Вопреки всему. Роман о Суини Тодде

никто не отозвался.  Еще немного, и от юноши осталось бы сплошное месиво. Внезапно резкий, напористый толчок – случайно или намеренно? – отбросил грузно наседающую плоть с его лица, и чья-то скованная цепью твердая рука нащупала его плечо, как будто подавая знак подняться. Со свистом жадно втягивая воздух, юноша из последних сил вцепился в эту руку израненными пальцами, как утопающий хватается за весло гребца, и вынырнул из удушающего вязкого болота сплетенных тел.
Его преследователи вслепую расталкивали друг друга.
– Он ускользнул как угорь!
– Где он?..
– Это что еще такое! – яростно взревел Джим Траверс, шаря вокруг себя огромными вспотевшими ручищами.
– Оставь его в покое, Людоед! – Негромкий, но звучный голос прорезал темноту. Он требовал настойчиво и непреклонно, хоть и не угрожал, и тот, кого с презрительной насмешкой назвали попросту Цыпленком, почувствовал, как человек, прикрывший его собой, напрягся всем своим упругим, мускулистым телом, приготовившись к удару.
Остальные, затаив дыханье, ожидали, что же перевесит в этой схватке: грубая сила или мужество? Закон в тюрьме таков же, как и за ее стенами: повелевает победитель, а те, что послабее, присоединяются к нему.
– Какого черта! – Людоед резко выбросил руку навстречу противнику, точно собираясь зажать ему рот, но его кулак с размаху обрушился на стену. – Держись подальше от меня, защитник слабовольных: я в порошок тебя сотру!
– Не забывай, что мы не звери, хоть и в клетке, –  осадил его все тот же голос, и в камере повисла тишина. Слышно было только бряцанье железной цепи.
Траверс язвительно хмыкнул, но его мощная рука больше не поднялась, как будто энергия гиганта, наконец, иссякла. А может эти сказанные с достоинством слова внезапно отрезвили его помутившийся от ярости рассудок? Порою не оружие и не физическое превосходство заставляют подчиняться дикие натуры. Джим Траверс мог бороться насмерть с себе подобными и мучить слабых, но этот неизвестный, противоречивший ему, единственным оружием которого в кромешной тьме был его голос, не поддавался власти грубой силы. Так тигра укрощает воля, чуждая жестокости. Вместо ответного удара кто-то вдруг без тени страха напомнил Людоеду, что он – человек.
– Если жалеешь этого мальчишку, так посади его к себе на плечи! – огрызнулся Траверс, прекрасно сознавая, что высота их камеры не позволяла подобной роскоши.
Остальные вздохнули свободнее, как будто кто-то отвел горящий факел от бочки с порохом. Двое или трое отозвались на шутку Людоеда услужливым смехом и притихли – на время. Те, кому посчастливилось оказаться возле двери, жадно потянулись к решетке.
Зажатый в самый угол карцера, уткнувшись в спину своего спасителя, Цыпленок так и не осмеливался пошевелиться. Его щека и руки касались грубой ткани, насквозь пропитанной какой-то липкой влагой, а ноздри щекотал солоновато-металлический соленый запах крови.
– Что это? – прошептал он бессознательно.
По телу под его ладонями пробежала болезненная дрожь. Можно было только догадываться, какие муки терпел при каждом толчке сокамерников этот человек с израненной спиной, вдобавок ко всему закованный в железо.
– Осторожнее, – сказал он только и слегка, насколько позволяло место, отодвинулся вперед.
Цыпленок силился припомнить, кому принадлежал этот глубокий, твердый голос, в звучании которого заключался упорный и непреклонный характер говорившего, но не мог. Мужество, перед которым отступил даже такой отъявленный преступник, как Джим Траверс, переполняло его сердце горячей благодарностью. Но он боялся произнести хоть слово: остальные узники с обострившимся во мраке слухом уловили бы даже легкий шепот. Однако темнота скрывала его движения. Юноша отыскал наощупь руку, с которой свешивалась цепь, и крепко пожал ее.
Чернота тупика представлялась бесконечностью, поглотившей чудовище, совсем недавно бесновавшееся здесь… Но внезапно, разрушив иллюзию, где-то рядом послышалось угрожающее бормотание Людоеда:
– Сегодня я уступил тебе, но знай: это в последний раз…  Бенджамин Баркер!



