между окна. Поскольку холодильников в широком обиходе еще не было, трехстворчатое кухонное окно и специальный ящик за окном в холодное время года служили таким своеобразным холодильником. Это и называлось между окна.
Вернемся в переднюю. Небольшая, метров восемь, почти квадратная комната с одним скошенным углом, так что уже не квадратная, пятиугольная. Этот срезанный угол занимала большая двустворчатая дверь, ведущая в комнату наших первых соседей. По моим тогдашним представлениям это была большая семья, их было пятеро, муж с женой, двое детей и Анна Яковлевна. Баба Яня. Мне всю жизнь везло на бабушек, наверное, это судьба. Соседские дети были моложе меня. Мальчик на три, а девочка на пять лет. Мы потом и учились в одной школе. Все детство мы вместе играли. Это были мои самые первые друзья.
Итак, мы вернулись в переднюю. Налево – дверь в кухню, прямо вперед по коридору слева – наша комната и комната наших других соседей. Все выключатели в квартире располагались, разумеется, на недоступной для детей высоте. Чтоб не баловались! Картинка с выставки: маленький ребенок тащит стул, чтобы включить свет сначала в коридоре, а потом в туалете!
Злосчастный выключатель был причиной второй большой травмы в моей жизни. Когда таскать за собой стул надоело, потому что до заветной кнопочки оставалось уже совсем немного, я уцепилась пальцами за косяк двери в передней и подтянулась вверх, а идущий из кухни сосед закрыл дверь своей комнаты и прищемил мне пальцы на правой руке. Но не будем о грустном.
Нет, не получается. Потому что, кто сказал А, должен сказать и Б. Была ведь еще и первая травма. У меня в руках вспыхнул спичечный коробок. Ну, просто я рассыпала спички и засовывала их обратно в коробочку. Ну, и промахнулась! Говорят, что бабушка в это время прилежно читала мне сказку. След от ожога виден до сих пор. Вот теперь больше не будем о грустном.
Все окна нашей квартиры выходили во двор, у нас было тихо. Летом, когда окна были открыты, по ночам, а я была девицей мечтательной, было слышно, как на Витебском вокзале иногда гудят поезда. Днем никто, конечно, не обращал внимания, тихо у нас или шумно. Мне не разрешали высовываться в окно и звать подружек, играющих во дворе. Точно так же было запрещено со двора или с улицы орать под окнами что-то вроде: «Таня, выходи гулять!»
В нашем дворе в стене справа от нас было окно, в котором постоянно лежала на подоконнике полная женщина (я уже совсем маленькой девочкой спрашивала себя, неужели ей нечего почитать?) и время от времени резким скрипучим голосом кричала во двор: «Вита-алик!!!» Это она звала сына домой. Моя бабушка с негодованием качала головой и говорила мне: «Вот видишь!» Во всяком случае, этот «Виталик» был звуковым оформлением долгих лет моего детства.
Уже упоминавшаяся дровяная плита на кухне тоже была местом, к которому не разрешалось подходить. Издалека я рассматривала дверцу, в которую подкладывали дрова, конфорки на верхней части, огонь, который был виден внутри. Огонь всегда привлекает внимание. Однажды в квартире появились рабочие с инструментами, они проделали отверстия в стенах, просунули в них какие-то трубы и установили в кухне газовую плиту. Кажется, уже излишне говорить, что к этой плите мне тоже было запрещено подходить.
