пункта назначения. И там уже – самолично всё пересчитывала и следила за правильностью раздачи. И то, что увидела собственными глазами, оказалось куда ужаснее, чем показывали по ТВ. «Странно…они нас даже жалеют, вот никогда бы не подумала».
Возвратившись в Париж – и никто из подруг даже не хихикнул, - мадам выступила с заявлением в прессе и на ТВ. Она заявила буквально следующее: «Там гибнут от голода миллионами. Я – видела. Дети… это уже не дети. Это ходячие скелеты. И это я видела… И еще я видела, как они ели, то, что мы привезли – дай вам Бог этого никогда не видеть!.. Так вот. Мы накормили двадцатитысячный лагерь на два месяца. Притом что палатки и одежда, а также посуда прослужат гораздо дольше. И это – одна только бижу. Женщины Франции, подружки! Поройтесь в своих туалетных столиках. Сколько там разного хлама, надеваете ли вы всё это? Так ли уж необходимы вам все эти погремушки без исключения? Или – без одной – всё-таки можно обойтись? Неважно, дорога она или нет… После Африки я создала во Франции движение. Мы и впредь будем собирать деньги и отправлять туда гуманитарную помощь. Поддержите нас!»
И помочь сможет всего лишь - сущий пустяк.
Одна бижу.
КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ МАЛЕНЬКОГО ОСЛИКА
( Сказка )
В три года Маленький Ослик уже знал буквы. Не все, конечно, только главные. Сначала главных букв было три: П, М, и А. Получалось ПАПА МАМА.
Однажды Маленький Ослик по очереди сложил оба слова и призадумался. Чего-то недоставало. «Как же так, - удивился Маленький Ослик, - есть ПАПА МАМА, а где же я?.. Я ведь тоже живу. Несправедливо так со мной поступать… только из-за того, что я сплю не со взрослыми, а в другой - своей собственной комнатке».
Он долго собирался с духом и наконец не выдержал. Как-то раз, когда мама вернулась с работы и прямо с порога протянула ему шоколадный батончик, Маленький Ослик, очень сильно смущаясь и краснея, пробормотал едва слышно:
- Мама, но ведь это нехорошо…так.
- Что нехорошо? – мама привычно раскладывала покупки на кухонном столе. – Что – нехорошо? – переспросила она рассеянно. – Тебе не понравился батончик?
- Нет, - ответил Маленький Ослик. – Батончик мне нравится. – И совсем уж покраснев до самой шеи, Маленький Ослик наконец выговорил: - Мне вот что не нравится. Я уже большой и знаю три главные буквы в алфавите. П, М и А. Из них получаются два слова – тоже, конечно, самых главных – ПАПА МАМА… Это мне понятно, но где тогда я? Папа, мама есть, а меня – нету? где тогда я?
- Вот оно в чём дело! – улыбнулась мама. Она быстренько вымыла с мылом руки, вытерла их насухо и сказала: - А ну пойдём к тебе в комнату, показывай, где твои кубики?
Маленький Ослик с мамой прошлёпал, чуть настороженно, по прихожей и раздвинул бамбуковые шторы.
На широкой красной тахте лежали три кубика. Остальные вперемешку валялись внизу, на коврике.
Мама нагнулась и стала искать. Наконец отобрала – три. Из всей огромной кучи. Маленький Ослик смотрел на неё завороженно, только изредка помигивая карими глазками.
- Вот смотри, - сказала мама. – Это буква Н.
- Нина! – обрадовался Маленький Ослик, чуточку подумав. Ниной звали её подружку, которая сейчас гостила у бабушки по соседству.
- Правильно, Нина, - сказала мама. – Н – это Нина… А вот это…это буква Д.
- Денис! - радостно закричала девочка. С Денисом они особенно дружили.
- А это – Я, - сказала мама. И выложила последний кубик на тахту.
- Я, я… а я ничего не помню на «Я»…
- Ну как же… - лукаво взглянула на Маленького Ослика мама. Она вышла в кладовую и принесла Маленькому Ослику в горячую ладонь что-то круглое и холодное.
