Три снежных дня

  - Ты, наверное, удивишься, Эмили, но я серьезно обеспокоен твоим состоянием. Я тешил себя мыслью, что это жизнь в поместье навеяла на тебя такую скуку, и, вернувшись в Париж, ты вновь оживешь. Но вот мы уже несколько месяцев здесь – и ты по-прежнему мрачна. Ни балы, ни светские приёмы, ни опера, которую ты так любила всегда, не радуют тебя.
  Эмили посмотрела на мужа равнодушным уставшим взглядом.
  - О чем ты, Анри? Мне кажется, я была любезна со всеми на празднике в Лувре.
  - Ты была очень любезна, Эмили. Ты всегда любезна. Но я не о любезности. Я о блеске в твоих глазах. Его уже давно нет. Ты будто не здесь и не со мной. Ты смотришь будто сквозь меня. Да что я?! Ты смотришь сквозь всех. Ты есть, но… тебя нет.  – Анри посмотрел на жену: она почти без движений сидела на резной кушетке, откинувшись на высокую мягкую спинку, её лицо выражало безразличие.
  - Я не понимаю тебя – она снова посмотрела на мужа и перевела взгляд на противоположную стену, где были изображены нарядные дамы и кавалеры на лужайке в королевском парке, для них играли музыканты, а вокруг раскинулись розовые кусты.
  Анри тоже посмотрел туда.
  - Да, я именно об этом, - спокойно, но с некоторым напряжением сказал он – ты думаешь, что я ничего не знаю, но я знаю. Ты тоскуешь по нему – по этому художнику.
  Эмили вздрогнула. Она, действительно, думала о Теодоре. Раньше ей часто казалось, что Анри знает об их связи, но теперь, когда они не виделись столько лет, могло ли это иметь хоть какое-то значение?
  - Ты ведь любишь его?
  Этот вопрос ей показался насмешкой. Слово «любишь» из уст Анри звучало как минимум странно. А столько лет разлуки с Теодором превратило любовь в тяжелое болезненное испытание.
  - Ты любишь его. – Анри сел, напротив. Было видно, что ему нелегко даются эти слова, но он не был раздражен. – Я всегда знал, что ты увлечена им. Да и ты слишком умна, чтобы не понимать, что я знаю. Но я позволял тебе эту интригу. Признаю, я не был хорошим мужем, я был слишком занят службой и мне было не до тебя. Светская жизнь, приёмы, художественные салоны никогда не привлекали меня. Я и сейчас уверен, что это пустая трата времени. Но ты – ты другая. И я всегда это понимал. Ты была гармонична в этом. Твоё увлечение искусством, театром очень хорошо вписывалось в образ моей супруги. Ты поддерживала знакомства, которые никогда не были интересны мне, но которые так модно сейчас иметь – даже король обращает на это внимание! Я гордился тобой. Да, не удивляйся. Возможно, наш брак и был результатом чужих интересов, но мы оба приняли это. И я знал, что ты лучшая партия для меня. Думаю, что и я сделал твою жизнь более яркой. По крайней мере я с пониманием относился ко всем твоим увлечениям и позволял тебе иметь всё, что ты хотела
  Анри ненадолго замолчал.
  - Художник…  Чем он так привлёк тебя?
  Эмили медленно и бесшумно выдохнула, будто боялась, что Анри догадается о нахлынувших вдруг воспоминаниях. Перед глазами был тот день, когда маркиз Дампье представил им с Анри Теодора, оформлявшего гостиную и галерею в его роскошном доме. Это были изображения, связанные с военной историей Франции, но не сцены сражений, а отдельные люди – гусары, мушкетеры, одержавшие победу в бою. Этой темой многие увлекались теперь, но образы, созданные Теодором были другими. Пока Анри с маркизом обсуждали политические новости, Эмили внимательно вглядывалась в лица нарисованных героев, а Теодор молча следовал за неё.
  -  Никогда не видела ничего подобного, месье.  – сказала она ему тогда.
  -  Что вас так заинтересовало, мадам?
  - Эти лица. Например, вот этот мушкетёр, который только что убил своего врага. Он должен ликовать, но в его мужественных чертах читается боль. Он будто страдает от того, что ему пришлось убить.
