать это, как, ускорение своего карьерного роста, как ознаменование своего успешного восхождения по армейской карьерной лестнице. Чтобы, всё это время грезившиеся ему подполковничьи погоны, стали, наконец, воплотившимися и осязаемыми на его плечах, согревая душу, приносили ему счастье, радость и покой. Не терпелось стать настоящим подполковником. И чтоб исключить, сделать невозможной, всякую возможность, способную помешать этому. При посещениях учебного центра, он давал указания жёстче и усерднее готовить личный состав, уделять больше внимания строевой и физической подготовке. Чтоб комиссия из штаба дивизии была довольна и дала высокую оценку его стараниям и радению по службе.
После каждого посещения командиром части учебного центра подготовка шла в ещё более усиленном режиме, чуть не озверевшие сержанты прессовали день и ночь. Отрабатывали возложенные на них обязанности, что называется, по полной программе. Личного времени почти не было, всё было расписано до минуты. Подъём, туалет, физзарядка, завтрак, пятнадцать минут перекур и на плац, пятнадцать минут перекур, обед, час политзанятий перекур и снова на плац, перекур, ужин и до отбоя. А там тренировка – отбой-подъём, особенно если что-то не понравится лютующим сержантам. Один, иногда два раза в неделю стрельбы. Политзанятия проходили два – три раза в неделю. Сидя в холодном, плохо отапливаемом помещении слушали проповедь о том, как хорошо, благодаря компартии в стране советской жить… о значении партийных съездов. О неустанной заботе партии о советском народе. И какое великое будущее у страны и у них впереди. И ещё замполит много говорил о «великом» произведении Л.И. Брежнева «Малая земля», был тогда апогей величия Брежнева и зенит его славы, как «великого» политического деятеля современности. В остальные дни недели на классных занятиях зубрили (учили) устав воинской и караульной службы. Классные занятия не проводились только по воскресениям. Если кто-то плохо отвечал по знаниям статей устава, засыпали нарядами вне очереди. Но строевая подготовка на плацу не отменялась даже по воскресениям. У двоих военнослужащих, видимо, от столь плотного и напряжённого распорядка дня появилась язва желудка с кровотечением – были помещены в госпиталь. С ещё большим старанием и рвением разучивали патриотические и армейские песни, чаще те, со словами «… А для тебя родная есть почта полевая. Прощай! Труба зовёт, солдаты – поход!». Или, «Были мы вчера сугубо штатские, провожали девушек домой, а теперь мы с песнями солдатскими мимо них идём по мостовой…», исполняя их в маршевом движении строя по плацу, в столовую, на классные занятия и на всякие работы. Так готовили недавних призывников к выпускному парадному смотру в учебном центре Бакинского гарнизона внутренних войск.
Майор, обнадёжив себя; или нашептали ему какие-то порученцы, часто посещающие штаб их дивизии, что он вот, вот подполковник, уже нисколько не сомневаясь в этом, сомненья прочь! – стал серьёзно готовиться к столь торжественному и желанному событию. Глубоко уверовав в неотвратимость осуществления такой возможности, он приобрёл себе новый мундир с подполковничьими погонами, пошил, наверное, в перворазрядном ателье города. И у себя дома, он часто примерял его, мечтательно и вожделенно любовался им. С умилением и высоким чувством превосходства представлял, как с ещё большим старанием и страхом будут стоять перед ним навытяжку его подчинённые, особенно провинившиеся – не угодившие ему. А пока, в ожидании осуществления своей мечты, он, особенно, когда хорошо подвыпив, и во хмелю, в кругу своей семьи и близких своих знакомых, нестерпимо желая похвастаться перед всеми собиравшимися у него дома, он выходил и красовался перед ними в этом мундире. Тщеславие настолько распирало его изнутри, что не поддавалось обузданию, он никак не мог, не было сил, чтобы сдерживаться до времени воплощения своей такой высокой мечты. Слухи о таких его проделках дошли даже до военнослужащих учебного центра, видимо, кто-то из офицеров части присутствовал на этих его частых, шумных семейных и календарных праздничных застольях. На этих празднествах он обычно, гордо, с блаженной улыбкой выходил к своим гостям, как признанный артист из-за кулис выходит к обожавшей его публике, преобразовавшись в тот миг в воображаемого подполковника. Чтобы ещё более вскружить головы присутствующим, мол, посмотрите и оцените мои заслуги, как высоко я поднялся по карьерной лестнице, что совсем скоро, не далёк тот день, когда и до настоящего полковника дотянусь. Все, его многочисленные гости, не скупились на всякие наилучшие пожелания ему и в жизни и в службе, дружно пили за все его успехи и удачи, желали ему долгой, долгой нескончаемой жизни и желали, чтоб всегда, вином наполнялся бокал. Это настолько кружило его хмельную голову, что он утрачивал ощущение грани действительного и возможного.
Комиссия из
