– Простите, все настолько неожиданно… – Джоанна осторожно обошла журнальный столик, искоса следя за Торпином, который в нетерпении теребил манжеты. – Прием был очень долгий, и вам, должно быть, необходимо отдохнуть. Если позволите, то мы продолжим эту беседу завтра. – Удачно выполнив маневр, девушка присела в реверансе и отступила к выходу.
– Сегодня! – Резко повернувшись, он с такой силой стиснул ее руку, что она едва сдержала крик. – Я слишком долго ждал! – Судья бесцеремонно придвинулся к Джоанне, обдавая ее душным запахом алкоголя и одеколона. – Я так решил! Каким бы ни было твое решение, я коротко отвечу за тебя: да! Да!
– Нет! – вырываясь, воскликнула она, с ужасом осознав, что маски сброшены – на этот раз бесповоротно.
Не сдерживая гнева и досады, судья хрипел над самым ее ухом:
– Я предложил тебе законный брак, высокое общественное положение, роскошную, блистательную жизнь без будничных забот… Хотя вполне бы мог не предлагать, если учесть твое безвестное происхождение! Только сумасшедшая могла отказаться от такой удачной партии – я запру тебя в приюте для умалишенных! И тогда, раскаявшись, ты сама будешь просить, умолять меня о снисхождении! – Его подергивающиеся сухие губы почти касались ее лица, а возмущенное сопротивленье девушки разжигало в нем неистовые чувства.
– Зачем вы меня мучаете?.. Как я могу быть вам женой? Ведь вы… вы… вы совсем старик!.. – в отчаянии выговорила наконец Джоанна, и ее ослабевший голос оборвался. Господи, неужели ей хватило духу сказать такое? Но это же чистая правда!
– Да как ты смеешь?! – отказываясь верить собственным ушам, судья в порыве ярости отбросил ее прочь.
Ударившись о стену, Джоанна потеряла равновесие и упала на колени, но в этот миг, ошеломленная и оглушенная, она вдруг ощутила, что свободна. Перед ее глазами в тусклом свете пламени мелькнула неуклюже сгорбившаяся фигура Торпина, судорожно сжимающего пальцами виски. Скорей, пока не поздно!.. С отчаянным усилием Джоанна вскочила на ноги и устремилась к приоткрытой двери. Мерцающий свечами коридор, ступеньки, мраморные плиты холла, красное поле широкого ковра… резная дверь в библиотеку. Джоанна быстро забежала внутрь и, вся дрожа, задвинула засов. Тихо. Прерывисто переводя дыхание, она прислушалась. Прошло пару минут. Неровные, тяжелые шаги… Позолоченная ручка двери медленно опустилась вниз.
– Открой… – послышалось снаружи.
Джоанна замерла на месте, не отрывая глаз от позолоченной щеколды; сердце неистово металось у нее в груди, как птица, попавшая в силки.
Воцарилась тишина…
– Открывай! – Дверь гулко содрогнулась от резкого удара.
Она отпрянула, словно преграда внезапно испарилась, и бегом бросилась к окну. Одернув шторы, торопливо отперла задвижки и распахнула створки. Упорные глухие удары в дверь… О, только бы успеть! Взобравшись на высокий на подоконник, Джоанна уцепилась за отлив*** и соскользнула в промозглую дождливую темноту.
Не разбирая дороги, она долго бежала по безлюдным извилистым улицам. Одинокие прохожие казались ей бесплотными блуждающими призраками, а тишина – могильной. Дыхание сбивалась от сырого ветра… Ее хрустально-хрупкий светлый мир внезапно перестал существовать, а тот, что окружал ее теперь, беспощадно-реальный, необъятно-огромный, был ей совершенно чужим. Джоанна затерялась в его зловещих лабиринтах, словно белое пятнышко света в мутном омуте ночи. Теперь ей неоткуда было ждать спасения…
– Там, на мосту, мне казалось, что выхода нет. Но когда я увидела ваши глаза… твои глаза, мне стало стыдно за свою непростительную слабость, – закончила Джоанна. Она внимательно всмотрелась в бледное лицо отца: не осуждает ли, не сердится на нее?
