трусости собственной и лени, уплыть за те лиловеющие ясные дали, где не слышно чмыханья тепловозов, нет и вовсе станций и товарных контор. Ведь есть же где-то места…
Был у Андрея и «гимн», давнишний, непотопляемый гимн реке – песня Юрия Лозы про плот (уже только за одну эту песню ему многое воздастся!); на пару с кумцом, заядлым рыбаком – навигатором, они её крутили до одури, и всякий раз находили всё новые, свежие и странные нюансы в тексте, - будто каждый раз сплавлялись по иной реке… Побросав вёсла…
Но… отечественные лодки были всё редкая дичь, импортные же стоили бешеных денег.
Так дни слагались в недели, недели в месяцы; лето опало скоро, внезапно.
У Андрея в районке уже вышли четыре заметки, юмореска и даже крошечный, студенческой ещё поры – рассказ, - но радости от этого всё равно не добавилось.
Как-то днём, как собака выбегавшись на работе, он за чаем, дома, присел в кресле и перечитал подряд всё опубликованное. Газеты полетели на пол. «Кому это нужно? – спросил он себя. – Бред… Ну, написал, хорошо. Сходили люди с этим… в одно место, спустили воду, - что дальше?»
Но… чем тогда сердце унять? Где взять восторг для того, чтобы топать по жизни? Он поднялся и поставил чашку на стол. До чего скучные вопросы… И до чего же – не новые… Затем он перевёл мутный взгляд на часы на стене, - почти с ненавистью, - и как будто про себя решив что-то, наконец, открыл дверцу книжного шкафа и достал с краю, на полке – фотоаппарат. Ещё через пять минут Андрея видели из окон товарной конторы – он уходил куда-то в сторону от станции и был почему-то без папки.
VІ
Сентябрь бился в судорогах, исходил прощанием лета. Работы день ото дня становилось всё больше, близилось предзимье, в авральном порядке укладывались, сразу в нескольких регионах страны, последние километры газопроводов; фирма ежедневно отправляла десятки вагонов труб большого и среднего диаметра. На складе грузили вагоны дотемна, в две смены, иногда приходилось – и с прожекторами.
Ответственность на Андрея легла громадная, он уставал зверски. Но как бы всем назло, мощно поуправившись с утреца, днём все равно отправлялся в степь, - хотя его всё чаще отзывали обратно каким-то срочным, как обычно, сообщением на пейджер.
Он издёргался вконец, измучился, бегая взад – вперёд, но всё-таки в степь – ходил. Хотя бы ненадолго она бодрила дух, компенсировала убывающие силы.
Опять – таки бабочки… Заснежит, запушит вскоре степь, и – прощай, фотоохота, до свидания, мотыльки – до весны!
А пока степь стояла кругом – бурая, и по утрам трава уже куржавела от изморози.
VІІ
Андрей, оскальзываясь о россыпи щебня, выбрался на неохраняемый переезд – и замер. Царило какое-то замешательство. Он огляделся.
В полуприцепе везли гробы – оструганные, некрашеные, о двух ярусах. Немногочисленные прохожие стали, будто вкопанные – даже дети долго смотрели вослед, и «мерседесы» почтительно притормозили, уважая груз.
В раздумье он зашагал дальше и скоро достиг небольшой чащи, - пожелтелой кленовой поросли в буйстве чертополоха, на закраине.
Андрей осторожно продрался сквозь чащу, раздвигая ветки; вскоре от насыпи донеслось хриплое чигикание дрезины. Он просунул голову из-за куста волчьих ягод и оторопел от удачи. Репейницы… в пёстром изобилии вились над синими головками чертополоха. День выдался ясный, сухой, в тёплом воздухе струились, раскачиваясь на ветру, белые нити паутины.
Бабочки игриво перепархивали с цветка на цветок, молотя, волнующе и дружно, своими большими крыльями, с коричневыми вкраплениями по краям. Заросли чертополоха были остры, колючи, и ширились стеною в ложбинке; всё же Андрей, устроив в рыхлых колосках пырея свой опустевший теперь пакет и придавив его пейджером, продрался в самую гущину.
Вскоре, раздвигая сорняки, он приблизился на вполне достаточное расстояние и выбрал среди множества – репейницу с крылышками совершенно не потёртыми, свежими, и, в общем-то просто волшебными по своей окраске. Крепко уцепившись за цветок, она слегка покачивалась вместе с ним под лёгким дуновением низовика.
Андрей, накалывая голые руки, пододвинулся ещё ближе. Бабочка подобрала вдруг хоботок, дрогнула крыльями, эдак недоверчиво, но – не улетела.
Он взвёл затвор. Репейница приподняла крылышки, обнажив фантастический по окраске испод; пришлось Андрею подныривать под мощные стебли, чтобы сделать снимки против солнца – они особенно эффектны.
Меняя ракурсы, Андрей продолжал снимать - очарованно, азартно, но не настолько, чтобы своим намётанным уже глазом не заметить, как совсем вблизи от него проплыла, - словно при замедленной съёмке, - очень крупная чёрная бабочка, с желтецой, и – села.
Он оглянулся. Какое редкое везение – траурница! И где – на пейджере!
Придя в себя, он мигом выбрался из зарослей чертополоха и торопливо, унимая торжествующую дрожь в руках, вывинтил кольцо: оно было ни к чему – бабочка распахнула крылья до конца.
Полусогнувшись, он подобрался к бабочке – вплотную и уже готов был нажать на спуск, как вдруг – тенькнул пейджер!
От неожиданности траурница – вспорхнула и – как жаль! Улетела куда-то в кленовую лесополосу.
Андрей даже выщерился от злости: такая редкая бабочка – и дурацкий совершенно сигнал пейджера!
Он нагнулся, поднял пейджер и прочитал: «Надо срочно три вагона СНГ под погрузку. Результат сообщи на фирму. Олег».
Пейджер полетел далеко в метёлки костера; сам он упал в изнеможении навзничь, в бурую, сырую траву. Изо всех сил сжал веки пальцами, а когда их раскрыл, в глазах помутнело, пошли круги.
Вскоре Андрей увидел: в высоком лазоревом небе легло большое белое облако, - издали, с севера, на него неостановимо шёл клин журавлей…
Он стал успокаиваться. В земле была сила, он чувствовал, как она прибывает в него… Потом он вздохнул и подумал: «Может быть, это и не жизнь… может быть… но деваться всё равно некуда, сам в могилу не прыгнешь… Надо жить…»
Он поднялся, отряхнул штанину и побрёл отыскивать пейджер в высокой перестоялой траве.
1999г.
