Вопреки всему. Роман о Суини Тодде

Левен так и не понял, удалось ли ему укротить этот мятежный дух или осужденный просто насмехается над ним.
Уже собираясь проследовать дальше вдоль шеренги угрюмо притихших арестантов, пастор вдруг обернулся и, еще раз внимательно всмотревшись в лицо человека, чья душа представлялась ему черной зияющей бездной, спросил его:
– Вы хоть верите в Бога?
– Да, – последовал твердый ответ. – Но он бесконечно далек от Австралии… Как, впрочем, и от всей нашей грешной земли, –  с горькой иронией прибавил Баркер. –  А потому мне остается надеяться лишь на счастливый поворот судьбы.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Левен. – Разве судьбы грешников не в руках Создателя, как и судьбы праведников?.. Да образумьтесь же, пока не поздно!
Темные глаза с укором встретили боязливый взгляд светло-серых. Бенджамин глубоко вздохнул: перед ним было живое существо, наделенное разумом и даром речи, а по сути, он говорил с самим собой. Как же недалек и ограничен был этот служитель церкви, для которого слово «осужденный» безапелляционно означало «грешный» и «виновный», а «правосудие» – неизменно «справедливость». На его глазах закон подменялся произволом и прихотью тюремщиков, он же упорно отказывался это признавать. А может, малодушие удерживало пастора в узде?..
Довольно! Глупая, бесполезная борьба! Подняв тяжелый молот, Бен с размаху обрушил его на камень. Мелкие осколки брызгами разлетелись в стороны.
– Знаете, что вы сделаете, выбравшись отсюда? – тихо, но отчетливо сказал он напоследок. – Я тоже знаю: вы проверите, не поцарапаны ли ваши новые ботинки и аккуратно оботрете с них пыль.
Левен отвернулся. Грудь его часто и порывисто вздымались, но он не проронил ни слова и с достоинством двинулся дальше. Когда он отошел, освободив проход, Баркер  увидел напротив, над грудой нерасколотого камня, бледное, озаренное страдальческой улыбкой, лицо Кэрола.
– Из пропасти – на небеса!.. – с благоговением шептали губы юноши.
Пастор мог торжествовать победу: одна душа узрела свет в тумане его речей.

* «Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят!» – слова распятого Иисуса о своих мучителях.


Глава 3. ТЕРПЕТЬ И ВЫЖИВАТЬ!

Бенджамин молча смотрел на желтоватый, пересеченный черными штрихами, прямоугольник света на потрескавшемся каменном полу. Ночь была почти безоблачной и лунной. В незастекленное тюремное окно дышал соленый морской ветер. Сидя неподвижно в темноте, Бен пристально, не отрывая глаз, вглядывался в это тусклое пятно, словно оно могло пролить внезапный свет на далекие события прошлого…

«Поступил донос о том, что вы обкрадываете своих клиентов! – гремит на всю цирюльню голос полицейского. – Констебли*, начинайте обыск!»
«Обыскивайте! – бледный от волнения, сдержанно отвечает Баркер, заслоняя собой жену. – Мне нечего скрывать».
Что они надеются найти между аккуратно сложенных платков и простыней? По полу с дребезгом рассыпается содержимое комода: миска для пены, бритвы, гребни…
«А это что?!» – Констебль резко поворачивается к цирюльнику. В руке его поблескивает перстень с изумрудом.
Дрожа от возмущения, Бенджамин выпускает руку Люси. Крупный, граненый драгоценный камень ярко вспыхивает зеленоватым светом, и у него темнеет перед глазами.  Возглас негодования замирает на его губах. Непостижимо и стремительно, все происходит, как в кошмарном сне.
«Взять его!» – раздается короткий приказ.
«Как он попал сюда?.. Откуда?..» – в исступлении вырывается у Бена, в то время как четыре сильные руки грубо тащат его к дверям. У самого порога он успевает обернуться, и сердце сжимается у него в груди: во взгляде Люси столько ужаса, боли и вины! Словно всего лишь несколько минут назад она могла его спасти!
Они увидели друг друга снова только раз, в последний раз –  в суде.
Бен так и не узнал, что же случилось часом раньше, до прихода полицейских…

