Андрей наконец свернул от железнодорожной насыпи в сторону, и, ступая по обильно заросшей спорышом колее, меж корявого негустого подлеска, очутился вскоре на краю степи. Тут бабочки вычерчивали, ломанно – штрихи: поверх травы очень низко. Одуряющий аромат лугового клевера кружил голову, приторно, а вдали, за дорогой, тонко дрожало и едва голубело в полуденном зное – кладбище, сбегали в лощину покосившиеся кресты.
Этот клочок земли издавна помечен крупными пятнами болот, с дебрями, у бережков, рогоза, крупных осок да тростника; отсюда под распашку оказался – непригоден. А добираться – близко, за переездом минут десять ходу.
Степь неизменно – очаровывала; она под каждый приход его дышала иначе, иначе, разно всегда курилась, - пока охватывал глаз, - клубами цветов… Слепяще белые, разбросанные тут и там, ромашки, - охапками, колышущиеся полосы васильков под ветром, а поодаль, ближе к застоявшейся оросительной канаве, на холме, - желтеют соцветья люцерны, поднимаются кверху золотистые кистья чины… Так сладко… Крепче вина шибанёт порой в голову такой дух!
Андрей неспешно приноравливает биение сердца к растёкшейся по разнотравью бессуетности, неге, затем извлекает из пакета – фотоаппарат. Присев на корточки, кладёт камеру на коленку, объективом вверх, и навинчивает осторожно переходные кольца и телеобъектив. Ну, вот и готово, можно подлаживаться к фотоохоте – ведь шурыгает, всколыхивается в волнах тимофеевки гибель как много всевозможных бабочек, не заметных по-первости – совершенно.
Сначала на закраинах поляны он приметил толстоголовку – тире.
Некрупную бабочку с одноцветным охристо-жёлтым исподом. Она перепархивала в зарослях лапчатки, с цветка на цветок, и если бы Андрей тотчас, почти рефлективно, не заслонил глаза козырьком ко лбу, легко бы ускользнула из виду – так необычайно была она мала.
Потом она крепко вцепилась лапками в жёлтые, пахучие лепестки и сложила крылья домиком; Андрей подобрался весь и стал тихо, на цыпочках, подкрадываться – в далеко отставленной руке камера подрагивала, глаза округлились, напряглись и уже смотрели, не отрываясь, в одну точку – на бабочку-тире.
Ему удалось залечь в высокой траве перед самым цветком, упереться локтями в дёрн, и покачиваясь, «методом маятника», навести на резкость. Бабочка пила нектар. Щёлкнул затвор. Толстоголовка переиначила тельце, но – осталась на месте. Андрей «поднырнул» снизу – в объективе показались сильно раздвинутые глаза и колеблющиеся на ветру, в сверкающих жилках, - пятнистые, распахнутые крылья. Снимок получился против солнца.
Так Андрей сфотографировал бабочку ещё раза три – осмотрительно отодвигаясь после каждого щелчка, и, медленно, не делая резких движений, переводя затвор.
Наконец, толстоголовка дрогнула крылышками и – вспорхнула. Пока Андрей, словно отряхивая с себя сон, подымался неуверенно и промаргивался, её и след простыл – снова в траву забилась, наверное.
Вдруг Андрей вздрогнул – в его кармане тенькнул пейджер. «Чёрт, только ведь начал…», - выругался он и нехотя стал собираться. Вдавил клавишу нервно, зажглось: «Нужно два вагона под погрузку, срочно». «Правильно, - подумал, - им всегда – срочно». Он вздохнул, раздражаясь всё больше, вложил камеру обратно в пакет и зашагал – прочь из степи.
Через четверть часа он прибрёл домой, неровно дыша, и сразу позвонил Петрицкому.
- Юра, - сказал он, - есть шанс убить медведя.
- Да.
- Надо поискать два вагона, СНГ, выдвигайся.
- Ладно. Чай только допью…
Вскоре у товарной конторы оба встретились.
- Чего такой невесёлый? – спросил Юра, пожимая руку и подозрительно заглянул Андрею в лицо.