* До XX века рудниками называли также угольные шахты.


Здесь работа выложена со всеми моими авторскими фотоколлажами:
http://parnasse.ru/prose/large/romance/vopreki-vsemu-roman-o-suini-tode.html
На этой страничке в самом начале - музыкальная запись к произведению: https://fabulae.ru/prose_b.php?id=90116
Послушайте, и вы почувствуете, как сквозь грозовые тучи пробиваются теплые лучи.
Там же - галерея авторских фотоколлажей к роману "Вопреки всему". Заходите сюда время от времени: коллекция будет постепенно пополняться!

Смотрите также мою фотогалерею "Суини Тодд, демон-парикмахер с Флит-стрит"
https://fabulae.ru/prose_b.php?id=90118



Глава 2. МИЛОСЕРДИЕ ДЛЯ ПРОКЛЯТЫХ

Порою существуют скрытые угрозы, которые непросто распознать. Они преследуют, подстерегают, окружая нас кольцом при свете дня, прозрачные, как воздух, неуловимые, как призраки. И самое опасное в них – непредсказуемость. А есть угрозы, которые ты ясно видишь, даже не раскрывая глаз.
Баркер приготовился к еще одной атаке. Часами напролет он кожей чувствовал во мраке хищный взгляд изголодавшегося волка. И этим волком был Джим Траверс. Бенджамин знал наверняка: он выжидает. Временами у дверной решетки вспыхивали потасовки. Между кем – дерущимся было совершенно безразлично. Такие вспышки быстро угасали. И ярость, и отчаяние узников разбивались о каменные стены, как одни и те же волны мощного прилива.
Но был один из них, чьи злоба и досада, не находя пути наружу, точно пули, засели глубоко внутри. Он сам не мог понять, что же мешало ему выплеснуть наружу весь накопившийся в нем гнев. Его прозвали Людоедом и боялись не только простые арестанты, но и надзиратели из их числа. И по какой причине он вдруг спасовал перед каким-то Баркером, которого без кандалов буквально ветром сносит?! Джиму ничего не стоило впечатать его в стену, раз и навсегда дав понять товарищам, кто здесь главный! Почему же он вдруг отступил? Неужели пощадил этого упрямца лишь потому, что на его спине живого места не было? Полно, жалость к слабакам – не его порок. Только на самом деле Баркер, даже изможденный муками и голодом, не был слабаком, и Траверс поневоле признавал: в этом человеке сидело нечто, чего не сокрушить ударом кулака. Бен умел за себя постоять и нередко, когда его втягивали в драку, побеждал своих обидчиков, но то было другое. Сила, непостижимая для ограниченных умов, уже не в первый раз каким-то чудом заставляла каторжников подчиняться Бену. И мало кто из них подозревал, что эта сила на самом деле спрятана у них внутри…
Траверс по-прежнему преобладал над заключенными, но лишь физически: он нагло отбирал у них еду, грубо расталкивал, чтобы пробраться к вожделенному окошку, срывая зло на тех, кто не ответит. Казалось, его, как никого другого, душила ненависть к каждому камню и каждому дюйму живой человеческой плоти, зажатой в одном капкане вместе с ним. Он знал, что Баркер каждую секунду ожидает его мести, и мысленно злорадствовал, испытывая терпение своего врага. Пусть подождет… Пока. У Джима Траверса скоро созреет план похитрее: он уничтожит эту силу, подорвавшую его авторитет. И сделает это при всех!
Еще два раза в камеру бросали пищу – прошло два дня. Бенджамин считал эти обходы с самого начала: ему осталась еще неделя. Следующим вечером шестеро заключенных вздохнули с облегчением: Людоеда выпустили.
– Счастливо, крысиный волк, –  пробормотал один из них, когда тюремщик с грохотом захлопнул дверь за Траверсом.
Дьявол отправился наверх – остался только ад…