Девочка разомкнула пальцы и вскрикнула, задыхаясь от радости:
- Яблоко, мама, это яблоко!
- Ну, конечно, яблоко, - сказала мама, - что же ещё?.. А дальше всё просто, - продолжала она. – Букву А ты уже знаешь… Вот она… Четыре кубика – вот твоё имя. Попробуй сложи сама… да не торопись… Позови меня потом.
Время словно остановилось. Но через пять минут из детской раздался истошный ликующий крик. Туда опрометью кинулась мама.
На тахте, плотно притыкаясь друг к другу, лежали четыре кубика. НАДЯ – прочитала мама.
Так закончилась короткая история Маленького Ослика. И – началась новая история. История девочки Нади.
САМОВОЛКА В БОЛЬШОЙ ТЕАТР
(Рассказ моего кума)
Они стояли на перроне одни посреди России. И – будто совсем чужие. До Москвы было – 25. До воинской части, где он проходил службу, - промеж густого корабельного елового леса – 2. Там, куда 25 километров – огни большого города, позёмка, вся в голубом от зажжённых газовых рожков на Театральной площади, там – близкий и волнующий запах её льняных волос, выбивающихся из-под пыжиковой шапки, там - обещание чего-то важного, неизведанного доселе, но и на редкость целомудренного в своей простоте, и даже не обещание, а так, лишь смутный намёк на него. Однако же вполне достаточный, чтобы сейчас вот, в эти решающие минуты, забыться, увлечься, да и вовсе потерять голову, вскочить обоим в занесённую слежавшимся уже снегом владимирскую электричку - на Москву.
Там всё… могло бы быть… Чего даже и в книжках не отыщешь. Ибо такие вот вечера на долю смертных выпадают только однажды – и сколько мы их в своей жизни уже проворонили!.. А то ведь и не каждому выпадают! Ой, не каждому… И как-то он это понимал, - без натуги и привычной немощи в рассуждениях – понимал отчётливо, ясно вполне, что да – это шанс! Уехать сейчас с ней в Москву, без единой оглядки на последствия, без страха – это значило… да наверняка почти это значило бы свадьбу! Свадьбу с нею, которая так часто снилась… ради которой он, солдатик-то и вообще никудышный, но уморительно прилежный, «правильный», подделал увольнительную, гадко солгал старшине прапорщику Рассказову, будто сестра приехала, сам же себе самому организовал звонок из «ямы» дневальному в роту – вроде как звонит офицер из КПП, и по сути, чертовски неумело, топорно, зная, что уже через час его повсюду будут искать, покинул часть.
Ради неё.
Не за «косорыловкой» подался пёхом в деревню, в снегах непролазных, не бабца какого лядащего почесать, а только – увидеться с ней, на часок, да в глаза заглянуть – будет она его ещё год ждать или – нет. А она, - девчонка бесхитростная, - вчера возьми и удумай билеты на двоих купить – в Большой театр на вечер. На дежурство ему ночью позвонила, и сама вот сюда забралась, в подмосковную глушь настуженную – вместо экскурсий по столице с своей туристической группой да лазания по магазинам за модными шмотками… Она приехала не по столице прошвырнуться, а к нему – он понимал это и видел. За тысячу километров приехала, под самый Новый год!..
- Нет, - едва выдавил он из себя. – Я подведу ротного… Я и так уже всех подвёл. - И он не лгал! Он, действительно так и считал – что подведёт!
- Ну почему? Почему? – допытывалась девушка, которую в прежней досолдатской жизни он так ни разу и не посмел поцеловать. – Почему не можешь?
- Не могу я.
- Но ты ведь всё равно уже в самоволке, Боже, какая разница! Поедем!
- Как ты не поймёшь… - проклиная и себя и собственное бессилие говорил он, ёжась от ветра и смахивая час от часу крупные капли пота со лба. Затем ещё раз посмотрел на неё и уже не знал, что ответить.