Андрей машинально пожал плечами. Краем глаза глядя под ноги и по сторонам, нет ли поблизости проходящего локомотива, по мостику из плохо пригнанных шпал они перешли на ту сторону станции. У техконторы свернули, огибая стрелку, к хорошо утоптанной тропинке – в вагонный парк. Порожняк, в основном, весь находился здесь.
Шли молча. Наконец, миновав башмачную, Юра произнёс с бодрецой:
- А я видел, как ты из степи возвращался. Снова бабочек фотографировал?
- Ага… Но ведь не дали…
- Ничего, - успокоил Юра приятеля, - найдём мы вам сейчас два вагона, доложите на фирму, и – снова свободен, можешь идти снимать…
- Ну, кайф-то всё равно поломали… собаки… - веселее уже взглянул на спутника Андрей. – За это морду бить надо…
- Так ведь работа… куда ж ты денешься… с подводной лодки…
- Якши… Кто-то однажды заметил: в жизни мы только тем и занимаемся, что спим с нелюбимыми женщинами да ходим на нелюбимую работу… Не поспоришь…
Трёп помогает убить время – рабочее время убить хочется особенно.
- Насчёт женщин – не знаю, - сказал Юра и засмеялся одними только глазами. - А что до работы, по-моему, в самую точку… Не все, правда, но… в основном.
Юра остановился, немного помедлил.
- Как там, в степи? Хорошо?
Андрей приветливо кивнул.
- Верю. Сам теперь это почувствовал.
…Недели три назад, уж и позабылось, с какой стати, но зашёл Андрей за Юрой - сводить того в степь. Тут странность была одна: пятиэтажка Юрина стояла ещё ближе к степи, чем дом Андрея, и по ходу именно, но пройтись за взгорок переезда, откуда сразу за посадкой тянется степь – Юра за восемь лет обитания в этом краю так ни разу и не удосужился; тихая речка, вся в излучинах и прозрачных отмелях, с пляжами через каждый куст – ну, не дальше, чем в километре ходьбы, за трассой сразу – Юра в ней ни разу не купался. И на всё – причины есть… как бы даже значительные… Степь – скучна, в воде стафилококки… А вот если пивком заправиться, - с азовскими бычками – это да! «Есть такая партия!»
Таки вытащил тогда, силком прямо, Андрей приятеля в степь! А тот ведь и знать о ней ничего не знал – рядом живучи…
Стоял июнь на дворе, а в июне степь моложава, буйна, увяданьем ещё ничуть не прихвачена… Степь в июне вся ещё переливается – как битое цветное стекло перед закатом.
Юру поход ошеломил. Он долго всматривался в синеющие дали, а потом, когда возвращались, нарвал дочке букет ромашек… И сам ступал да всю дорогу нюхал… Но больше, правда, в степь сам не ходил – тяжёл был на подъём… так уж оно сложилось…
…В отцепке, по 15-му пути, бока вагонов дымились от жарищи.
- Давай посмотрим, - сказал Юра. – По-моему, порожняк.
Он поднырнул под кузов полувагона, привычно на глазок оценивая толщину колёсного гребня, и попросил шаблон – замерить.
- Жаль. 25,5. А вагон хороший, только с деповского ремонта.
Выпускать вагоны за границу разрешалось только с минимальным гребнем в 26 мм.
Другие вагоны посмотрели. То же самое.
- То ли дело вагоны российские,- выругался в сердцах Юра. – Можно и не смотреть, все как на подбор… Какой только идиот придумал эту выбраковку… вагоны Укрзализныци и вагоны СНГ? Как раньше просто всё было… - Он вдруг спохватился и добавил: - Но тогда бы я… лапу сосал.
Андрей работал на экспортной фирме, Юра на ПТО (пункт технического обслуживания), старшим смены, но выпускал вагоны и для фирмы, - не бескорыстно, конечно, - но был на удивление исполнителен и не жаден, в то время, как коллеги его браковали вагоны из-за всякого пустяка.