  - Смерть – это всегда боль, мадам. И тот, кто убит, возможно, меньше страдал, чем тот, кто убил. Это война, мадам. Здесь нельзя иначе. Ты либо убит, либо убил. Выбирая жизнь, ты все равно выбираешь смерть. Выбирая честь -  выбираешь смерть.
  Их глаза встретились. И это было странное ощущение, будто взгляд этот был ей уже знаком, будто она долго-долго искала его, и теперь, поймав вдруг, почувствовала себя совсем иначе.
  - Художник… - продолжал Анри, – конечно, он понравился тебе! Такие как он умеют очаровывать женщин. Романтика, беседы о вечном, все эти рисунки, статуэтки – всё, от чего я так далек и к чему тебя так тянет! Ты была с ним, ведь так? Я знаю, что была. Когда спустя 15 месяцев я вернулся из Германии, ты сияла как солнце. И не потому, что я уцелел на войне. Я знал, знал, что все эти месяцы вы провели вместе. Я знал, что ты часто наведывалась в его мастерскую и проводила там много времени, а он оставался на ночь в нашем доме. Однако я никогда не относился к этому художнику и к твоему увлечению им серьёзно. Но к тебе – к тебе, да, я относился серьезно. И ты нравилась мне такой. Такой… счастливой! Такой воодушевленной! Подумаешь, какой-то художник! Ведь всё равно ты принадлежишь мне, ты моя жена.
  -  Это очень в твоем духе, Анри, считать, что весь мир принадлежит тебе. – произнесла Эмили с легкой усмешкой.
  - Мне принадлежит много, Эмили. Я имею власть. И я имею влияние при дворе. Мне много что принадлежит. И даже ты, Эмили. Но лишь одно не принадлежит мне – и я очень хорошо понимаю это сейчас. Лишь одно не принадлежит мне, Эмили, - это твоё сердце.
  Такого откровенного разговора давно не было между ними. А может и никогда. Эмили слушала с удивлением и недоумением, пытаясь понять, к чему Анри вдруг заговорил об этом. Никогда ранее он не говорил с ней о Теодоре, хотя Теодор часто бывал в их доме. «Бывал…» - с горечью подумала Эмили. Так невыносимо было думать, что им не суждено вновь увидеться. Они были так счастливы вместе! Те 15 месяцев, про которые говорил Анри, действительно, были наполнены солнцем. Этим солнцем была любовь Теодора.
  Иногда люди, как две половинки одной разорванной картины: каждая из них прекрасна, но соединившись, они представляют миру наиболее полное изображение. На их картине был изображен Олимп. Они вместе придумали этот образ.
  - Когда я с тобой, Эми, я чувствую себя Богом, - шептал ей Теодор, оставив кисти и увлекая её в объятия, - мои лучшие картины написаны рядом с тобой.
  - Когда ты рядом, Тео, я чувствую, что владею миром. – шептала она ему в ответ. - И владея им, я отпускаю его на свободу, потому что мне не нужен мир, когда рядом ты.
  - Эмили! Ты даже сейчас не слушаешь меня – воскликнул Анри. - Ты даже сейчас с ним! С этим чертовым художником! Я хочу кое-что показать тебе. Будь здесь.
  Вскоре он вернулся, неся в руках завернутую в ткань картину.
  - Ты знаешь, что это? Я догадывался, что ты пошла и на это, и поручил своему человеку разыскать её. – Анри развернул картину и показал жене.
  Задержав дыхание на вдохе, Эмили смотрела на неё и чувствовала, как острый ком воспоминаний и боли сжимает горло. Это была единственная работа Теодора, на которой он изобразил Эмили: обнаженную, умиротворенную и счастливую. Такую, какой она и бывала с ним после долгих разговоров о прекрасном и после страстных любовных ласк.
  - Откуда это у тебя? – едва слышно прошептала она, - Теодор обещал, что никто никогда не увидит эту картину, он нарисовал её для себя. И я знаю, что он никогда бы не продал её.