Ту, огромную дровяную, разбирать не стали. Один из рабочих сказал, что ее можно только взорвать…
Наверно, в те годы все квартиры в нашем доме были коммунальными. Прямо над нашей квартирой, на пятом этаже жили две замечательные семьи. В первой все взрослые люди были Ивановичами: Михаил Иванович, Зинаида Ивановна, Ефросинья Ивановна. Михаил Иванович был директором школы, в которой я получала аттестат зрелости. Вспоминаю его с симпатией. Зинаида Ивановна была нашим участковым детским врачом. Кажется, она была очень красивой женщиной, но я ее боялась. Как же можно не бояться человека в белом халате! А Ефросинья Ивановна была сестрой Михаила Ивановича и, кажется, вела у них хозяйство. Еще у них было два сына, но они были намного старше меня, и я их просто не помню. Ефросинья Ивановна не была замужем. Она иногда прибегала поболтать к моей маме. Им не приходило в голову, что мои детские уши слышат все драматические подробности любовной истории Ефросиньи Ивановны. За кого-то она там собиралась выходить замуж, кажется, за генерала, а Зинаиду Ивановну это вроде бы не устраивало, потому что тогда «ей самой нужно было бы варить и стирать». Тогда мне казалось, что такие старые женщины, как Ефросинья Ивановна, не могут выйти замуж. Теперь же я понимаю, что ей было тогда лет тридцать пять.
Чем закончилась та любовная драма, мне неизвестно, потому что Михаилу Ивановичу дали отдельную квартиру, и они куда-то переехали.
А прямо над нашей комнатой тоже жила семья с двумя сыновьями. Мать этих мальчиков была портнихой. Она была похожа, как мне казалось, на Зинаиду Ивановну, но уровень был не тот. Сравняться с женой директора школы, врачом, она не могла. Кроме того, что она где-то работала, она еще и шила дома. В этом заключалась проблема, сути которой не понять сегодняшним детям. Однажды я услышала, как эта соседка сказала моей маме, что она очень рада тому, что мы – ее соседи снизу. «Приличные люди не заявят». Много лет спустя я поняла, что это значило: швейная машинка при работе стучала, а частное предпринимательство в послевоенные годы вряд ли одобрялось.
Когда я подросла, меня вывезли на лето не в Белоруссию, не в Друю, а совсем в другое место. Это называлось на бабушкину родину. Та деревня, откуда была родом моя бабушка, в войну сгорела, так что мы снимали дачу поблизости, в деревне Васильково. Там было очень просторно, красиво. Рядом с деревней были холмы. Я хорошо помню эти холмы, потому что развлекалась там. Я поднималась на холм, ложилась на землю и скатывалась вниз. Не съезжала, как зимой с горки, а именно скатывалась, как катится по наклонной плоскости круглый предмет, карандаш, например. Несмотря на все мамы-бабушкины уговоры и объяснения, что это вредно, мне очень нравилось скатываться с холма.
Наш хозяин, дядя Коля, занимался лошадьми, меня водили их смотреть. Сын хозяина, кажется, его звали Борис, был, по моему мнению, совершенно замечательным человеком, потому что у него были разные глаза. В смысле, не правый и левый, а один зеленый, а другой коричневый. Это не давало покоя моему детскому воображению.
Вокруг деревни стояли леса. Не знаю, были ли они дремучими, но тогда я считала именно так. Мама с бабушкой почти каждый день ходили в лес за ягодами и кормили меня земляникой. Это было потрясающе. Даже ненавистная манная каша становилась вполне съедобной, если к ней добавляли землянику. Количество сваренного варенья не поддается описанию. По возвращению в Ленинград это варенье весьма украшало наш стол.
Мой папа приезжал в Васильково ближе к осени, потому что осенью начинался охотничий сезон. Конечно, он немножко рисовался перед местными жителями: приехал городской охотник! Охотником он был классным! И вот, когда папа приехал, мама с бабушкой смогли спокойно оставлять на него ребенка, меня, то есть, и ходить в лес чуть не каждый день.
