стала.
Всё понятно. Тимохин поудобнее перехватил папку и уныло поплелся к бабке Фросе. От неё он тоже многого не ждал, но та хотя бы могла четко сказать, кто ещё в тот вечер куковал на завалинке.
Бабка Фрося Воронцова собак не держала: боялась, что умрет раньше псов, и те беспризорными останутся. Участковый легко открыл калитку, заглянул в дом, в сараи, но хозяйку обнаружил в огороде, где она, несмотря на почти вековой возраст, споро перекапывала грядку под чеснок.
- Чё, Федя, бродишь? Убивцу ищешь? Так у меня его нет!
Огороды в этом месте поднимались в гору, и, остановившись рядом с бойкой старушкой, Тимохин вытер пот со лба, рассеянно оглядывая панораму окрестных лугов с уже порыжевшей травой. Хорошо были видны отсюда и соседские дворы, и серебристая лента Юзы, и будка лодочной станции.
- В тот день, когда Петра убили, вы на улице сидели?
- А как же,- старушка потуже затянула беленький платочек,- сидели. Допоздна!
- И много вас там было?
- Сначала много, а потом мало. Кто сериал ушел смотреть, кто корову доить, вот и остались мы втроем: я, Марья и учительша. Марья ближе к десяти часам кота домой повела, а мы ещё долго с Ядвигой сидели и слушали, как покойный Петр с кем-то разговаривает.
Федор Иванович прикинул расстояние от будки до завалинки.
- Неувязочка выходит, бабушка! Что они там в рупор кричали, если вы их услышали?
Но старушка только отмахнулась от таких глупых придирок, продолжая вонзать лопату в сухую землю.
- Мы с Ядвигой перебрались к самой будке. Больно уж чудно было... не проходил к Петру никто, а говорили вроде бы два голоса. И шум такой, треск...как будто радио барахлит.
Час от часу не легче!
- А этот второй голос - мужской или женский?
- Плохо было слышно! Ты уж лучше, Федя, спроси у меня, о чем Петр говорил!
- И о чём?
Бабка Фрося перестала копать и задумчиво уставилась на собеседника. Была она морщинистой и иссохшей словно живая мумия, но потерявшие цвет глаза смотрели остро, без малейшего намека на старческий маразм.
- Леший знает, о чем! Вроде бы Петр подначивал того другого. Мол, что ты мне можешь сделать, у меня ничего нет, поэтому и отнять нечего. Гол, дескать я, как сокол! "Клиником" каким-то себя обозвал. Смеялся...
- Над чем смеялся?
- Над чем смеяться не надо! А тот, другой ему вроде бы говорит: "Кого ты из себя корчишь? Я ведь все про тебя знаю! И про обиду твою, и про краденые вещички!" А Петр в ответ: "Это и за кражу считать нельзя, так... дрянь всякая!"
Федор Иванович недоверчиво покосился сначала на будку, потом на старушку. Ещё и кража? Да что же в тот вечер происходило на самом деле?
Между тем, бабка Фрося, оказывается, ещё не всё сказала:
- Я так думаю, что это бес к Петру приходил. С ним он ругался и спорил!
Федор Иванович едва сдержал стон. Вот только ещё бесов ему для полного счастья и не хватало!
Ну ладно бы покойный допился до белой горячки и разговаривал с чертями, но бабки-то утверждают, что ему кто-то отвечал. Неужели разом умом тронулись?
- Вряд ли, бес мог тюкнуть Петра по голове багром,- осторожно заметил он, чтобы не обижать старушку. - Я, конечно, не специалист по этому ведомству, но мне доподлинно известно, что убивают друг друга все-таки люди, как бы ни крутилась вокруг них нечистая сила.
- А я и не говорю, что Петра бес убил - не видела! Но это с нечистым он толковал в тот вечер, дразня его и подначивая. Так и сказал: "Рога коротки"!
Федор Иванович тяжело вздохнул, и, поправив форменную фуражку, решил спуститься огородами во двор Ядвиги Львовны. Видимо, без неё не обойтись!