  - Он и не продал, можешь быть спокойна. Её выкрали для меня.  – Анри развернул картину к себе. – Она прекрасна… Я ничего не понимаю в этой вашей живописи, но то, что я вижу, мне нравится. Похоже, он, действительно, тебя любит. Ни капли пошлости, которая теперь во всем. Ты прекрасна, Эмили. Не переживай, того человека, который доставил мне эту картину уже нет в живых.
  - Ты убил человека из-за картины?
  - Я дал ему задание, с которого нельзя было вернуться живым. А как еще я должен был поступит с человеком, который видел графиню де Дюфое обнаженной? Однако картина великолепна! Сначала я хотел её уничтожить, но, пожалуй, оставлю себе на память.
  - На память обо мне? Меня ты тоже убьёшь? – с сарказмом спросила Эмили, но на самом деле она переживала за Теодора. На что еще способен Анри? Если картина здесь, а слуга убит, жив ли Теодор?
  Анри отложил картину и внимательно посмотрел на жену.
  - Я не собираюсь никого убивать, Эмили. Не смотри на меня так. Я затеял весь этот разговор, чтобы сказать, что ты дорога мне. Да, мне потребовалось много лет, чтобы понять это. Чтобы понять, что ты – самое ценное из того, что я имею. Все эти годы, долгие годы, именно ты поддерживала меня и давала мне ощущение дома. Я не был хорошим мужем. Я муж Франции и по-настоящему предан лишь службе. И это всегда было на первом месте. Но я возвращался к тебе. Я знал, что у меня есть дом, и символом этого дома долгие годы была ты, именно ты. Я прощал тебе все увлечения: салоны эти и приёмы, которые никогда мне не были нужны. Я закрыл глаза на твоего художника. Я думал, это пройдет, когда он уедет. Ты увлечешься кем-то еще… Но за эти годы…. С тех пор как он уехал… тебя просто не стало. Ты угасаешь. Неужели это так серьезно?! Неужели он столько значит для тебя? Но если это так серьезно, тогда где он? Почему не стал бороться за тебя? Почему не возвращается и заставляет тебя так страдать?
  - Ты слышишь себя, Анри? С кем ему бороться за меня? С тобой? С обществом? С законом? С королём? Со всем миром? Он уехал, потому что ему дорога моя честь. Потому что ничего нельзя изменить. Потому что оставаться рядом – это значит опозорить твою фамилию. Да, он любит меня, твою жену. Да он был со мной, потому что я сама захотела так. Но мы же понимаем, что ничего изменить нельзя! Он не мог больше оставаться рядом, чтобы не уронить тень на меня и на тебя тоже.
  Эмили закрыла рот руками, будто хотела сдержать отчаянный крик. Её глаза были полны слёз. Когда Теодор уехал в Италию под предлогом изучения неаполитанской школы живописи, она и представить себе не могла, что их разлука будет такой долгой. Она искренне верила в его талант и понимала, что ему нужно развиваться как художнику и скульптору. Она отпустила Теодора, преклоняясь перед его мастерством, принося в жертву искусству своё спокойствие и счастье. Но она ждала его. Месяц за месяцем она ждала его. Она писала ему самые нежные письма и прятала в их секретное место на берегу Сены. Она верила, что однажды он вернется и все письма прочтет. Но Теодор не вернулся. Все от того же маркиза Дампье она узнала, что спустя год Теодор, минуя Париж, перебрался в Гавр. Она отправила слугу своего отца с письмом к нему. Она не упрекала. Лишь писала, что продолжает любить его и ждет его возвращения. Эмили просила рассказать, что привело его в Гавр и чем он там занимается. Теодор написал ей в ответ, что его пригласили писать большое полотно морского сражения, и он всецело увлечен этой работой. Она была и рада, и не рада. Рада от того, что он ответил ей и что у него все хорошо, и не рада, потому что понимала, работа, о которой он пишет, требует длительного времени.
  Эмили безмерно скучала и в какой-то момент начала искать предлог, чтобы поехать в Гавр. Однако знакомый художник, только что вернувшийся оттуда, сообщил, что Теодор принял новое приглашение и уехал в Санкт-Петербург. Для Эмили он передал подарок: гипсовую статуэтку, изображающую сцену свадьбы Психеи и Амура.