В комнате, которую мы снимали, я спала на маленьком таком топчанчике, который почти не было видно из-за спинки большой кровати. Этот факт сыграл свою роль в истории, произошедшей с нами. В нашем семейном фольклоре, уже и не выяснить, почему, было установлено, что всех детей покупают в магазине, а меня почему-то нашли в капустке. И вот, когда мы с папой, оставшись без присмотра, погуляли и пообедали, то добровольно отправились спать. Во сне я сползла со своей постели на пол и не проснулась. А папе в это время приснился сон, будто я сказала ему, что иду играть в капустные грядки, в ту самую капустку, где меня нашли. Прошел час или два, папа проснулся. Где ребенок? А нет ребенка. Папа пошел искать меня в капустных грядках. А за капустой, за границей хозяйского огорода находилась большая силосная яма. У папы разыгралось воображение. Он стал меня звать, кричать. Поднял на ноги хозяев, потом соседей. Ребенок пропал. Папа несколько раз выстрелил из ружья. Он считал, мама с бабушкой в лесу услышат выстрелы и поскорее вернутся. Кто-то из соседей уже тыркал длинной жердью в силосную яму, чтобы удостовериться, что там нет утонувшего ребенка. Маму уже отпаивали валерианкой. В общем, я плохо представляю себе, что там происходило. Но шумели они страшно и, в конце концов, разбудили меня, мирно спящую на полу. Потирая со сна глаза, пропавший ребенок вышел из дома и спросил, почему все так шумят.
Так я узнала, что такое немая сцена еще до знакомства с творчеством Гоголя.
И это была не единственная забавная история. Впрочем, это я сейчас говорю забавная, тогда нам так не казалось. Мама водила меня в соседнюю деревню показывать родственникам. И мы там засиделись. Обратно шли уже в темноте. Через лес. И вот шли это мы, шли и услышали, что по той же дороге, по которой мы идем через лес, к нам приближается страшный низкий рев. Мама почему-то решила, что это бежит по дороге и ревет сорвавшийся с цепи бык. Так что жить нам осталось всего ничего. Скрыть от меня свое открытие она не догадалась. Я, правда, плохо представляла, какая опасность могла исходить от сорвавшегося с цепи быка, но страшно мне было очень. Мы сошли с дороги, мама посадила меня на дерево с толстыми ветками и велела молчать и не слезать вниз. Почему она сама не залезла на дерево, не знаю. Рев несколько раз повторился, а потом прекратился. Мы еще долго ждали, и, только убедившись, что нам ничего не грозит, осмелились пойти дальше.
Мы вернулись домой, чувствуя себя чудом спасшимися героями. Но наш хозяин, дядя Коля, разрушил все наши иллюзии. Когда мама рассказала ему, что мы пережили, он, прозаическая натура, сказал, что в лесу мы слышали крики птицы выпь. Выпь опускает клюв в воду и издает такой низкий рев. Быки по лесу не бегают.
Это было не единственное приключение в лесу. Был еще совершенно киношный боевик. «Две беззащитных женщины против мести озверевшего преступника». Каково название? А?
Рассказ об этом необходимо предварить исторической справкой. У моей бабушки было четверо детей, три дочери и сын. Старшая дочь, мамина сестра Анна, была очень красивой. Поэтому, естественно, она вышла замуж очень рано, лет в шестнадцать-семнадцать. Этот брак продлился недолго, потому что, во-первых, был ошибкой, а, во-вторых, ее мужа арестовали и посадили в тюрьму, т.к. он был кулаком и бандитом. После этого тетушка еще несколько раз выходила замуж, не считая легких увлечений. Но сейчас речь не о ней. Ее первому мужу так понравилось в тюрьме, что, отсидев за свои кулацкие деяния, он стал периодически возвращаться туда. В тот год, когда мы отдыхали в Василькове, он тоже отдыхал в своей любимой тюрьме. В соседней деревне жили его родственники. Однажды к ним пришли сотрудники соответствующего учреждения и стали задавать разные вопросы. Он, оказывается, бежал из тюрьмы. Все правильно, отдохнул – и за работу. И вот, в очередной поход за ягодами мама с бабушкой натыкаются в лесу на человека. Первой его увидела бабушка. Подумаешь, человек в