Закончилась вторая неделя заключения, но Бена не выпускали из тюрьмы. Из карцера в подвале его перевели наверх – теперь ночами он мог свободно лежать на нарах в одной из одиночных камер, которые в тюрьме, заполненной сверх меры, обычно делили двое или трое арестантов. А днем дробил на щебень глыбы камня во дворе под неусыпным оком надзирателей. К счастью, на этот раз его соседом по заключению был безобидный старый каторжник по имени Мэттью, познавший все тяжелые работы и варварские наказания, какие только может придумать человек, чтобы истязать себе подобных.
Для осужденных, сосланных на каторгу существовало несколько лазеек, которыми они могли воспользоваться, чтобы, не нарушая приговора, хоть немного облегчить свою судьбу. Первой, как уже упоминалось выше, была возможность занять пост надзирателя. На эту привилегию, впрочем, весьма опасную, могли рассчитывать лишь арестанты «отличного поведения». Само собою, «трудные» и «буйные», работавшие в кандалах, такого поощрения не заслуживали.
Второй лазейкой было жениться на свободной женщине, к которой ссыльный арестант мог быть приписан, как слуга. При этом, в случае необходимости, жена могла подать на мужа жалобу и засадить его в тюрьму или даже потребовать, чтобы его выпороли. Давным-давно, в самом начале своей ссылки, Мэттью женился таким образом на женщине, которая, не испугавшись тягот колониальной жизни, отважно последовала за ним в Австралию. Только та, что любит искренне и бескорыстно, способна устремиться в неизвестность, не оборачиваясь и не соизмеряя с силой духа телесных сил. В итоге их нелегкое счастье продлилось недолго. Всего через два года Мэттью лишился своего единственного ангела-хранителя – его жена внезапно умерла от лихорадки, и каторга, подобно топкому болоту, снова засосала свою жертву.
Третий способ, схожий с предыдущим, заключался в том, чтобы поступить на службу в чей-нибудь богатый дом, хоть это и противоречило идее продуктивного труда на благо общества и ради искупления вины. Однако же портной, дворецкий или повар вряд ли отправится в Австралию в поисках работы, а богачи и привилегированные, состоятельные люди вроде местных судей, чиновников и комендантов без них пока не научились обходиться. Поэтому на арестантов, обученных каким-либо ремеслам существовал особый спрос. На фоне мелких, в основном, безграмотных воришек, здесь попадались даже банковские клерки, осужденные за подделку векселей. Но воры, как ни странно, тоже пользовались спросом. Из них зажиточные австралийцы набирали себе охрану: грабителю виднее, как обезопасить дом от кражи. Кроме того, немало фермеров нуждались в дешевой рабочей силе: ведь каторжников надо было лишь кормить и одевать, а жалованье им не полагалось.
И эта третья спасительная возможность представилась однажды молодому ссыльному по имени Билли Кэрол, которого за хрупкое сложение и робкий, застенчивый характер на каторге с пренебрежением прозвали попросту Цыпленком. Он появился здесь совсем недавно. Извращенные и низменные нравы, с которыми он сталкивался ежедневно в общем бараке и на руднике, приводили его в ужас едва ли не сильнее, чем жестокость надзирателей. На воле Билли Кэрол работал поваром в доме богатого банкира, и, каким бы суровым и придирчивым ни был его господин, юноше никогда не приходилось слышать от него отборной брани на каторжном жаргоне. Все преступление несчастного заключалось в том, что он влюбился в дочку своего хозяина, который, узнав об этом, самым бесцеремонным образом обвинил его в воровстве. На каторге полезная профессия довольно скоро