Но Бенджамина охватили совсем иные чувства. Однако в этот раз негодованье не лишило его воли: он не вскочил, круша в бессильной ярости все, что попадется под руку, даже не вскрикнул, только пальцы его то и дело крепко сжимали край стола. Из бурных, необузданных порывов гнев превращался в нем в надежное и грозное оружие, которое до времени останется незримым.
– Все снова также, почти также повторилось! – тихо промолвил Баркер. – Когда же этот ненасытный стервятник успокоится?
– Я думаю, сейчас вам обоим лучше обогреться и спокойно отдохнуть, – рассудительно заметила миссис Ловетт, подходя к столу.
Какими драматическими не были бы обстоятельства, ее практичная натура возмущалась против бесполезного самоистязания: беда бедой, но о живых-то забывать не следует!
– Я приготовлю для вас комнату внизу, рядом с моей. А мисс Джоанне нужно обязательно переодеться, – деловито распорядилась Нелли. – Я сейчас подыщу ей подходящее платье. Эй, вы слышите меня, мистер Бракер?..
Бенджамин вздрогнул и поднял голову.
– Прошу вас, не зовите меня этим именем, – сказал он, пристально глядя ей в глаза. – Для всех этот человек умер. Теперь меня зовут Суини Тодд.
Нелли понимающе кивнула, слегка пожав плечами: Суини, так Суини. Какое вообще значение имеет имя, когда он здесь, на самом деле здесь! С воодушевлением вживаясь в роль заботливой хозяйки, Нелл суетливо отряхнула на ходу передник и повела гостей во внутренние комнаты. «Только бы вспомнить, из какого теста я пекла те восхитительные пироги… целую вечность тому назад!» – подумала она, благоразумно пряча счастливую улыбку. Совсем как юная Джоанна, сегодня миссис Ловетт готова была верить в чудеса!..
Время, бесспорно, не повернуло вспять, но в этот день по прихотливой воле самой судьбы такие разные, затерянные в круговерти бытия пути вновь неожиданно пересеклись сразу для четырех людей.
Поздно вечером, когда над городом сгустились грозовые сумерки, а Джоанна уже мирно спала в маленькой, почти что потайной, комнатке на первом этаже, миссис Ловетт отвела Суини на чердак.
Странное чувство охватило все его существо, едва лишь ключ со скрежетом повернулся в заржавевшем от времени замке, и Нелли осторожно приоткрыла дверь в заброшенную темную цирюльню. Прикрыв глаза, как будто ослепленный этим безжизненным унылым мраком, Суини Тодд невольно остановился на пороге. Промозглая прохлада со стойким духом сырости пахнула ему в лицо.
– Входите… Здесь, конечно, жутко, но вам никто не причинит вреда. – Приподняв керосиновый фонарь, миссис Ловетт первая ступила в обиталище пауков и привидений. Медленно, словно опасаясь потерять опору, она прошлась по комнате, простукивая каблуком старые неокрашенные доски. Затем, наклонившись, отодвинула одну из них.
– Вот они, – с благоговением прошептала Нелли, бережно извлекая из тайника ящичек, обернутый плотной тканью, – я ни за что не продала бы их. Отныне они снова ваши.
Суини Тодд с тоской окинул взглядом пустые стены, с которых кое-где лохмотьями свисали выцветшие полосатые обои: ни мебели, ни зеркала, только в углу, под бархатной от пыли простыней – нечто похожее на колыбель… Из груди Суини вырвался глубокий вздох, но на сей раз то был вздох облегчения, а не скорби: его дочь спокойно спит в безопасности, совсем рядом.