- Дома Штырь-то? - грустно спросил он у бабки Фроси.
- Дома была! По хозяйству хлопотала. Одинокой бабе кто поможет? Вот и пенсия у неё хорошая, а концы с концами едва сводит!
Заборов между соседскими огородами не было, поэтому участковый ловко перебрался между уже вскопанными грядками через две усадьбы и оказался на земле, принадлежавшей Штырям.
Он уже прошел примерно половину огорода, когда заметил, что во дворе раскачиваются на веревке женские панталоны: розовые в зеленый цветочек и желтые в оранжевых уточках. Соответственно, пять штук.
Федора Ивановича чуть паралич от злости не разбил, когда он вспомнил сколько ему пришлось писать объяснительных во все инстанции по поводу этих предметов женского исподнего белья. Они ему даже как-то в кошмарном сне снились. Дескать, он убегает куда-то в туман, а те мчатся за ним, норовя намотаться на голову. Причем, вслед за панталонами летели оранжевые уточки. Бр-р!
- Ах ты, проклятая баба!- прорычал Федор Иванович, убыстрив шаг. - Да я тебя заставлю сожрать всю эту срамоту, в глотку твою крикливую забью "оранжевых уточек"!
Но это было ещё не всё!
Когда Тимохин открыл калитку, отделяющую двор от огорода, то увидел, что на заборе висит старое поношенное пальто из вельвета, фигурирующее в другом её заявлении, и тут же красовалась порыжевшая от времени черная кроличья шапка из того же списка пропаж.
Федор Иванович моментально остыл. Гнев сменился замешательством.
Ладно, может, дурная баба куда-то сама спрятала свои трусы, а потом их нашла, но из упрямства не пожелала в этом признаться, но всё остальное? Не любил он Ядвигу до зубной боли, но всё же понимал, что вряд ли она придумала столь своеобразное развлечение просто из ненависти к нему.
Пока он в недоумении пялился на пальто и шапку, во дворе появилась сама хозяйка.
Ядвига Львовна была высоченной плотной женщиной лет шестидесяти с суровым, никогда не улыбающимся лицом аскетки. Стриглась коротко да ещё из экономии кромсала волосы сама. Косметикой не пользовалась, и уже лет двадцать как носила одну и ту же синюю юбку и красную кофту, независимо от времен года. Короче, сущее пугало. Неудивительно, что она так и не нашла себе пары, оставшись старой девой.
Но сегодня Ядвига сияла неподдельной радостью, нежно прижимая к себе какую-то вылинявшую красно-розовую тряпку.
- Мамин фартук,- поделилась она счастьем с участковым.- Думала, уже никогда не увижу! Мама так любила в нем жарить оладьи, здесь даже пятнышки ещё маслом пахнут!
Мило, конечно, нечего сказать, но душа участкового жаждала менее сентиментальных, но более конкретных объяснений.
- Откуда здесь взялись эти вещи, если, по вашему же заявлению, они были в разное время у вас украдены?
Ядвига с такой любовью погладила облезлого кролика словно это было манто из песцов.
- Я их нашла!
- У себя в сундуке?
- Нет! Но я... в общем, нашла! В одном месте.
Разве только на помойке? Черт с ней, у Федора Ивановича были дела поважнее всплывшей из неизвестности рухляди.
- Гражданка Воронцова рассказала, что вы вчера возле лодочной станции сидели, и слышали разговор между убитым Крючковым и ...
Он не успел ещё договорить, а выражение блаженства уже покинуло лицо Ядвиги Львовны, и она моментально превратилась в привычную злобную каргу:
- Ничего я не знаю! И ничего не слышала! Гражданка Воронцова стара, вот и болтает абы что. А вы бы лучше преступников настоящих искали и порядочным людям мозги не выносили! Крючков ваш редкостным мерзавцем был, туда ему и дорога! Распутник, жулик, да ещё вор в придачу!
Последнее обвинение насторожило Федора Ивановича. О краже толковала и баба Фрося, но до сегодняшнего дня ни в чем подобном Петр замешан не был.