Светлое пятно накрыла чья-то тень, видение пропало, и Бенджамина вывел из задумчивости негромкий голос Кэрола.
Теперь они делили камеру втроем. С трудом переставляя ноги, юноша кое-как добрался до окна, чтобы увидеть залитое серебристым лунным светом ночное небо и далекий горизонт.
– Правда ли, что где-то существует рай? – с тоскою прошептал он, словно обращаясь к самому себе.
– К чему ты это? – проворчал Мэттью из своего угла. – А-а-а, понимаю, куда ты клонишь, –  протянул он, с шумом втягивая воздух, точно понюшку табаку. – Я носом чую, что ты задумал. Жить надоело, так?
– Да разве это жизнь?! – с горечью воскликнул Билли, резко отвернувшись от окна. Он замахнулся было, словно хотел ударить кулаком о стену, но его ладони горели, стертые до крови рукоятью тяжелого молотка. Короткое, как выстрел, эхо его голоса глухо замерло под низким потолком. Прерывисто дыша, Билли настороженно прислушался, как будто ожидал ответа.
Лицо Мэттью с глубокими тенями вместо глаз призрачно белело в полумраке, напоминая собою череп мертвеца.
Найдется ли на свете хоть один живой, который, будучи в здравом уме и трезвой памяти, ответит утвердительно на этот риторический вопрос? Молчание, невыносимое, гнетущее, как воздух в комнате больного, заполнило собою камеру.
– Мне дали двадцать лет! – исступленно крикнул Билли в темноту. – Двадцать лет!
Голос его сорвался на самой высокой ноте, так и не долетев до неба, от которого он с трепетом ожидал спасения. Вместо сочувствия и утешения до него донесся вдруг приглушенный смех – так мертвые в своих могилах смеялись бы над муками живых… если б могли.
– Не больно-то много, –  с завистью заметил  Мэттью. –  Будь у меня такой же срок, я бы давно уже вышел на свободу!
Ошеломленный, Билли пошатнулся и присел на нары. Но его не особо утешили откровения старого каторжника.
– На родине я мало что имел, но все же принадлежал себе. А здесь… Даже в доме коменданта – это сущий ад! –  угрюмо пробормотал он, глядя перед собою в пол.
– Молчи! – сурово оборвал его Мэттью. – Ты еще не видел ада! Кстати, за что тебя прогнали?
Юноша медленно поднял голову, и его глаза сверкнули в темноте:
– За то, что однажды позволил себе вспомнить, что я человек, –  вымолвил он с усилием.
– Напрасно! Теперь придется пахать, как вьючное животное, –  резонно рассудил Мэттью и лег.
Билли снова согнулся, обхватив руками свои длинные худые ноги. Тело его, словно придавленное тишиной и мраком, уже не содрогалось, только пальцы время от времени нервно сжимались, выдавая внутреннюю борьбу.
Даже после изнурительной работы, находясь в сознании, человек поневоле продолжает размышлять, как и не может не дышать, пока живет. Бенджамину была знакома каждая из этих мыслей, что в лихорадочном смятении неудержимо мечутся в мозгу, порой до самого утра, минута за минутой, отнимая у заключенного его недолгий отдых. Днем их обычно заглушают окрики и удары надзирателей, а ночью, обретая силу, они сталкиваются в неистовом, безумном поединке, и в итоге их остается только две: «бежать» и «умереть». Не перерастая в действие, ограниченные тесным пространством разума, они и впрямь способны довести до сумасшествия.