Войдя в этот забытый склеп, который когда-то был для него храмом, Тодд молча опустился на колени рядом с Нелл. Она невольно вздрогнула, когда его густые волосы коснулись ее лица. Их разделяло лишь отверстие в полу…
Нелли отбросила полугнилую ткань и протянула ему ларец, изо всех сил стараясь, чтобы не дрожали руки. А сердце трепетало от нежности и опьяняющего счастья – буквально кожей ощущать его дыханье. Быть его близким другом – хотя бы другом – не надеясь на что-то большее!.. А в тайне – никто не запретит любить, ничто не помешает предаваться грезам! Быть замужем и обожать другого – смертный грех, каким бы ни был этот муж, пусть даже старая пропитая развалина. Но Альберт отошел в иной, далекий от земного, мир, и ей впервые не стыдно за свои чувства. Бенджамин Баркер или Суини Тодд – теперь для нее он также свободен.
Суини, словно завороженный, откинул крышку ящичка – перед ним в мягких углублениях лежали серебряные бритвы. Их было ровно семь, как в радуге цветов или чудес на свете – счастливое число, которое, увы, не удержало счастья… Острые лезвия, скрытые резными ручками, дремали в темноте почти шестнадцать лет, терпеливо ожидая своего хозяина. Тодд медленно раскрыл одну из бритв, любуясь чистым блеском серебра. Нелл, затаив дыхание, следила за его движениями, словно за кистью вдохновенного художника.
– Подарок Люси. – Он грустно улыбается – и ей хочется кричать от боли. Возможно, это ревность, но она готова всем пожертвовать, даже тем, чего у нее нет, лишь бы он хоть раз улыбнулся безмятежно и светло, как прежде!
– Помнишь, когда-то ты звал их друзьями… – шепнула Нелли.
– Всего лишь серебро, – вздохнув, ответил Тодд, – но у меня есть враги.
Он надолго умолк, погруженный в свои размышления.
Нелли несмело нарушила тишину:
– Ты должен знать, что я – твой самый верный друг…
– Я знаю, – твердо, не колеблясь, отозвался он.
Опять молчание. Его мысли далеко отсюда, но Нелли сердцем угадала, о чем он думает, поглаживая пальцем острую серебряную грань. Наедине с ней осталась лишь его оболочка. Так мало – что ж, и этого довольно! Но мысли, о которых он молчит… Нелли все отчетливее слышала их назойливый тревожный шорох будто внутри себя, и не могла прогнать их прочь, как не мог и он.
«Ах, Бенджамин, изменилась ли твоя душа до неузнаваемости, также, как лицо? Что сделали с тобою там, на другом конце земли, куда не каждый добирается живым?..». Нелли ни за что не посмела бы расспрашивать его об этом. Он управляет своим гневом, как опытный наездник – горячим скакуном, но что, если вдруг ненароком выпустит поводья?
– Я хочу посмотреть ему в глаза! – мрачно проговорил Суини, неотрывно глядя на лезвие.
Нелли затрепетала, точно пламя от порыва ветра:
– Вы сошли с ума! Вас узнают, арестуют и сошлют обратно!
– Не сейчас, – произнес он сдержанно, овладев собой, и нависшая над ними зловещая туча развеялась; кругом чернела только ночь.
Но Нелл предчувствовала, что гроза вернется… Ей снова захотелось обнять его за плечи, впервые ласково коснуться бледной кожи. Она излечит его ноющие раны; забыв о риске, о себе самой – исполнит все, что он прикажет…
– Оставьте меня одного, – тихо попросил он.
Нелли машинально поднялась с колен, но ноги почему-то не слушались ее, а в горле пересохло от волнения.
– Ты отомстишь? – спросила она вдруг.
Бросив последний взгляд на бритвы, Суини Тодд захлопнул крышку.
– Я подожду, – ответил он, и, выпрямившись во весь рост, с вызовом окинул взором запущенный чердак.
– Что ж, настало время вновь заняться прежним ремеслом! – Тодд произнес эти слова обычным тоном, как будто комната уже приобрела свой прежний благопристойный вид. – Скоро на Флит-стрит откроется цирюльня.
За окном поднялся ветер, и капли частого