- А что же он украл?
Только что злобно вопящая Штырь мгновенно заткнулась и заметно занервничала.
- А кто пьет, тот всегда крадет! Откуда деньги на выпивку-то брать? - после недолгого раздумья нашлась она.- А мне по этому делу больше нечего сказать!
Ой-ли! Теперь Федор Иванович точно знал, что мудрит баба, нагло врет, но к её совести взывать бесполезно.
У Штырь была странная логика согласно которой мир вокруг состоял из одних врагов, зацикленных на её персоне. Если кто-то из прохожих смеялся, то она была уверена, что над ней, а если случайно слышала ругань, то адресовала её только себе. Была помоложе - всех подозревала в домогательствах, стала старше - решила, что каждый встречный норовит её сжить со свету. И вела себя соответственно: жаловалась, лгала, скандалила, нападала. На войне как на войне!
Что же, никуда не денешься: пришлось идти к тетке Насте Калаберде.
По причине скандального характера женщина редко проводила с соседками время. Зато мучаясь бессонницей, тётка Настя ночи напролет просиживала у окошка. Карауля возвращающихся с дискотеки соседских юношей и девушек, она отмечала: кто кого провожает и во сколько идет домой. А потом результатами наблюдений с соответствующими комментариями делилась с их родителями, по причине чего находилась в "контрах" с половиной улицы.
Дури в бабе было немерено, но работа участкового редко радует общением с приятными людьми. Покинув усадьбу Штырь, Федор Иванович поплелся к дому Калаберды.
Собаки за забором уже охрипли от лая, когда, наконец-то, скрипнула калитка, и на улицу высунулся острый носик щупленькой хозяйки. Со спины тетка Настя напоминала горбатую двенадцатилетнюю девочку.
- Ой, да я ничего не слышала, - заголосила она, не дожидаясь вопросов,- не видела! Я ж всю ноченьку глаз не сомкнула, так у меня ноги болели, так суставы крутило...
- И Ядвигу Львовну не видела? А она говорит, ты на неё в окно пялилась?
Да, солгал. Нехорошо это? А препятствовать следствию хорошо? Вот и приходится хитрить, допрашивая кликуш, наподобие тетки Насти.
- Учительшу видела! - не стала отказываться Калабердиха. - Она какие-то вещи несла уже за полночь. Большой такой узел!
Так! Это уже интересно.
- Откуда несла-то?
- Да кто ж знает! Я её заметила, когда она уже под фонарем оказалась....
Баба задумалась, почесывая нос, и внезапно лицо её озарилось счастливой улыбкой:
- Так это учительша Петьку-то убила!- ликующе ахнула она. - Убила и обокрала, а ещё...
- Эй, - перебил её обеспокоенный Федор Иванович, - искать преступников - дело полиции! И даже когда человека рядом с трупом застают с окровавленным ножом, и то степень его вины суд определяет! А будете зря языком тренькать, гражданка Калаберда, сами подсудимой станете! За напраслину в тюрьму сажают.
И кому он это говорил? Тетка Настя от возбуждения даже запрыгала на месте.
- Точно, точно, от лодочной станции Ядвига узел волокла! Не учительша - фашистка она! Моей Аньке двойки ни за что ни про что ставила, до слез девку доводила! А сама-то...
- Всё,- нарочито грозно заявил участковый, - иди, прощайся с собаками! Забираю тебя в тюрьму. У нас как раз женская камера в КПЗ пустует, план не выполняем. Вот ты, гражданка Калаберда, нам и поможешь премию получить!
Блажная баба лихо свернула кукиш.
- Вот тебе, а не премию!
И шустренько скрылась за калиткой.
Федор Иванович заинтересованно оглядел будку. С утра там уже побывал и следователь, и криминалисты, а теперь она стояла опечатанной. Но он хорошо помнил её внутреннее убранство: приткнутый к стене столик, три табуретки, топчан и развешанная на стенах одежда, печка-"буржуйка", плитка, чайник и кастрюля. Всё! Негде там было
Уже который читаю - не оторваться