По этой же банальнейшей причине Андрей шаблон – металлический прибор, напоминающий школьный угольник, с такими же штришками, - окрестил «кормильцем». Юре остальные завидовали – поэтому оба старались по возможности не мельтешить на пару по станции, будто и вовсе мало знакомы.
Через час, вспотевшие и испачканные, они-таки нашли два вагона и, попрощавшись наскоро, расстались.
В тот день Андрей больше в степь не ходил.
ІІ
Главный редактор читал внимательно, не отрывался от листа; по всему было видно, что он сразу – и думал.
- Ну, что же, - сказал он наконец. – Всё лучше и лучше. Андрей почтительно склонил голову набок.
- Всё лучше и лучше… - повторил редактор. – Но названия – нет.
- Согласен, - вздохнул Андрей, глядя на бритое, медно-красное лицо Ивана Павловича и держа зачем-то авторучку наготове. Иван Павлович Рябоконь – мужчина полный, рассудительный, и по всему, спокойный до необычайности, видный собою, в массивных очках, в безупречно отглаженном, хотя и не новом уже костюме; на вид ему было около шестидесяти, а по задорному блеску в глазах, так моложе, - казалось, самим собою, всей своей могучей фигурой олицетворял – силу и мощь свободной прессы - в отдельно взятом регионе.
Андрей попал к редактору, можно сказать, случайно.
Не так давно, в одном из субботних «подвалов», была опубликована заметка о создании, на базе газеты, литературного объединения: к сотрудничеству призывались авторы.
Андрей принёс юмореску и несколько старых, ещё студенческих дорожных зарисовок - по Латгалии и в станице Вёшенской. Литконсультант, милая, обаятельная женщина лет сорока, хохотушка, каких мало, узнав, что он опубликовал свою первую юмореску в их газете почти двадцать лет назад, сразу же потащила «старого» автора к главному, - показать; таким образом, с Иваном Павловичем они стали общаться напрямую.
Юмореску он напечатал, дорожные зарисовки оказались слабее, а главное – длинны: газета выходила формата куцего, как, обыкновенно, и все районки.
На этот раз Андрей принёс интервью.
- Названия нет, - снова повторил редактор. – Давайте подумаем вместе.
Андрей сконфузился и сказал: - Давайте.
- Художнице сколько лет?
- Тридцать пять.
Редактор задумался, и, засунув руки в карманы, сказал тихо, будто что-то припоминая:
- Название должно быть в тексте интервью.
Он склонил свою громадную, седую голову к столу и пододвинул ближе рукопись, к краю, - кончиками толстых пальцев.
- М-да, - промычал он, не зная, на чём остановиться. – Вот. «Людмила нашла своё…» Это первая её выставка?
- Да, - ответил Андрей, которому вообще ничего в голову не приходило.
Он спохватился и добавил: «В интервью, действительно, такая мысль звучала».
- Ну, вот и отлично, - Иван Павлович сходу откинулся на массивную спинку стула, - оно скрипнуло, - затем вынул из карандашницы карандаш и летящим почерком вписал в рукопись новое название.
- Вы мне нужны, Андрей, - вдруг заявил он вполголоса.
Андрей молчал.
- Послушайте, вы мне нужны, - повторил редактор, откладывая листок с интервью в сторону. – Понимаете, газете нужны свежие головы. Что я хочу сказать? В газете сотрудников мало, в основном, люди пожилые… вы видели. Мне тоже через полгода на пенсию… Кротенко уходит, Бельская… Пишите. Пробуйте свои силы в малых формах… заходите запросто в любое время… просто так… поговорить, обсудить что-то. Звоните… Одним словом, работы для вас – непочатый край…
В кармане тенькнул пейджер. Андрей виновато посмотрел редактору прямо в глаза.
- Нет, я не о том, - успокоил Иван Павлович, краснея и выговаривая каждое слово. – Может быть, работа на фирме вам когда-нибудь надоест, - он засмеялся коротким смехом, - может быть, и так… тогда приходите работать к нам, да, - выговорил он и вспотел. – Зарплата, правда, у нас небольшая, в зарплате вы потеряете… но