Бен видел в Кэроле себя – неопытного, юного, наивного, словно ребенок, без единой раны на теле и душе впервые брошенного на растерзание каторжной жизни. Сколько раз его пытались уничтожить – растоптать, стереть, как личность, укротить, как зверя, даже не подозревая, что удары только закаляют его стойкость, которая впоследствии послужит ему оружием. Плеть опускалась на его спину более тысячи раз, не считая ежедневных понуканий, но он остался человеком. Это казалось мифом, вымыслом, но было правдой, потому что Баркер ни на миг не переставал любить. В то время, как реальность беспощадно убивала, не оставляя шанса на спасение, воспоминания, незамутненно-чистые и светлые, многоголосым эхом призывали его жить. Люси, прекрасный золотоволосый ангел с ясными глазами, полными тоски и нежности, стояла перед ним с ребенком на руках. Два самых дорогих ему, хрупких и беззащитных существа – Бенджамин никогда не смог бы их предать! Что стало бы с ним, будь он совершенно одинок на этом свете?..
Рядом скрипнули нары, и в темноте чуть слышно прошелестело: «Умереть!»
Бенджамин приподнялся и всем телом повернулся в сторону, откуда доносился звук.
– В карцере ты сопротивлялся до последнего и звал на помощь, –  напомнил он. –  Тогда ты показался мне умнее!
– Я буду благодарен тебе всю жизнь! – встрепенувшись, воскликнул Билли, но его последние слова прозвучали как-то вяло, неопределенно.
– Всегда есть кто-то, кто ждет тебя. Там, по ту сторону океана. Помни об этом.  –  Обычно твердый, суровый голос Баркера внезапно выдал его глубокую печаль.
– Я сирота, – ответил юноша. – Меня никто не ждет.
– Послушай, – Бенджамин всмотрелся в темноту, стараясь разглядеть его лицо. –  Я защитил тебя не для того, чтобы сейчас позволить умереть. Твой срок немалый, но все же у него есть конец.
– А твой? – Голос Кэрола невольно дрогнул, словно он заранее предчувствовал ответ.
Бенджамин крайне редко рассказывал о приговоре, который роковым клеймом впечатался в его сознание. Он знал, что кроме жизни ему больше нечего терять, и ясно помнил слово, произнести которое было нелегко. Иные с гордостью его выкрикивали, похваляясь перед товарищами – у Бена их бахвальство вызывало отвращение.
– Пожизненно, –  тихо, без жалобы, без злобы сказал он и замолчал.
– Но неужели отсюда невозможно убежать? – не унимался Билли.
– Я верю, что возможно. Но это не так просто: я пытался пять раз –  и не смог!
Кэрол был окончательно обезоружен, сдавленный, протяжный стон вырвался из его груди. Неподвижно глядя в пустоту, он судорожно искал последнюю лазейку, через которую неуловимо сможет выскользнуть на волю, если не тело, то душа.
– А если… –  зашептал он вдруг, придвинувшись как можно ближе к Баркеру. –  А если я сделаю вид, что убегаю? – Его глаза сверкали в темноте каким-то странным нездоровым блеском, а в голосе звучала дикая, отчаянная решимость обреченного.
– Тебя застрелят! – быстро ответил Бенджамин, схватив его за руку.
– Эй, Билли, может, хватит уже без толку трещать? – не выдержал, в конце концов, Мэттью, который поневоле слушал весь их разговор. – Я повидал немало таких героев, что  вешались на собственных цепях и разбивали себе головы о стену – только чаще на словах. Думаешь, это так просто – взять да умереть по своей воле? Поверь моему опыту: смерть просто омерзительна, когда смотришь на нее в упор. Люди, страдавшие побольше твоего, отступали, едва завидев ее костлявый лик. И это не трусость, а прозрение!
–  Разве не легче сразу умереть, чем продолжать такую жизнь? – с досадой спросил его Билли.
– Лучше, – пожав плечами, согласился Мэттью, –  но не легче. Нет, человек устроен так, чтобы терпеть и выживать – назло врагам. С природой не поспоришь! Осужденные на смерть – другое дело, им ничего не остается, кроме как мужественно встретить свой конец. Но если от тебя, хотя б на йоту, зависит выжить, ты не сдашься. Ты будешь до последнего зубами и когтями сопротивляться смерти, и неважно, чего при этом хочет разум. Послушай, мальчик, если тебя не приучили засыпать без сказки на ночь, так и быть, я расскажу тебе одну историю, после которой ты надолго