- Поедем, слышишь, я умоляю тебя, поедем!.. У меня номер в гостинице, там и заночуешь… А утром вернёшься в часть… как-то всё объяснишь…
- Как у тебя просто… - сказал он, чуть не плача. – Да меня уже там все ищут с ног сбились! Ну куда я поеду!… Вот Господи… Я знаю… я чувствую… Извини, Таня, не могу, - простонал он, кривясь от боли и понимая, что да, именно вот сейчас всё и кончено. Навсегда…
Она даже не пожала ему руки. Только поморгала ресницами, на которых таяли снежинки, и – отвернулась. Так и уехала, с зардевшимися щеками, в смятении и раздавленная, униженная как будто…
___________
«И вот, - сказал кумец, обводя подворье с курятами вмиг погрустневшими глазами, - второй брак… ну ты знаешь, как я живу, - он только махнул рукою, - и думается порой… когда сердчишко сызнова прихватит и, уже в который раз честно себя, эдак с пристрастием спросишь: «А вот что бы было в тот вечер, 20 лет назад, поедь я тогда с ней в Москву? Дисбатом бы закончилось или золотой свадьбой?.
ТАКОЙ, КАК МЫ ВСЕ
(Быль)
Рассказывал один мужик, в поезде, - лет сорока пяти. И хоть случай выходил кощунственный, просто в голову не лез – а мужика-таки было жалко. Дурило ты, дурило, подумал я. Как же так ты мог, и – выносил-то как в себе все эти годы – эдакую боль? Пока ждал…
А если приглядеться, да без эмоций, - так случай если и не вовсе банальный, но и особенным не назовёшь.
Были молоды, нашли халяву, девочку-давалку, привёл домой её с дружком. Sex. Отец вернулся с работы раньше обычного. А дружок-то пьяненький был да и заснул у спальни, проворонил предупредить… Отец прошёл мимо него, да и дверь приоткрыл, самую малость… После отсиделся на кухне, а они , все втроём, ушли, стыдясь от неловкости. Кроме девчонки – той было всё равно. А отец до часу ночи квартиру проветривал, всё уснуть не мог, да так и лёг прикорнуть в гостиной. Бранился потом неистово. «Это только начни, кричал он, потом и знать не будешь, как остановиться!.. Ну я матери не скажу…».
- И после этого стал я желать ему смерти, - говорил мужик. - Как представлю, что он уже предчувствуя, мимо пьяного моего дружка проходит, на цыпочках, да двери неслышно приоткрывает… И всё видел, всё слышал, а мы лежали с девчонкой к нему ногами… Нет-нет, да и вспомню этот случай – при виде его ли, вдалеке ли – и непременно не вслух, но смерти ему за то – скорой - таки пожелаю…
Через девять лет не стало моего родителя. Рано, слишком рано, - и до пенсии не дотянул. Не моих рук дело, конечно, - два инсульта старик перенёс, и хотя и крепкий мужик был, как корова языком слизнула. В четверть часа не стало. Сильно, помню, я плакал тогда, напился…
Прошло время, эдак с полгода, я гостил дома, мать на стол накрывала. Не знаю,что такое на меня нашло, откуда это, болезный я, что ли, какой уродился или – идиот попросту,а только как взглянул я на мать однажды – она из погреба как раз квашеной капусты к обеду внесла – и вдруг бац по башке! – мысль: а что если батя тогда проговорился, не вытерпел и ей – сказал? Вдруг и она – знает?
И что ты думаешь? Правильно думаешь – стал я и её смерти ждать.
Хотя с семьёй в разводе жил, и понимал – матери не станет – каюк мне, я и вообще-то к жизни неприспособленный. Работать не люблю, только книжки читать да мечтать… И вот… и зная про себя всё это – а всё-таки… снова я возомнил; ну, думаю,если знает мать, - то должна, обязана меня презирать – хоть и любит дороже жизни.
Немало ещё лет мама прожила. Болела, мучилась, радикулит доканывал да жизнь одинокая, полуголодная – я в то время сам с хлеба на воду перебивался, помочь не мог. Но таки исполнилось и это – не стало прошлым летом мамы…
Вот один теперь остался. Второй семьёй так и не обзавёлся, да и куда она мне? Сын далеко, в другом городе подрастает. Но
